— Дело, о котором сейчас пойдёт речь, как я понимаю, имеет высшую степень государственной секретности, но в силу крайних обстоятельств я вынужден просить вас выслушать меня, а затем принять решение, — Ардашев сделал паузу и, глядя в глаза, сказал: — Надеюсь, что с помощью этого послания завтра утром мы поймаем злоумышленника с поличным.
XVI
30 января, пятница
Выйдя из дома, Ардашев, купил на улице свежий номер «Ставропольских губернских ведомостей».
На первой странице в глаза бросился заголовок статьи «Новые угрозы преступника», из которой следовало, что следующими жертвами Слепня были опять три человека.
Начальный текст почти ничем не отличался от предыдущего, самого первого. Всё так же предлагалось покаяться в письменном виде и отправить письма на почтамт до востребования подателю рублёвой купюры ВГ 387215. Срок определялся до третьего февраля. В случае неполучения покаянных писем несчастным обещалась смертная казнь, таковыми значились: «1. Председатель правления Ставропольского общества взаимного кредита Артемий Еремеевич Бородин, осуждённый и приговорённый к смертной казни за “незаконное ростовщичество, присвоение и растрату заложенных предметов, уличённый в изменении процентов по ссудам в течение одних суток, в приобретении закладов в собственность”, а также в неоднократном обмане ссудополучателей и доведении последних до самоубийств. 2. Купец первой гильдии Валиев Эйруз Фархат-оглы, осуждённый и приговорённый к смертной казни за “лишение лиц женского пола, не достигших 21 года, свободы и насильственное помещение в притон разврата с использованием их беспомощного либо зависимого состояния”. 3. Отставной полковник Первухин Геннадий Ильич, принудивший горничную Наумову В. П. оставить ночью в сильный мороз в окрестностях Ртищевой дачи новорождённого, внебрачного своего ребёнка “с умышленным намерением придания ему смерти”, повлёкшим гибель младенца, осуждён и приговорён к смертной казни. Засим откланиваюсь, Слепень». «Ну что ж, — мысленно проговорил Ардашев, — тем лучше. Слепень верит в свою безнаказанность и продолжает в том же духе».
Присяжный поверенный щёлкнул крышкой карманных часов. Золотой мозер показывал без четверти шесть пополудни. Свободная коляска стояла тут же, и возница, увидев поднятую трость, мигом же подкатил.
— На Театральную, — велел пассажир, и каурая лошадка потрусила вверх по Николаевскому проспекту. Остановившись у здания первого театра на Кавказе, Ардашев расплатился с извозчиком и пересёк Александровскую улицу. Ему навстречу шёл Фаворский.
— Добрый вечер, Клим Пантелеевич.
— Смею надеяться, что и результат этого вечера тоже будет для нас «добрым», — вымолвил присяжный поверенный.
— Он на месте, — указывая на тусклый свет керосиновой ламы в окне второго этажа дома напротив, выговорил офицер.
— Час назад я послал горничную с моим письмом, квитанция у меня, — пояснил присяжный поверенный.
— Двери закроются с минуты на минуту.
— Тогда пора.
Жандармский ротмистр и адвокат быстрым шагом направились к почтамту и вошли внутрь здания. Служащий хотел их остановить, но, увидев форму жандарма, опешил и точно прирос к полу.
— Степнович у себя? — грозно спросил офицер.
— Так точно, — отчего-то по-военному ответил почтарь.
— Пойдёмте с нами.
Почтовый служащий угодливо кивнул головой и потрусил следом. Поднявшись по лестнице, Фаворский приблизился к кабинету и дёрнул ручку двери. Она была заперта. Тогда он постучал. Никто не ответил.
— Степнович, откройте — это ротмистр Фаворский.
— Я работаю с секретными документами, — послышалось из-за двери.
— Приказываю вам открыть!
— Вы не можете мне приказывать, я подчиняюсь Санкт-Петербургу, а не вам!
— Тогда мы выломаем дверь!
Ключ повернулся, и дверь отворилась.
— Что вам угодно, господа? — делая шаг назад, осведомился помощник почтмейстера.
— Руки! — процедил сквозь зубы Фаворский.
— Простите, не понял?
Ротмистр вынул из кармана малые ручные цепочки, накинул их на кисти Степновича и защёлкнул.
— Вы не имеете права! — возмутился тот.
— Сядьте! — приказал ротмистр. Степнович повиновался.
В комнате горела керосиновая лампа без стеклянного колпака, который стоял рядом. Яркий язык пламени выдвинутого до отказа фитиля, точно кисть художника, рисовал на стене незамысловатую тень профиля Степновича, так напоминавшего собой внешность автора «Мёртвых душ». Пахло жжёной бумагой и каким-то знакомым реактивом, который всегда пропитывает собою все химические классы гимназий. Тут же — металлическая спица; длинная, размером с карандаш, но раза в два тоньше, костяная палочка с разрезом на одном конце и примус с ещё горячим чайником необычной формы: носик у него был расширен до диаметра водочной рюмки и под острым углом смотрел вверх. На соседнем столике гордо покоился внушительный шапирограф[14]. Рядом с ним — «Ундервуд».
