В глазах вояжёров город постепенно превратился в тонкую полоску берега, едва заметную с корабельной палубы. Клим Пантелеевич и Вероника Альбертовна расположились в шезлонгах, дегустировали местные высокие сорта вин — сотерн (семильон), каберне и рислинг.
«Сокол» плавно скользил по гладкой поверхности моря, оставляя за собой бирюзовый след. Матросы в форме РОПиТа, с красными кушаками и буквами «Р.О.П.Т.», выполняли работу со знанием дела, без суеты. Капитан корабля, в белом мундире, с тремя звёздочками на воротнике, с белым чехлом на тулье фуражки, важно прохаживался по палубе.
Ближе к вечеру подул ветер, и началась небольшая качка. Судно теперь держалось ближе к берегу, и стали различимы вершины гор. Миновали Геленджик, Джубгу, Новомихайловскую, Ольгинскую и Небугскую. Луна хоть и висела в небе, но едва выглядывала из-за туч. Зажгли огни, и пароход обрёл очертания.
Туапсе показался неожиданно. Косые рычаги портовых кранов и землечерпалок замерли, ожидая утра. Издалека доносился паровозный гудок прибывшего в порт товарного состава.
«Сокол» пришвартовался к пристани, и на берег спустили трап. Несколько экипажей уже ожидали пассажиров.
Извозчик разместил чемоданы на положенном месте и справился:
— Куда прикажете?
— Сначала на Мещанскую, а потом в «Европу».
— Мещанская большая. Какой дом нужен, барин?
— Дом под нумером 24.
— Это где профессор живёт?
— Да.
— Знаю, возил его.
— Давно?
— Почитай, месяца два тому назад.
Кучер тронул лошадок, и пара гнедых послушно потащила за собой фаэтон.
— А разве мы сразу не в гостиницу едем? — недоумённо поинтересовалась Вероника Альбертовна.
— Я говорил тебе о нём. Он мой партнёр в шахматной игре по переписке. Я как-то консультировал его.
— Ах да, прости, запамятовала.
— А скажи, любезный, дом профессора далеко от «Европы»? — поинтересовался у кучера Ардашев.
— Нет, Мещанская начинается с Петра Первого и тянется далече. Но профессор живёт почти посередине Мещанской. От вашей гостиницы до его дома пять минут пешком.
— Тогда, пожалуй, давай сначала в гостиницу. А на Мещанскую я сам схожу.
Вероника Альбертовна повернулась к мужу, спросила:
— И бросишь меня одну в номере? А как же ужин?
— Хорошо-хорошо, дорогая. Я наведаюсь к профессору после ужина.
Тем временем фаэтон проехал Базарную площадь, свернул на Поперечную улицу и оказался на Петра Первого. «Европа» — лучший отель города — сверкала вывеской, подсвеченной электрическими лампами. Экипаж остановился.
Носильщик, завидев коляску, выскочил на улицу и принял багаж у извозчика.
— Что с меня? — спросил Ардашев возницу.
— Сорок копеек.
Клим Пантелеевич молча протянул рубль и сказал:
— Возьми. Сдачи не надо.
— Премного благодарен, барин, — поклонился кучер, залез на козлы и взмахнул вожжами.
Ардашевы прошли внутрь. Фойе гостиницы мало чем отличалось от роскошного убранства новороссийского «Метрополя». Персидские ковры, люстра из хрусталя с электрическими лампами и дорогая мягкая мебель — непременные атрибуты всех отелей подобного класса.
Метрдотель — немного суетливый мужчина лет тридцати пяти с бакенбардами и густыми нафиксатуаренными усами — зарегистрировал постояльцев и протянул ключи. Клим Пантелеевич скупил все газеты за последние дни. В Туапсе свежая пресса приходила на два дня позже своего появления в столице. Уходя, адвокат заметил, что служащий гостиницы пристально смотрел ему вслед.
Через полчаса Ардашевы спустились в ресторан. Поужинав, Клим Пантелеевич проводил супругу в номер, а сам отправился к дому профессора на Мещанскую, 24.
Город спал. Если на проспекте Петра Первого стояли электрические фонари, то уже Мещанскую, лежащую перпендикулярно проспекту, освещали керосинокалильные. Дневная жара спала, и с моря дул бриз.
Одноэтажный дом профессора особыми изысками не отличался. В таких, обычно пятикомнатных, в Ставрополе живут мещане, учителя и небогатые адвокаты. Портьеры на окнах были задёрнуты, но сквозь узкие щели пробивался тусклый свет. Было видно, как профессор расхаживает по комнате. Его тёмный силуэт скользил по внутренней стороне штор. Лёгкий морской ветер болтал табличку на ручке двери с грозным требованием «Не беспокоить!».
Клим Пантелеевич стал под фонарём и щёлкнул крышкой золотого мозера — без четверти десять. «Что ж, пожалуй, не стоит тревожить Поликарпа Осиповича в столь поздний час. Главное, с ним всё в порядке. Лучше загляну к нему завтра».
V
Утром, едва только Ардашевы покинули после завтрака ресторан и удобно расположились в креслах фойе, им навстречу устремился господин средних лет с бритым подбородком и завитыми кверху усами. Если бы не очки, он бы запросто сошёл за хлыща, изображённого на пачке папиросных гильз «Викторсон».
