– Русские евреи, – ответил спрошенный. – Они основали колонию около Дэбльтоуна…
В это время у открытой боковой двери вагона остановились две фигуры и послышались звуки русской речи.
– Слушай, Евгений, – говорил один высоким тенором, с легким гортанным акцентом. – Еще раз: оставайся с нами.
– Нет, не могу, – ответил другой грудным баритоном. – Тянет, понимаешь… Эти последние известия…
– Такая же иллюзия, как и прежде!.. И из-за этих фантазий ты отворачиваешься от настоящего, хорошего, живого дела: дать новую родину тысячам людей, произвести социальный опыт…
– Все это так, и при других условиях… Повторяю тебе: тянет. А что касается фантазий, то… во‑первых, Самуил, только в этих фантазиях и жизнь… будущего! А во‑вторых, ты сам со своим делом…
– All right (готово)! – крикнул кто-то на платформе.
– Please in the cars (прошу в вагоны)! – раздались приглашения кондукторов. Два приятеля крепко обнялись, и один из них вскочил в вагон уже на ходу.
Это был высокий, молодой еще человек, с неправильными, но выразительными чертами лица, в запыленной одежде и обуви, как будто ему пришлось в этот день много ходить пешком. Он положил небольшой узелок на полку, над головой Матвея, – и затем его взгляд упал на лицо спящего. В это время Матвей, быть может под влиянием этого взгляда, раскрыл глаза, сонные и печальные. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Но затем голова Матвея опять откинулась назад и из его широкой груди вырвался глубокий вздох… Он опять спал.
Пришелец еще несколько секунд смотрел в это лицо… Несмотря на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что на нем был американский пиджак и шляпа, – было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий бор по сторонам дороги и люди с такими же глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…
Может быть, и Матвею вспомнилось что-нибудь в этом роде. Губы его шевелились и бормотали что-то, и на лице виднелось выражение покорной просьбы.
Всю эту короткую молчаливую сцену наблюдал серый господин в цилиндре своими рысьими глазками, в которых светилось странное выражение – какого-то насмешливого доброжелательства.
– How do you do (здравствуйте), mister Nilof, – окликнул он, видя, что русский его не замечает. Тот вздрогнул и живо повернулся.
– А! Здравствуйте, судья Дикинсон, – ответил он на чистом английском языке, протягивая судье руку. – Простите, я вас не заметил.
– О, это ничего. Вы заинтересовались этим пассажиром?.. Меня он тоже интересует… Он едет, по-видимому, издалека.
– Из Мильвоки, – сказал один из пассажиров.
– О нет, – вмешался другой. – Я еду из Мильвоки и уже застал его в поезде. Он, кажется, сел в Чикаго, а может быть, и в Нью-Йорке. Он не говорит ни слова по-английски и беспомощен, как ребенок.
– Очевидно, иностранец, – сказал судья Дикинсон, меряя спящего Матвея испытующим, внимательным взглядом. – Атлетическое сложение!.. А вы, мистер Нилов, кажется, были у ваших земляков? Как их дела? Я видел: они выписали хорошие машины: лучшая марка в Америке.
– Да… теперь им еще трудно. Но они надеются.
– Читали вы извлечение из отчетов эмиграционного комитета?.. Цифра переселенцев из России растет.
– Да, – кратко ответил Нилов.
– А кстати: в том же номере «Дэбльтоунского курьера» есть продолжение истории нью-йоркского дикаря. И знаете: оказывается, что он тоже русский.
– В таком случае, сэр, он не дикарь, – сказал Нилов сухо.
– Гм… да… Извините, мистер Нилов… Я, конечно, не говорю о культурной части нации. Но… до известной степени все-таки… человек, который кусается…
– Без сомнения, он не кусается, сэр. Не все газетные известия верны.
– Однако… его поступок с полисменом Гопкинсом?
– Полисмен Гопкинс, судя даже по газетам, первый ударил его по голове клобом… Считаете вы его дикарем?
Серый джентльмен засмеялся и сказал:
– О! Но это немного другое дело… Полицейские этой страны снабжаются клобами для известного употребления… И раз иностранец нарушает порядок…
– Мне очень жаль это слышать от судьи, – сказал Нилов холодно.
Серый джентльмен несколько выпрямился, видимо, задетый, и сказал:
– Судью Дикинсона еще никто не упрекал за опрометчивые суждения… в его камере. Здесь мы имеем дело с фактами, как они изложены в газетах… Я вас обидел чем-нибудь, мистер Нилов?
– Вы меня не обидели. Но если вы знаете полицейских вашей страны, то я знаю людей моей родины. И я считаю оскорбительной нелепостью газетные толки о том, что они кусаются. Вполне ли вы уверены, что ваши полицейские не злоупотребляют клобами без причины?
Серый господин вынул изо рта сигару и некоторое время смотрел на собеседника, как будто удивленный неожиданным оборотом разговора.
– Гм… да, – сказал он. – Если взглянуть на дело с этой точки зрения… По совести, я в этом далеко не уверен… И поступи это дело ко мне, я потребовал бы разъяснения… По-видимому, у вас есть идея всего события?
