збирается. И тогда все помыслы перетекают в иную плоскость, и страхи уходят сами собой… Кстати, у него вроде бы сегодня процесс у председателя суда. Так, может, к нему и обратиться за помощью? Рассказать про эту посылку с куском сыра и вилкой. Он лучше всякой полиции поможет отыскать преступника. Пожалуй, так и сделаю. Вот и нашёл выход», — обрадовался судья, посмотрел на мирно спящую жену и впервые за последние дни улыбнулся.
Уже через два часа Приёмышев встретил адвоката в коридоре, пригласил в кабинет и поведал историю о письме с угрозами и странной посылке. Присяжный поверенный слушал внимательно, не перебивая. Затем спросил:
— Скажите, а вы не собираетесь гащивать на днях или, может, сами намеревались пригласить к себе кого-нибудь?
— Сегодня у младшей дочери день ангела. Ждём гостей к семи.
— Не возражаете, если я приду чуть раньше? Возможно, мне придётся осмотреть ваш дом, не привлекая внимания окружающих.
— Безусловно. Так мы и вас приглашаем!
— Благодарю, но у меня дела. Смогу выкроить время только на осмотр вашего жилища.
— И то хорошо. На полицию нет никакой надежды.
— Не беспокойтесь. Буду у вас без четверти семь.
— Благодарю.
Ставропольское небо в конце января переменчиво. В полдень облака напоминают огромную воздушную перину с голубыми, оставшимися ещё от солнечного утра просветами. К вечеру небосклон затягивается тёмно-синей пеленой, и кажется, что всё в мире поменялось местами: и земля, и небо, и море — оно теперь прямо над головой. Только волны не катятся, они замерли и ждут прихода северо-западного ветра. Морская синева разлилась по крышам домов, по снежному Таманскому лесу, по улицам и площадям… На тёмном фоне купол колокольни Андреевского храма ещё сильнее сверкает золотом и смотрит надменным великаном на всю северную часть города. Поневоле задумаешься и о Боге, и о скоротечности жизни.
Клим Пантелеевич повернул ручку дверного механического звонка особняка судьи Приёмышева. Открыла горничная. Ардашева ждали и, приняв пальто, сразу провели в гостиную.
— Позвольте представиться, присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев.
— Лидия Макаровна, — улыбнулась хозяйка.
— Мне известно, что сегодня у вас торжество, и я бы хотел ознакомиться с блюдами, которые будут поданы на стол. Вполне вероятно, что существует угроза жизни вашему супругу. И я здесь как раз по его просьбе, — объяснил Ардашев.
— В этом нет никакой тайны. Собираемся удивить гостей популярным в Европе, но малоизвестным в России, кушаньем. В прошлом году мы отдыхали с мужем во Франции и Швейцарии. Там отведали довольно необычное для нас угощение. По-французски называется фондю.
— Изначально считалось едой пастухов.
— Да-да, нам рассказывали. У нас и посуда, и приборы для этого есть. Изготовили местные умельцы.
— А кто приобретал продукты?
— Кухарка.
— Я бы хотел с ней поговорить. Мы можем пройти на кухню?
— Конечно.
Миновав анфиладу комнат, Клим Пантелеевич вместе с хозяйкой оказался там, откуда доносился смешанный запах специй, плавленого сыра и коньяка. У плиты орудовала женщина лет сорока. По её спокойствию и чёткости движений было ясно, что она мастер своего дела.
— Авдотья, отвечай на вопросы, которые тебе задаст этот господин, — велела Приёмышева.
— Скажите, какие именно продукты будут опускаться в расплавленный сыр? — осведомился Ардашев.
Повариха пожала плечами.
— Для гостей мы закупили сдобные булки, а для Павла Филипповича буханку из ржаной муки грубого помола. Он единственный, кто такой хлебушек с фондёй жалует.
— Такое у него предпочтение, — смутилась Лидия Макаровна. — Говорит, для желудка полезно.
— Я хотел бы на него взглянуть.
— Принеси, Авдотья, — приказала хозяйка.
Кухарка тут же исчезла и через несколько мгновений появилась снова. В руках она держала завёрнутый в бумагу ржаной хлеб.
Клим Пантелеевич осведомился:
— Он был завёрнут в эту бумагу?
— Ну да…
— Кто за ним ходил?
— Булочник мальчишку прислал.
— Раньше вы этого посланника видели?
— Не доводилось.
— А откуда на бумаге такое большое пятно?
Повариха пожала плечами:
— Не знаю. Так и было.
— Где находится хлебная лавка?
— Тут недалеко. Через пять домов. Саркисов торгует.
Ардашев, повернувшись к Приёмышевой, сказал:
— Эту буханку я заберу. Думаю, будет лучше, если за хлебом вы пошлёте кого-то из прислуги. И пусть она сама выберет булку с полки. Честь имею кланяться.
Уже на улице присяжный поверенный отломил кусок хлеба и бросил на снег. Мгновенно прилетела огромная ворона и начала клевать. Не прошло и полминуты, как птица упала замертво. Он обернул остатки хлеба в бумагу и, подняв трость, остановил извозчика.
— Полицейский переулок.
VIII
Полицейское управление располагалось рядом с пожарной частью. И там, как всегда, было шумно. Городовые, околоточные, сыскные агенты, подследственные, привезённые из тюремного замка в ручных кандалах… Служащие куда-то торопились, и были заняты все, кроме, пожалуй, арестантов. Городовой, хорошо знавший Ардашева, проводил адвоката в кабинет начальника сыскного отделения и его помощника.
