— Добрый вечер, Анна!
Барышня выглянула из-за книги, точно мусульманка из никаба, и вымолвила:
— Вы мой попутчик.
— Если помните, меня зовут Клим Ардашев. А вас же теперь, после сегодняшнего сеанса, весь город знает.
— Ах да, — горько вздохнула девица, опустив книгу, — я поступила очень опрометчиво, согласившись выйти на сцену.
— Нет-нет! Что вы! Всё было замечательно. Вы даже справились у меня, как дела, а потом признались мне в любви.
— Я? Этого не может быть!
— Это были не ваши слова, а воля гипнотизатора. Вам было безразлично, кто стоял перед вами.
— Я отважилась на эксперимент лишь потому, что ни капельки не верила этому господину. К тому же, я сопротивлялась сколько могла.
— И вам почти удалось. Он усыпил вас где-то на пятнадцатой минуте.
— Признайтесь, я выглядела посмешищем? — с хитрым прищуром спросила она.
— Ни в коем случае! А хотите я вам поведаю об истории города и покажу самые интересные места?
— Предлагаете стать моим чичероне?
— А почему бы и нет?
— Я согласна. К тому же начинает смеркаться и читать сложно. С чего начнём?
— Да прямо отсюда. Раньше тут стояла крепость. Она защищала южные рубежи России. Говорят, что сам Суворов в ней останавливался. Позже, надобность в ней отпала и на её месте поставили интендантство (военные склады). Но часть форпоста сохранилась. Например, шефский дом. Он перед нами. В нём размещался командир полка, дислоцированного в Ставрополе. Офицеры, прибывавшие в город, должны были тут отмечаться. Говорят, что здесь бывали поэты Пушкин, Грибоедов, Лермонтов, герой войны 1812 года Денис Давыдов и композитор Алябьев. А 17 октября 1837 году город навестил государь-император Николай I. С тех пор главную улицу города — Большую Черкасскую, названную так из-за Черкасского тракта, стали именовать Николаевским проспектом. А вообще, о том осеннем визите ходит много легенд. Одна из них гласит, что в день приезда Николая I шёл дождь, ямщик влетел в яму на центральной улице, и экипаж застрял. Помазаннику Божьему пришлось идти пешком под дождём, пока его не подобрал извозчик. У монарха приключилась лихорадка. Утром, находясь в раздражённом состоянии, он принял решение перенести столицу Кавказской области на Кубань, и все доводы начальника области Вельяминова об ошибочности такого решения не были услышаны монархом. Неожиданно, государь потребовал стакан воды. Ему подали. Утолив жажду, он почувствовал себя лучше и заметил, что вода очень вкусная. Затем император поинтересовался откуда она привезена. Генерал-губернатор ответил, что вода местная, из источника Карабин. Царь подобрел и передумал упразднять город.
— Получается, что стакан воды спас город?
— Так гласит легенда, хотя на самом деле всё было иначе.
— А как? Расскажете?
Клим кивнул.
— По другим, более правдоподобным свидетельствам, о приезде государя знали заранее и к нему готовились. Народ начал стекаться на Большую Черкасскую с раннего утра. Прошёл час, два, три, наступил вечер, а царя всё не было. Тогда толпа решила идти ему навстречу и направилась к станице Старомарьевской, что лежит в двадцати верстах от города. Оказалось, что по бокам дороги стояли смоляные бочки, освещавшие путь. Наконец, вдали показались огни. То были казаки с факелами, сопровождающие царский обоз. Стоило каретам подъехать к Тифлисским воротам, как солдаты громогласным «ура!» приветствовали императора. Вероятно, и в самом деле, шёл дождь, но поверить в то, что сопровождающие допустили попадание колеса экипажа государя в вымоину я не могу хотя бы по той причине, что Большая Черкасская улица перед этим была приведена в порядок. К тому же, я думаю, если бы вдруг такое и произошло, то казаки на руках бы пронесли царскую карету до самого дома командующего войсками Кавказской линии, в котором и приготовили комнаты для государя. После торжественного ужина, рассматривая карту, Николай Павлович, якобы страдавший зубной болью, с раздражением заметил, что в городе нет ни реки, ни каких-либо других природных богатств, способствующих развитию предприимчивости у местного населения и потому столицу области надо перенести либо в Пятигорск, либо на территорию хутора Романовского[34], что на Кубани. На что Вельяминов привёл три довода: во-первых, Ставрополь расположен в выгодном, с военной точке зрения месте; во-вторых, в городе, бывшем недавно крепостью, уже есть все необходимые здания, пригодные для хранения амуниции, продовольствия и боеприпасов; а в-третьих — город лежит на возвышенности и отличается здоровым климатом, что лучше всего подходит для строительства областного госпиталя. И государь, поразмыслив, согласился с мнением командующего. А вот подавал ли Вельяминов монарху стакан с водой из местного источника или нет, сказать трудно.