– Да, у меня есть идея события… Я думаю, что мой земляк попал на митинг случайно… И случайно встретился с Гопкинсом.
– Ну, а зачем он наклонился и старался схватить его… гм… одним словом… как это изложено в газетах?
– Правда состоит, вероятно, в том, что он наклонился… К сожалению, сэр, на моей родине люди действительно кланяются иногда слишком низко…
– Вы думаете? Ха! Это кажется невероятным. Намерение укусить и именно за руку… Это по меньшей мере требовало бы доказательств…
– А если на приветствие последовал хороший удар по голове…
– Ха-ха! Это, конечно, затемняет рассудок и освобождает страсти! Положительно, я считаю дело почти выясненным. Вы были бы отличным адвокатом. О да! Вы могли бы стать лучшим адвокатом нашего города!.. И если вы все-таки предпочитаете работать на моей лесопилке…
Он стряхнул пепел с своей сигары и впился в лицо Нилова своими живыми, острыми глазками. Затем, оглянувшись на других пассажиров и желая придать разговору больше интимности, он пересел на скамью рядом с Ниловым, положил ему руку на колено и сказал, понизив голос:
– Извините меня, мистер Нилов… Дик Дикинсон – человек любопытный. Позволите вы мне предложить вам несколько вопросов, так сказать… личного свойства?
– Сделайте одолжение. Если они будут неудобны, я не отвечу.
– О конечно, конечно! – засмеялся Дикинсон. – Видите ли: вы третий русский джентльмен, которого я встречаю… Скажите – много американцев видели вы у себя на родине?
– Встречал, хотя… очень немного.
– И, наверное, они меняли свое среднее положение на лучшие условия у вас?..
– Пожалуй…
– Скажите теперь… Может быть, я ошибаюсь, но… Мне кажется… вы лично не поступили ли наоборот?.. И здесь вы уже несколько раз имели случай скинуть рабочую блузу и сделать лучшую карьеру…
Нилов бросил взгляд на невероятный костюм старого джентльмена и ответил, улыбнувшись:
– Я вижу на вас, судья Дикинсон, ваш рабочий костюм!
– О, это немного другое дело, – ответил Дикинсон. – Да, я был каменщиком. И я поклялся надевать доспехи каменщика во всех торжественных случаях… Сегодня я был на открытии банка в N… Я был приглашен учредителями. А кто приглашает Дика Дикинсона, тот приглашает и его старую рабочую куртку. Им это было известно.
– Я очень уважаю эту черту, сэр, – сказал серьезно Нилов. – Но…
– Но, повторяю, это другое дело. Я надеваю старое рабочее платье и лучшие перчатки из Нью-Йорка. Это напоминает мне, чем я был и чем стал, то есть чем именно я обязан моим старым доспехам. Это – мое прошлое и мое настоящее…
Он замолк, пожевал сигару своими тонкими ироническими губами и, пристально глядя на молодого человека, прибавил:
– Вы, кажется, идете обратным путем, и в старости вам, пожалуй, захочется надеть ваш фрак.
– Надеюсь, что нет, – ответил Нилов. – Однако кажется, поезд останавливается. Это – лесопилка, и я здесь сойду. До свидания, сэр!
– До свидания. Я оставляю еще за собой свои вопросы…
Нилов, снимая свой узел, еще раз пристально и как будто в нерешимости посмотрел на Матвея, но, заметив острый взгляд Дикинсона, взял узел и попрощался с судьей. В эту самую минуту Матвей открыл глаза, и они с удивлением остановились на Нилове, стоявшем к нему в профиль. На лице проснувшегося проступило как будто изумление. Но, пока он протирал глаза, поезд, как всегда в Америке, резко остановился, и Нилов вышел на платформу. Через минуту поезд несся дальше.
Дикинсон пересел на свое место, и американцы стали говорить об ушедшем.
– Да, – сказал судья, – это третий русский джентльмен, которого я встречаю, и третий человек, которого я не могу понять…
– Быть может… из секты Лео Толстого, – предположил один из собеседников.
– Не знаю… Но он, видимо, получил прекрасное образование, – продолжал Дикинсон задумчиво. – И уже несколько раз, на моих глазах, пропускает прекрасные шансы… Когда я исполнил свой первый небольшой подряд, мистер Дэглас, инженер, сказал мне: «Я вами доволен, Дик Дикинсон. Скажите мне, в чем ваша амбиция». Я усмехнулся и сказал: «Для первого случая, я не прочь попасть в президенты». Мистер Дэглас засмеялся тоже и ответил: «Верно, Дик! Не могу поручиться, что вы станете президентом, но вы построите целый город и станете в нем головой…»
– И это оправдалось, – сказал почтительно самый юный из пассажиров.
– Да, – продолжал Дикинсон. – Понять человека – значит узнать, чего он добивается. Когда я заметил этого русского джентльмена, работавшего на моей лесопилке, я тоже спросил у него: «What is your ambition?» И знаете, что он мне ответил? «Я надеюсь, что приготовлю вам фанеры не хуже любого из ваших рабочих…»
– Да, все это странно, – сказал один из собеседников.
Между тем Матвей, который опять задремал в поезде после ухода Нилова, – вздрогнул и забормотал во сне.