Клим Пантелеевич прошёл в кабинет, сел за стол и положил перед собой три нераспечатанных конверта, отличавшихся только адресами отправителей. Штемпеля их были в полном порядке, клапаны заклеены. Конверты не открывались. Значит, Слепень их, и в самом деле, не получил. Но зачем же тогда он предлагал послать ему покаянные письма? Откуда он мог узнать, что эти послания были изготовлены в полиции? Неужели среди сыскных агентов есть человек Слепня? А, может, и сам Слепень служит в полицейском управлении? Что ж, вполне возможно. Тогда вполне очевидно, откуда у него такие подробные сведения о тайной, нелицеприятной стороне жизни этих трёх, выбранных им, жертв. Ардашев выдвинул ящик и с помощью лупы принялся исследовать, принесённую Кашириным корреспонденцию.
Минут через пять он вздохнул с облегчением, открыл коробочку ландрина и положил под язык красную конфетку. Откинувшись на спинку кресла, адвокат мысленно произнёс: «Вот и всё. Теперь осталось придумать, как заставить Слепня угодить в капкан».
XIV
29 января, четверг.
Утром Ардашев вошёл в полицейское управление, чтобы вернуть письма Поляничко, но его на месте не оказалось. Не было и Каширина. На счастье появился знакомый полицейский надзиратель Синицын.
Присяжный поверенный поздоровался и спросил:
– Могу ли увидеть Ефима Андреевича?
– Нет никого, Клим Пантелеевич.
– И Каширина?
– Да. – Полицейский понизил голос и добавил: – Выехали на осмотр трупа в доходный дом на углу Станичной и Казачьей. Номер не знаю.
– Насколько я помню, там проживает вольнопрактикующая акушерка Кирюшкина?
– Совершенно верно. Но с ней, вроде бы, всё в порядке. Городовой сказал, что скоропостижно скончался её сосед.
– Благодарю вас, Михаил Макарович.
– Не за что. Скажите, Клим Пантелеевич, а правду говорят, что и вы занялись поисками Слепня?
– Я лишь помогаю полиции.
– Долго ещё ему гулять на свободе? Город в страхе. Никто не знает, кому он вынесет следующий приговор.
– Если вы ожидаете от меня прогноза, то я его вам не дам. Пожалуй, правильно было бы задать этот вопрос судебному следователю Леечкину. Он ведь ведёт расследование. Честь имею кланяться.
– Всего доброго.
Присяжный поверенный миновал Казанский Собор и спустился вниз по каменной лестнице. Выйдя на Николаевский проспект, остановил коляску. До угла Казачьей и Станичной ехать пять минут. И вздохнуть не успеешь, как пролётка принесёт к желаемому месту.
Поляничко и Каширин стояли на улице и, судя по всему, уже собирались уезжать. Ардашев расплатился с возницей и направился к полицейским. Начальник городского сыска удивленно поднял глаза:
– Что-то случилось, Клим Пантелеевич?
– Пришёл в полицейское управление, чтобы возвратить письма, а мне сказали, что вы выехали на осмотр трупа. Назвали примерный адрес. Вот я и здесь, – адвокат протянул три конверта.
Поляничко взглянул на Каширина, и тот убрал письма во внутренний карман своего пальто.
– С Кирюшкиной всё в порядке? – осведомился Ардашев.
– Слава Богу, слава богу…
– А кто преставился?
– Её сосед по квартире напротив. Письмоводитель акцизного управления Орешкин. Тишайший человечишка. Жил один. Лёг спать. Заплохело. Рвотой изошёл бедолага. Помочь некому. Видать съел, что-то несвежее… Может, колбасным ядом[4] отравился, а может ещё, чем…Больше суток пролежал. На службе забеспокоились и на второй день пришли его проведать. Смотрят – свет не горит. Позвали коридорного. Он своим ключом дверь открыть не смог – с той стороны комната заперта была, и ключ торчал в замочной скважине. Хорошо, что на всех здешних дверях петли наружу выходят. Удалось снять и войти. Несчастный валялся на полу с поджатыми к животу коленками, обделался весь. Рядом с ним – дохлая мышь. Видимо, тоже отравилась колбасой. Вернусь в управление, выпишу разрешение на погребение и сообщу в управу. Пусть там разбираются, кто и за чей счёт будет его хоронить.
– Позволите осмотреть квартиру?
– Сколько угодно, Клим Пантелеевич. Только зачем? Небось, думаете, что это проделки Слепня? Нет, как вы помните, письмоводитель Орешкин в списке жертв не числился. Но хотите полюбопытствовать – извольте. Буду вашим чичероне. А то там коридорный строгий, бывший служивый. Санитаров дожидается.
Ардашев, следом за Поляничко, проследовал в небольшую квартиру, состоящую всего из одной комнаты, кухни и маленькой, не более сажени в длину и два аршина в ширину, кладовой. Труп, прикрытый простынёю, лежал на кровати. Пахло кислой капустой, человеческими испражнениями и тошно-приторным запахом уже разлагающегося трупа. Завидев вошедших, коридорный поднялся.
Адвокат осмотрел помещение и, не найдя ничего, что заслуживало бы внимания, прошёл на кухню.
– А где же мышь?
– Коридорный убрал. Я велел. А зачем она вам?
