В тот же день, проведя обыск в домовладении мясника Петросова, Залевский изъял у него револьвер Лефоше, проданный ранее Стрепетовым. Это означало, что Хохлов говорил правду.
В назначенное время «сын» покойного Кипиани, полицейский письмоводитель и товарищ[30] прокурора окружного суда расположились в камере по соседству с той, куда посадили Хохлова и Стрепетова. Не прошло и четверти часа, как «подсадной» вывел брата по несчастью на новую беседу об убийстве, случившемся в меблированных комнатах Брохноцкой на Николаевском проспекте. Письмоводитель, прильнув к слуховому окну, едва успевал записывать признания Егора Стрепетова. По окончании диалога арестантов чиновники скрепили восемь исписанных листов своими подписями. Затем снова был вызван Хохлов и уже допрошен Залевским по всей форме. Арестант расплакался, как ребёнок, узнав, что «сын» покойного Кипиани — помощник ставропольского полицмейстера. Стрепетов сначала отмалчивался, а потом тоже дал признательные показания Залевскому, не забыв упомянуть, как за день до преступления убил кухонную собачку, что жила с прислугой в доходном доме Улуханова. И лишь после этого материалы полицейского дознания, заверенные прокурорской подписью, были переданы судебному следователю Славину.
Губернатор, узнав об успехе, поздравил полицмейстера. Владимир Залевский был представлен к ордену Святой Анны III степени. По приговору Ставропольского окружного суда Стрепетов получил восемь лет каторги, а Прасковья Шульгина — пять.
Он закурил новую папиросу и мысленно усмехнулся: «Да, многие тогда мне завидовали. А если разобраться, я всего лишь исполнял наставления отца: служить не за чин, а за честь… Только всё это в прошлом. Сейчас надобно раскрыть убийство Целипоткина».
Полицейский убрал архивное дело в стол и положил перед собой список фамилий пациентов покойного доктора. Чаще других за последний месяц упоминались трое: Терещенко — управляющий Ставропольским отделением Поземельного Крестьянского банка, приказчик салона «Парижская мода» Масальский и, как ни странно, актриса Завадская. «Начать придётся с тяжеловеса Терещенко. Со всеми остальными будет проще. Что ж, откладывать не стоит».
Залевский вынул из ящика стола три повестки, отпечатанные типографским способом, вписал в них фамилии и, выйдя к городовым, вручил их дежурному.
— Разнеси-ка, братец, по адресам. Всех вызываю сегодня. Время я указал. Пусть распишутся в получении. Жду.
Первым явился Терещенко. Полицмейстер, увидев в окно знакомый экипаж, запряжённый парой вороных, вышел его встречать. Протянув руку, он воскликнул:
— Пётр Кириллович, здравствуйте! Моё почтение! Вы ко мне?
— Нет, меня вызвал ваш помощник. Вот, — сунув повестку в руку Фиалковского вместо ладони, недовольно провещал банкир.
— Так-так, — читая текст, пробубнил полицмейстер. — Ваша беседа не займёт много времени. Вы уж не обессудьте. Пустая формальность. Я вас проведу. Вот сюда, пожалуйте.
Открыв дверь камеры Залевского, Фиалковский сказал:
— Встречайте гостя, Владимир Алексеевич!
— Прошу, — встав из-за стола, вымолвил коллежский асессор и придвинул стул.
— Не буду мешать, — затворил дверь полицмейстер и удалился.
Пока Залевский выкладывал на стол бланки допросов и доливал в медную чернильницу чернила, в комнате возникла напряжённая тишина. Терещенко не выдержал и спросил:
— По какому праву меня средь бела дня, заблаговременно не предупредив, на глазах служащих банка выдёргивают из кабинета и велят незамедлительно прибыть к вам?
— Городовой был с вами невежлив? — сухо осведомился полицейский.
— Нет, к нему у меня претензий не имеется. А вот к вам — есть.
— Я вас внимательно слушаю.
— Нет смысла повторять дважды сказанное.
— Видите ли, Пётр Кириллович, в городе совершенно смертоубийство доктора Целипоткина, и я вынужден опрашивать десятки людей, чтобы наткнуться на след убийцы.
— Вы что же, считаете, что это я его… жизни лишил? — выпучив глаза, проронил Терещенко.
— Ни в коем разе. Меня интересует лишь один вопрос: были ли вы знакомы с покойным?
— Раскланивался при встрече.
— Вы лечились у него?
— А что мне у него лечить?
— Не знаю, потому и спрашиваю.
— Нет.
Залевский вздохнул, полистал тетрадку и сообщил:
— Согласно журналу приёма пациентов, вы посетили доктора Целипоткина, только за последний месяц три раза, а если брать три предыдущих месяца, то всего я насчитал двадцать один визит.
— Возможно. Я не считал и мог запамятовать.
— Выходит, вы были у него?
— И что? Это преступление?
— Дача ложных показаний свидетелем — преступление.
Терещенко заёрзал на стуле, будто на раскалённой сковородке и спросил:
— У вас можно курить?
— Да, — подвинув к посетителю пепельницу, изрёк Залевский.
Банкир достал пачку дорогих сигарок и, чиркнув спичкой, с наслаждением выпустил дым.
— Я должен быть уверен, что всё, сказанное мной, останется в тайне, — сказал он.