— Добрый день, господа, — выговорил Ардашев с лёгкой, слегка ироничной улыбкой.
— Если он добрый, — пробубнил Каширин, не вставая с места.
Поляничко же, завидев присяжного поверенного, поднялся из-за стола и протянул руку:
— Что привело вас, Клим Пантелеевич?
— Ко мне обратился судья Приёмышев, чтобы я отыскал злоумышленника, грозящего ему скорой расправой. Искать этого Слепня — не моя профессия, а вот предотвратить возможное преступление — долг любого человека. Как вам известно, на днях судье прислали в посылке вилку для нарезки и кусок сыра. Оказалось, что именно сегодня его жена принимает гостей по случаю дня ангела их младшей дочери. Я наведался к ним и узнал, что главным блюдом на столе будет швейцарское фондю — расплавленный сыр в котелке с разными добавками. В него присутствующие с помощью вилок на длинных ручках макают разного рода хлебные изделия. Только вот Приёмышев предпочитает не белый хлеб, а ржаной из муки грубого помола. Кроме него, никто такой не ест. Подобную булку и доставили, — Ардашев положил хлеб на письменный стол полицейского.
— И что? — осведомился Поляничко.
— Он отравлен.
— Как вы это определили? Неужто проводили химический анализ?
— Нет, конечно. Я обратил внимание, что бумага, в которую заворачивали хлеб, в нижней части булки имеет два пятна с характерным запахом. Отсюда сделал вывод, что в саму буханку шприцем ввели немалое количество синильной кислоты. Но закон всемирного тяготения никто не отменял, и ядовитая жидкость устремилась вниз булки, испачкав бумагу. Выйдя на улицу, я отломил кусок и бросил вороне. Она сдохла после того, как склевала мякоть.
— А вы злодей, господин присяжный поверенный, — усмехнулся Каширин. — Ни в чём не повинную птичку отравили. Жила себе птаха, летала, горя не знала, а знаменитый адвокат взял и совершил смертоубийство несчастной Божьей твари. Никакого гуманизма.
Ардашев внимательно посмотрел на Каширина. Тот, не выдержав прямого взгляда, невольно отвёл глаза.
— Может, милостивый государь, мне вообще не стоило вам помогать? — спросил адвокат. — Сидели бы здесь, бумажки перекладывали, чаи гоняли, а Приёмышев уже бы исходил пеной и трясся в предсмертных судорогах. Так было бы лучше?
— Ладно-ладно, Антон Филаретович, мы благодарить должны Клима Пантелеевича за помощь, а не язвить. Уймитесь, я вас прошу, — Поляничко вытащил табакерку, понюхал табак и разразился чередой чихов. — Простите, господа, — вытерев нос фуляровым платком, произнёс сыщик. — Булку мы, конечно, отправим в лабораторию. Пусть химики дадут заключение. Оно нам надобно, чтобы потом уличить лиходея в попытке совершить преднамеренное смертоубийство. С этим всё понятно. Вопрос в другом: как нам его отыскать?
— К сожалению, мы не знаем, насколько Слепень одержим идеей приведения приговора в действие сообразно тех предметов, кои он выслал потенциальным жертвам, — рассудил Ардашев.
— У нас не остаётся иного выхода, как всячески опекать тех, кому он угрожает, — заметил Каширин. — Стоит предупредить всех троих об осторожности.
— Клим Пантелеевич, а не удалось ли вам узнать, кто им принёс отравленную булку? — осведомился Поляничко.
— Преступник, зная, что судья предпочитает именно такой хлеб, купил его, напичкал ядом и передал какому-то мальчишке, который, я уверен, ничего не подозревая, отдал кухарке Приёмышева.
— Одного понять не могу, — задумчиво протянул Каширин, — откуда Слепню известны возможные грехи Бояркина, Приёмышева и Кирюшкиной? Откровенно говоря, нам известно, что обвинения, которые он выдвигает в отношении их, мягко говоря, не совсем беспочвенны.
— Антон Филаретович, — Поляничко строго сдвинул брови, — не стоит озвучивать сообщения агентов, не нашедшие своего подтверждения.
— Здесь я согласен с Антоном Филаретовичем. Преступник имеет доступ к откровениям чиновника, судьи и врача, — высказался адвокат.
— Вот-вот, — закивал Каширин, — а что, если он священник и ему исповедовались? Либо сам батюшка не сохранил тайну исповеди? Или матушке поведал, а та ещё кому-то? Почему нет?
— В таком разе он может быть и репортёром. У них сведений не меньше нашего, — предположил Поляничко. — В отношении этого Кухтина у меня нет никакой уверенности. Вдруг он и есть Слепень?
— Нет, что вы, Ефим Андреевич, — махнул рукой помощник начальника сыскного отделения. — Он не способен на серьёзный поступок. А вот какой-нибудь его знакомец — может.
Поляничко окинул присяжного с головы до ног испытующим взглядом и спросил:
— А у вас есть подозреваемые?
— Вы же знаете мой принцип — не спешить с выводами. Однако надеюсь, господа, вы будете держать меня в курсе расследования. В противном случае я не смогу помочь вам. Свою миссию на сегодня я выполнил.