трожайше запрещён. В данном случае я постарался предложить вам угощения сродни тем, что бывают в богатых аристократических домах Рабата, Касабланки или Тлемсена. Обычно там обед начинается с горячего таджина, затем подаются салат мишуи, бастелла, бриуаты. Потом несут жареную птицу, мясные таджины и, наконец, кускус. Гости не прикоснутся к еде, пока хозяин дома не скажет… — он потёр нос и смущённо добавил: — Простите, запамятовал.
— Бисми лла! Магометанский термин для обозначения фразы, с которой начинается каждая сура Корана, кроме девятой, «Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного», — помог Ардашев.
— О да! Благодарю вас! Должен сказать, друзья, Клим Пантелеевич прекрасно владеет арабским и знает тамошнюю магрибскую жизнь лучше меня. Вы, как я понимаю, не раз бывали в тех краях? — осведомился Иванов у Ардашева.
— Да, вояжировал лет восемь назад, — скромно признал присяжный поверенный, — продолжайте, прошу вас, очень интересно.
Рассказ длился ещё пару минут, после чего все приступили к еде.
Гости вели себя непринуждённо и то и дело поднимали бокалы за именинника. Незаметно подкрался и новый, 1909 год. К утру, устав от излишеств, пары стали расходиться.
IV
— Эх, Ефим Андреевич, кто бы мог подумать? Был человек, и нет. А ведь денег девать было некуда… Мерзостей этих понатащил со всего света. От них и почил. И надо же — аккурат на Васильев вечер!
— И не говорите. — Поляничко открыл табакерку, размял пальцами щепоть табаку и поочерёдно заткнул зельем обе ноздри. — Ирония судьбы, Антон Филаретович. Но, право слово, того чёрного скорпиона вы зря затоптали. Небось редкий был вид, огромный, размером со среднего речного рака. Его в музей надобно было сдать, в коллекцию господину Прозрите-те-те… — начальник сыскного отделения вынул белоснежный платок и, прикрыв им нос, смачно чихнул, а потом высморкался. — Прозрителеву. Да-с. Простите-с. Ох и зол этот табачок! До слёз пробирает, точно хрен! Недавно купил в лавке на Александровской. А Рыбалко, наш городовой, молодец. Всех скорпионов собрал. Не побоялся.
— А как было не прикончить эту тварь? Вы же видели, как он хвост поднял, будто петух, и попёр на меня, и попёр, — огрызнулся Каширин.
— Веником бы прикрыли его — и в совок, да в ящик. И крышку бы задвинули. Дел-то. А что, если этот паукообразный немалых денег стоил? Не зря же Иванов его из-за дальних морей привёз.
— На свою погибель, — вздохнул помощник начальника сыскного отделения.
— Это да. Ну что там, доктор скоро закончит осмотр? Тут и слепому всё ясно. Нечего антимонии разводить. Выпишем разрешение на погребение — и дело с концом. Праздник всё же, а мы тут вокруг трупа хоровод водим, а надобно вокруг ёлки.
— А кому выписывать? У покойника ни жены, ни детей. Жил анахоретом да любвеобильничал. Это всем известно. Говорят, давеча для него в спальне целый дамский оркестр музицировал в чём мать родила.
— Ну, положим, не оркестр, а квартет.
— Скажете тоже, Ефим Андреевич! Квартет! Мало, что ли? Это как-никак четыре дамочки! Одна краше другой! Представляете? Вот вы хоть раз с четырьмя мамзельками кувыркались?
— Грех это, супружнице изменять. Седьмая заповедь.
— Вот и я про то… Так что будет Иванов в аду на сковородке жариться. И поделом.
— Не нравятся мне ваши измышления, — Поляничко расправил нафиксатуаренные усы и грозно посмотрел на подчинённого. — Вы когда последний раз в Успенском храме были? Что-то давненько я вас там не встречал. Или церковь поменяли?
— Никак нет-с. Куда же я от отца Антония денусь?
— Так приходите. А то не молитесь, не каетесь, не причащаетесь… Отсюда мысли у вас греховные в голове роятся, как червяки в гнилом яблоке. Негоже стражу порядка в таком разумении рассуждать.
— Виноват-с.
— Я вот, признаться, за птичек переживаю. Посмотрите, какая красота. Кто их теперь кормить будет, заботиться?
— Может, в первую гимназию обратиться? У них там зоологический уголок… Глядишь, возьмут да и рассуют по клеткам.
— А пальмы? Их-то куда? Может, в ресторацию какую? Нет, тут надобно иного рода действия применить, по циркуляру: отписать отношение городскому голове. Пусть кумекает.
— И то дело, Ефим Андреевич. На то он и голова. И с рыбками пущай разберётся. А нет, так и на сковородку можно. Там зеркальные карпы о-го-го! Фунта на три-четыре, а то и на пять-шесть потянут.
— Да побойтесь Бога, Антон Филаретович! Нешто можно так, а?.. Красота-то какая, а вы — «на сковородку». Была бы весна, я бы сам их в Сипягин пруд выпустил. Пусть бы размножались, малёк бы пошёл. Нет-нет, без городской власти мы только дров наломаем. Как придём в управление, напишите отношение: так, мол, и так, в результате несчастного случая, причинившего смерть купцу первой гильдии Иванову Василию Фёдоровичу, посредством укуса скорпиона на Васильев вечер в канун нового, 1909 года…
В этот момент в фойе послышались чьи-то шаги.