Ардашев оглядел комнату и натянул перчатки, нагнулся, поднял из-под стола конверт. Там же лежало письмо с обугленным краем. Бумага едва тлела. Он убавил фитиль на лампе и надел колпак. Потом поднёс к свету письмо и начал рассматривать.
— Отпечатков пальцев хватает. Стало быть, ловушка захлопнулась. Пожалуй, пора вызывать Поляничко.
Адвокат повернулся к служащему почты и велел:
— Соблаговолите известить полицию, что на городской почте задержан преступник, именовавший себя Слепнем.
Жандарм усмехнулся и сказал:
— И не забудьте добавить, что присяжный поверенный Ардашев и жандармский ротмистр Фаворский изволят кланяться доблестному сыскному отделению.
Служащий поспешно удалился.
— Господа, вы шутите или бредите? — с наигранным удивлением выговорил Степнович.
— Нисколько, Елисей Романович, — ответил офицер. — Доказательств с Эверест. Вы только что без вскрытия конверта извлекли спицей письмо, предназначенное предъявителю определённой рублёвой купюры, то есть Слепню. Поняв, что письмо, как и конверт, обработано средством для проявления отпечатков пальцев, вы попытались его сжечь. Но не могли предположить, что адвокат Ардашев заранее предвидел ваши действия и пропитал бумагу и конверт специальным составом, перед которым даже пламя керосиновой лампы бессильно.
Степнович покачал головой и, выдавив улыбку, парировал:
— Вы, как никто другой, знаете, что вскрытие писем и прочтение переписки — моя непосредственная обязанность. Отчёты я направляю вам раз в месяц вместе с приложенными копиями. Да, не буду скрывать, это письмо меня заинтересовало, и я подумал: а что если господин Ардашев и Слепень сообщники? А почему бы и нет, ротмистр? Разве мало мы с вами узнаём о наших горожанах из их переписки? Кто бы, например, думал, что писатель Абрамов собирает у себя дома ячейку социалистов-революционеров и сочиняет антиправительственные прокламации? Или что настоятель Андреевского храма имеет тайную связь с сестрой губернатора? Не буду перечислять все скабрёзные подробности чужих грехов ставропольцев в присутствии постороннего. А то, не дай Господь, разнесёт адвокатишка по свету, а нам с вами отвечать. — Он пожал плечами. — Да, действительно, я снял колпак лампы, чтобы почистить фитиль, и совершенно случайно коснулся пламени краем письма. В этот момент вы забарабанили в дверь. Я растерялся и бросил письмо под стол. С испугу и не то бывает. Знаете, что я вам скажу? За весь этот сегодняшний плохо поставленный водевиль вам придётся отвечать как перед моим столичным начальством, так и перед товарищем прокурора. По большому счёту вы совершили должностное преступление: нарушили режим секретности и ворвались в кабинет с посторонним человеком во время перлюстрации корреспонденции. Сие не премину изложить с подробностями в служебном рапорте для Департамента полиции.
В комнате повисла неловкая тишина. Спокойная и рассудительная речь Степновича обескуражила ротмистра. Он достал папиросу, чиркнул карманной зажигательницей и закурил.
Ардашев, казалось, совсем не слушал монолог Степновича. Он внимательно разглядывал копировальную машину с помощью керосиновой лампы. Вдруг довольно улыбнулся и сказал:
— На шапирографе видно, что последняя копия снималась с письма горничной Наумовой, где она жаловалась на отставного полковника Первухина. Значит, где-то эта копия лежит. Вероятно, господин Степнович собирал досье на своих будущих жертв и, когда их вина в преступлениях, по его мнению, была доказана, закрывал дело и выносил приговор. Необходимо найти эти материалы, кои и будут прямыми уликами.
— Вы правы, — с облегчением выговорил Фаворский и выпустил в потолок струю сизого дыма. — Без постановления следователя о производстве обыска в домовладении господина Степновича мы не обойдёмся. Но до прибытия следователя в качестве неотложной меры я имею право произвести осмотр данного кабинета, в том числе письменного стола и шкафа.
— Хорошо бы привлечь полицейского фотографа, чтобы снять следы копирования на этой штуковине. Прямая улика. И ещё один важный момент: весьма вероятно, что среди домашних цветов этого господина вы найдёте и болиголов пятнистый, ядом которого и была смазана сырная кнопка, установленная в кресле судьи Приёмышева.
— Вы правы. Я скажу об этом Поляничко.
— Думаю, Владимир Карлович, моя миссия на этом закончена. Теперь все козыри в руках у судебного следователя и агентов сыскного отделения. Позвольте откланяться.
— Не смею задерживать, Клим Пантелеевич. Исключительно вам благодарен.
— Честь имею.
XVII
1 февраля, воскресенье
Камин в кабинете Ардашева жил своей обычной жизнью: стрелял, шипел, ругался на полусырые дрова и от злости иногда пускал струйку дыма не в трубу, а в комнату. Это обстоятельство никак не беспокоило ни хозяина дома, ни его старого друга доктора Нижегородцева, проигрывающего уже вторую партию в шахматы.
— Вижу, опять придётся сдаться, — с едва заметной обидой вымолвил врач.