— Мы сохраняем тайну следствия.
— Кто это “мы”?
— Я, судебный следователь и суд.
— А Фиалковский?
— Начальник полиции имеет право ознакомиться с материалами дознания любого дела.
— А в суде могут зачитать мои показания?
— Безусловно.
— Получается, что ваша так называемая тайна следствия, вовсе и не тайна, если она о ней будет знать весь город. Суд ведь у нас гласный. Каждый может купить билетик.
— Таково российское законодательство… Но, если угодно, мы поступим иначе. Вы честно ответите на мои вопросы, а в протокол мы запишем лишь то, что вас устроит.
— Пожалуй, это выход… Да, на самом деле, я врачевался у Целипоткина. У меня стала ослабевать мужская сила. Доктор давал мне разные снадобья и я, принимая их, рассказывал ему как проходили мои встречи с дамами. Оскар Самуилович настаивал на том, чтобы я менял партнёрш. Исходя из этого, он рассчитывал дозы лекарств. Действительно, я начал посещать его в апреле. Надеюсь, это останется между нами?
— Я лишь укажу, что вы лечились у доктора три месяца. А само заболевание упоминать не буду.
— Очень любезно с вашей стороны.
— Вы испытывали к Целипоткину неприязненные отношения?
— Ну что вы! Как можно?
— Возможно, вы слышали от врача, что ему кто-то угрожает, или он боится кого-то. Было такое?
— Подобное мне неизвестно.
— Вы состояли с Целипоткиным в финансовых отношениях? Может быть, одалживали ему какую-то сумму?
— Нет, на заработки Оскар Самуилович не сетовал.
— Пожалуй, на этом всё. Прочтите протокол. Если всё вас устраивает, подпишите.
Водрузив на нос пенсне, Терещенко пробежал глазами текст, кивнул и чиркнул пером. Залевский тоже поставил подпись. Распрощавшись, он проводил свидетеля к выходу.
Приказчик салона «Парижская мода» Масальский — сорокапятилетний мещанин в клетчатых светлых брюках, таком же пиджаке, синей жилетке и белой сатиновой сорочке — казалось, сошёл с картинки модного журнала. Он носил канотье и ходил с тростью, брил подбородок, фиксатуарил усы-растопырки и имел роскошные чёрные бакенбарды почти такой длинны, как у поэта Александра Пушкина на известной картине Кипренского.
— Прошу, — пригласил свидетеля Залевский и указал на ещё тёплый стул.
— Чем обязан? — усаживаясь, осведомился Масальский.
— Как вы знаете, в городе совершено убийство врача Целипоткина. Согласно журналу пациентов, вы многократно его посещали. В связи с чем?
— К лекарю ходят не от хорошей жизни. Вот и мне пришлось… Я что, обязан назвать своё заболевание?
— Да.
— Одна вдовушка заразила меня гонореей. Но, сами понимаете, я не хотел бы, чтобы это стало достоянием гласности.
— Кроме протокола ваши показания больше никуда не попадут. Что вы можете сказать о докторе?
— Жаден был Оскар Самуилович до денег, как собака до мяса. Цены высокие заламывал. Оно и понятно. Супруга его транжирка, привыкла к роскошной жизни; часто в наш магазин захаживала. Мы сами извозчика нанимали, чтобы доставить ей на дом покупки.
— Враги у доктора были?
— Почём мне знать? Он никогда не говорил мне об этом.
— Что ещё можете сказать о Целипоткине?
— Ничего, — покачав головой, ответил Масальский. — Я не был с ним дружен.
— Понятно. На этом допрос окончен. Подпишите протокол дознания и можете быть свободны.
Поставив подпись, свидетель исчез за дверью, плотно её затворив.
Появление актрисы Завадской было замечено не только полицмейстером, бросившимся ей навстречу, но и всем штатом полицейского управления. Статная красивая дама, облачённая в длинное платье с турнюром и широкую шляпку, плыла, как бригантина в полный штиль.
— Какими судьбами, Сусанна Юрьевна? — застёгивая ворот мундира, осведомился Фиалковский.
— Городовой принёс повестку на дом. Меня в тюрьму не посадят?
— Как можно такую красоту за решёткой прятать? — разведя руки, изрёк полицмейстер. — У вас повестка на руках?
— Да, — расстёгивая сумочку, вымолвила оперная певица. — Вот.
— Позволите взглянуть?.. Ага. Это Залевский вас вызвал. У него прямо аншлаг. Свидетели один за другим. Я провожу вас.
— Вы очень любезны, Антон Антонович!
— Находится рядом с таким прелестным созданием, как вы — большое удовольствие, дорогая Сусанна Юрьевна.
— Вы мне льстите.
— Ничуть. А вот и камера Залевского. — Он открыл дверь и проговорил: — Владимир Алексеевич, встречайте гостью. Я сегодня выполняю роль дежурного по управлению… Не буду мешать. Работайте.
— Прошу вас. Садитесь.
— Нельзя ли открыть окно посильнее. У вас очень душно.
— Сию минуту. Может, хотите воды?
Певица посмотрела на давно не мытый графин и, покачав головой, ответила:
— Нет, благодарю. Надеюсь, я тут ненадолго?
— Всего несколько вопросов.
— Извольте.