— Видать, уже фельдшера подъехали на больничной карете, а наш эскулап до сих пор в чистописании упражняется. Тоже мне, письмоводитель нашёлся, — вздохнул Поляничко и повернулся к двустворчатой двери, ведущей в зал.
— Добрый день, господа.
— О! Господин присяжный поверенный! А вас каким ветром, позвольте полюбопытствовать, сюда занесло? — осклабился Каширин.
— Тем же, что и вас. Я ведь был среди гостей, и когда уходил, Василий Фёдорович был в добром здравии.
— И вероятно, в сильном подпитии, если столкнул крышку со стеклянного ящика, в котором сидели скорпионы. Они, окаянные, и повылазили. Один супостат добрался до спальни и ужалил бедолагу. Доктор нашёл этот укус, прямо в шею, — резюмировал Поляничко.
— Позвольте-позвольте, господа, но это же нонсенс! Они не могли самостоятельно выбраться из этого ящика.
— Да бросьте, господин адвокат, морочить нам голову! — Каширин махнул рукой и открыл портсигар. — Совершенно ясно, что купец заснул спьяну, а его питомцы с ним расправились. Вы вот упомянули, что были вчера в числе приглашённых, а говорят, тут в запрещённую «железку» резались на астрономические суммы. Вы в этом участвовали?
— Что за чушь! Мы с доктором Нижегородцевым играли в шахматы, остальные были заняты «Флиртом цветов». Игра есть такая. Цветы называли: ландыш, розу, генурис, простите, гинуру… — Ардашев вновь мысленно унёсся в прошлое.
1 января 1900 г., Египет, Каир, резиденция российского военного агента[6].
…Через сутки после своего удивительного спасения «австрийский археолог» пил чай в кабинете полковника Евстафьева.
— А всё-таки, Клим Пантелеевич, вы везунчик. Выпутались из такой ситуации! Британцы не простили вам утечки турецко-английского плана блокирования проливов Босфор и Дарданеллы и потому решили расправиться столь изуверским способом. Вместо яда добавили в коньяк снотворного и заживо замуровали в гробнице на кладбище мамлюков. Кстати, завербованного вами агента они прикончили. Но перед смертью долго пытали. Он-то вас и выдал.
— Вполне вероятно.
— Хорошо, что британцы вашего золотого мозера не забрали, не смародёрничали. Часики-то и спасли. Англичане всё предусмотрели, а вот не знали, что нас православных Господь в беде никогда не оставит, тем более на Васильев вечер. — Полковник подошёл к окну и, заложив руки за спину, спросил: — А скорпиона, думаете, они вам подбросили?
— Безусловно. Это очень опасный вид. Самый ядовитый. Так называемый палестинский скорпион, или генурис. К тому же в тёмное время суток он выходит на охоту, а днём, когда в пустыне стоит адская жара, отдыхает. Ночью ведь прохладно и запахи становятся острее, да и жертвы спят, к ним легче подползти незаметно и ужалить. Меня, как вы понимаете, англичане «хоронили» ночью. А в это время скорпион не стал бы искать укрытия в склепе.
— Что ж, послезавтра можете отправляться в Россию. В Александрию прибывает «Королева Ольга». Слава Богу, эта командировка для вас закончилась успешно. Благодарю за службу…
— А не разрешите ли, господа, осмотреть труп? — осведомился Ардашев.
— Да Бога ради, — запросто ответил Поляничко. — Только зачем? Или вы не верите в то, что укус скорпиона может быть смертельным?
— Так вы позволите? — настоял Ардашев.
— Прошу.
Клим Пантелеевич прошёл в спальную комнату.
Труп был раздет и лежал на кровати. Его исподнее покоилось рядом, на стуле. Трудно было поверить, что ещё несколько часов назад это мёртвое тело было живым человеком со своими страстями, заботами и мечтами. А теперь называлось просто — останки. Жизнь скоротечна, но ещё призрачнее граница перехода из одного мира в другой.
— А, Клим Пантелеевич! Пришли полюбопытствовать? Говорят, вы тоже были на этом празднике? — поинтересовался толстый, невысокий, с бегающими свиноподобными глазками и широким носом-картошкой человек. Звали его Анатолий Францевич Наливайко, судебный врач.
Присяжный поверенный кивнул и спросил:
— Место укуса не покажете?
— Да вот оно. Скорпион забрался спящему на шею, тот, видимо, решил его стряхнуть и получил укус. След характерный. И покраснение имеется. Я всё отразил в протоколе. Хотите прочесть?
— Пожалуй, я для начала осмотрю труп.
Адвокат обошёл тело и остановился у ног. Присев, он стал рассматривать подошвы умершего, а потом вдруг повернулся к доктору и спросил:
— Не одолжите мне лупу?
— Да, пожалуйста.
— Не кажется ли вам доктор, что на правой пятке след от укола шприцем? — Ардашев протянул ему лупу.
Наливайко подошёл, взял протянутую адвокатом лупу и принялся изучать место, на которое указал Клим Пантелеевич. После некоторого раздумья он сказал:
— Похоже.
— Согласитесь, что укол сделан непрофессионально. Даже кровь запеклась.
В спальню вошли Поляничко и Каширин.
— Что вы этим хотите сказать? — проговорил с недоумением судебный врач.
— Дело в том, господа, что купец первой гильдии Василий Фёдорович Иванов скончался не от укуса скорпиона, пусть даже самого ядовитого, именуемого генурисом, или палестинским скорпионом, а от укола в пятку. След его хорошо виден.