Грустным натюрмортом смотрелся недоеденный ужин: слегка подсохшая колбаса, уже чёрствая краюха хлеба, порезанная дольками и приправленная постным маслом редька, сало, два солёных огурца и остатки квашеной капусты в миске. На полу валялась откупоренная бутылка подсолнечного масла размером с обычную «косуху»[5] с этикеткой «Маслобойный завод Г. Ломагина». Такая же бутылка, только не початая, хранилась и на подоконнике.
Ардашев поднял бутылку, понюхал и сказал:
– Полагаю, здесь произошло убийство. Этот Орешкин был отравлен подсолнечным маслом, которым он заправил редьку и квашеную капусту. В тот момент, когда ему стало плохо, он, вероятно, схватился за стол и бутылка упала. Масло разлилось. Мышь прибежала на запах и, отведав отравленного продукта, сдохла. Я, конечно, могу ошибаться, но эксперт, который проведёт химический анализ оставшегося масла – нет.
Ардашев заткнул горлышко пробкой и протянул бутылку Поляничко. Тот поморщился и сделал знак глазами помощнику. Каширин покорно принял объект будущей экспертизы.
– В таком случае предстоит выяснить, где была эта бутылка куплена, – заметил Поляничко.
– Так никто её не покупал, – заговорил коридорный. – Намедни тут явился приказчик маслобойни Ломагина и спросил, можно ли для рекламы расставить у двери каждого жильца по бутылке этого масла. Мол, новый сорт семечки поступил. Я разрешил.
– Но откуда тогда здесь две бутылки? – не понял Каширин.
– Знамо откуда. У докторши Орешкин и стащил, – пояснил коридорный. – Она из квартиры почти не выходит на улицу. Только во двор.
– Как выглядел тот приказчик, помните? – осведомился Поляничко.
– С усами и бородатый, как цыган, аж до самых глаз. В пальто, шапке и сапогах.
– А сколько лет?
– Не знаю. Я его метрики не видел. Моих, должно быть, лет.
Поляничко уставился на Ардашева и спросил:
– То есть вы считаете, что это была вторая попытка отравить Кирюшкину с одной и той же подсказкой – крысиным хвостом?
– Именно так.
– Но ведь мышь здесь оказалась случайно. Она могла и не прибежать. Тогда какая связь была бы между отравленным маслом и посылкой с крысиным хвостом? – вопросил начальник сыскного отделения.
– Связь самая прямая: масло, и я в этом совершенно уверен, отжато из семечек, протравленных мышьяком для уничтожения крыс и мышей. На рынке это «добро» продают мешками. По правилам торговли они помечаются надписью «яд». Только экспертиза, как я уже говорил, может подтвердить или опровергнуть мою гипотезу. Предлагаю дождаться результатов. Метод определения наличия мышьяка в организме человека изобретён в Англии более полувека назад и трудности не представляет. Любой земский доктор в состоянии воспроизвести пробу Марша. Если окажется, что в желудке Орешкина и в подсолнечном масле содержится мышьяк, то вывод будет однозначный – это отравление. Самоубийство, в данном случае вообще маловероятно, а, если подтвердится моя гипотеза, оно будет исключено полностью.
– Да какое там самоубийство, если покойный решил скрасить ужин бутылкой водки! – скрипнув зубами, возмутился Каширин. – Или вы, Клим Пантелеевич, нас совсем за простаков держите?
– Вот-вот, – поддержал помощника Поляничко. – Не будем гадать, господа. – И добавил: – Проследите, Антон Филаретович, чтобы санитары отвезли труп в прозекторскую городской больницы. Пусть сделают вскрытие. Благо родственников у Орешкина, насколько я знаю, в Ставрополе нет, и разрешения получать от них не придётся. Доктора люди грамотные, с них и спрос. А наше дело – ловить жуликов и убийц.
Поляничко достал табакерку, заложил в ноздри табаку и со сладостным наслаждением трижды чихнул в накрахмаленный носовой платок. Крякнув от удовольствия, сказал:
– Что касается судьи. Сырная кнопка была намазана отравой растительного происхождения. Точно определить само растение не удалось. Но судебный медик считает, что это цикута, или, если по-нашему, вёх ядовитый. Говорят, Сократа отравили именно им.
– Как сказать, – изрёк Ардашев и покачал головой Ардашев. – Последние минуты жизни греческого философа довольно подробно описаны его современниками. По их воспоминаниям, после принятия яда, Сократ двигался, потом почувствовал тяжесть в ногах и лёг на спину. Он уходил в мир иной спокойно, без лишних мучений. Такой конец обычно свойственен воздействию на организм болиголова пятнистого, но не цикуты. От неё страдают тошнотой, рвотой, идёт пена изо рта и наступает паралич. Разве у судьи были такие симптомы?
– Не припомню, – согласился начальник сыскного отделения. – Он, замечу, держится молодцом. Идёт на поправку. А сначала мы думали, что не выкарабкается.
– Это неудивительно. Действие отравляющего вещества было очень сильным. Полагаю, что преступник многократно выпаривал яд, добиваясь высокой концентрации, после чего обмазал полученной кашицей остриё сырной кнопки, установленной на судейском кресле.
– Похоже на то, – кивнул главный сыщик.
– Ефим Андреевич, вы известите меня о результатах вскрытия Орешкина?