— Прошу прощения. Позвольте представиться: Африкан Ростиславович Бельский, служу письмоводителем в конторе Общества Туапсинской железной дороги и одновременно местный чичероне. В прошлом году встречал в порту императорскую яхту «Штандарт», императора видел, как вас.
— Большая честь! — воскликнула Вероника Альбертовна. — Присаживайтесь.
— О да! Благодарю вас, мадам.
— Э… запамятовал, простите, как вас… — Клим Пантелеевич вынул коробочку ландрина и отправил в рот жёлтую конфетку.
— Африкан Ростиславович, если вам будет угодно.
— Да-да… Так вот, а не в начале июля это было?
— Точно! Седьмого июля. Государь тогда принимал делегацию Общества Армавир-Туапсинской железной дороги и приказал выделить из казны девяносто две тысячи рублей на реконструкцию старого и строительства нового порта.
— Помню-помню, облигации общества тогда взлетели в цене аж на пятнадцать процентов, — глядя куда-то сквозь собеседника немигающим взглядом, вымолвил присяжный поверенный, закрыл монпансье и убрал в карман.
Бельский невольно вздрогнул, точно его укололи цыганской иглой. Ему отчего-то явственно представилось, что он умер, и потому этот самодовольный господин просто его не замечает. Он закашлялся, судорожно вынул несвежий носовой платок, вытер рот и, боясь встретиться взглядом с Ардашевым, поднял глаза на Веронику Альбертовну и пролепетал:
— Готов помочь вам окунуться в волны впечатлений от окружающих красот. Если у вас есть пара свободных минут, я кратко обрисую местные достопримечательности.
— Мы не против, — за двоих ответила Вероника Альбертовна.
— Благодарю. Итак, у нас множество интересных мест. В урочище Кадоши имеется действующий старый маяк. Можно посмотреть, как он устроен. А если вы интересуетесь историей, то на шестой версте по Майкопскому шоссе, на горе, находится дольмен. Возможно, вам не доводилось бывать в горных аулах. Такая возможность у нас есть — Карповский аул на реке Агой. Кроме того, у нас немало интересных имений, и хозяева всегда рады гостям. Имение Квитко и барона Штейнгеля, «Каменка» Сахновского и «Клод`Аше» Голубева. На даче художника Киселёва, чьим именем названа у нас скала, гостили Чехов и Горький. А в восемнадцати верстах от города — женский монастырь. Вы надолго?
— Думаю, дней пять пробудем. Вода ещё не прогрелась для купания, но возможность подышать морским воздухом и оценить красоты побережья вдохновила нас на приезд, — пояснил присяжный поверенный и добавил: — Мы готовы воспользоваться вашими услугами, Африкан Ростиславович. Хотелось бы начать со старого маяка. Нам не придётся пробираться по лесной чаще, чтобы до него добраться?
— Нет-нет, доедем в коляске прямо до места.
— Вот и прекрасно. Тогда нам не нужно подниматься в номер.
— Я готов. Экипаж у гостиницы. Можем отправляться прямо сейчас.
— Вперёд!
Фаэтон на дутых шинах покатил по булыжной мостовой к горе Паук, что за старым портом. Когда дорога превратилась в серпантин, проводник начал свой рассказ:
— Сам маяк строили французы целых пять лет: с 1874 по 1879 год. Это самый старый маяк на побережье. Вообще же, французы получили подряд на строительстве нескольких маяков: здесь, в Сочи, Батуми, Поти и Сухуми. Но это не только маяк — это ещё и метеостанция. Понятное дело, что на ней удобно вести наблюдения за погодой, ведь высота горы над уровнем моря двадцать пять саженей[19], а сам маяк — шесть. Здесь определяют не только температуру и влажность воздуха, но и направление, и силу ветра, облачность и дальность видимости. Для этого метеостанция оснащена необходимым оборудованием.
Коляска подъехала к одноэтажному оштукатуренному белому зданию, сложенному, судя по всему, из пилёного камня. Здесь жила семья смотрителя, который и показался на пороге. А за ним выскочил босоногий мальчуган лет шести и уставился на гостей. Клим Пантелеевич вынул из кармана коробочку ландрина и протянул сорванцу. Тот выхватил её из руки Ардашева и убежал в дом.
— Вы уж простите проказника, малой ещё, — виновато вымолвил отец.
— Совершенно не стоит извиняться, — улыбнулся гость и спросил: — А можно будет взглянуть на саму лампу?
— Конечно-конечно, — ответил за смотрителя Бельский. — Прошу подниматься.
Ардашевы, проводник и смотритель преодолели все три поворота винтовой лестницы с деревянными перилами и оказались в главном помещении. Проводник был прав: круговой обзор позволял великолепно осматривать окрестности.
— Как видите, лампа керосиновая. Пока к нам ещё не протянули электрические провода, а корабельные аккумуляторные банки, во-первых, тяжелы, а во-вторых, их придётся слишком часто менять. Но тут главное — линза. От простой сферической она отличается тем, что состоит из концентрических колец, каждое из которых представляет собой участок конической поверхности с криволинейным профилем и является элементом поверхности сплошной линзы. Как видите, у неё весьма приличный диаметр — более двух аршинов[20].
— Линза Френеля, — кивнул Ардашев.