— Эта гипотеза более похожа на правду! А кто ещё тут бывал из великих?
— Граф Толстой останавливался в январе 1854 года. А вот упоминал ли он наш город в своих произведениях, я не знаю.
— Упоминал, как же без этого? Вот здесь, на тринадцатой странице. — Анна открыла книгу и прочла: — «Ставрополь, чрез который он должен был проезжать, огорчил его. Вывески, даже французские вывески, дамы в коляске, извозчики, стоявшие на площади, бульвар и господин в шинели и шляпе, проходивший по бульвару и оглядевший проезжих, — больно подействовали на него. «Может быть, эти люди знают кого-нибудь из моих знакомых», — и ему опять вспомнились клуб, портной, карты, свет… От Ставрополя, зато всё уже пошло удовлетворительно: дико и, сверх того, красиво и воинственно. И Оленину всё становилось веселее и веселее. Все казаки, ямщики, смотрителя казались ему простыми существами, с которыми ему можно было просто шутить, беседовать, не соображая, кто к какому разряду принадлежит. Все принадлежали к роду человеческому, который был весь бессознательно мил Оленину, и все дружелюбно относились к нему».
— Позволите взглянуть? — осведомился Ардашев.
— Конечно.
— Так я и думал, это «Казаки». Совсем вылетела из головы эта повесть, — листая книгу выговорил Клим. — О, вы успели засушить зверобой?
— Я всегда сушу полевые цветы для книжных закладок, чтобы в студёном феврале вновь чувствовать запах лета.
— Стало быть, вы живёте в вёрстах трёхстах от нас? И уж точно не в Москве. А книгу вам подарила подруга, которая, скажем так, из не очень обеспеченной семьи.
— Как вы узнали? — широко открыв глаза, удивлённо осведомилась Анна.
— На авантитуле надпись: «Дорогой подруге Анечке в день рождения! 12 апреля 1889 г.» Зверобой в Подмосковье начинает цвести в конце июля или даже в начале августа, у нас же — в июне. Тогда же и начинается его сбор. Получается, что в этом году вы никак не могли сорвать его в Москве или Подмосковье, а только в Ростове или Екатеринодаре. Цветок, вероятно, сразу же засушили в этой книге, потому что на страницах видны пятна от его сока. Замечу ещё, что книгу вам подарили не новую. Разрезал листы и заказывал дорогую обложку первый и, очевидно, прежний хозяин. Под дарственной надписью есть его экслибрис с фамилией — Миловзоров. Но вряд ли человек, ставящий экслибрисы, клал бы между листами только что собранный зверобой. В результате можно смело утверждать, что сие классическое произведение приобретено у букиниста и подарено вам. А такого рода презенты делают обычно люди с небольшим достатком. Остаётся, правда, один неразрешённый вопрос: зачем Миловзоров сдал книгу букинисту? Неужто у человека, имевшего, очевидно, собственную библиотеку, так плохо пошли дела?
— А вы ещё опаснее Вельдмана, — забирая книгу, вымолвила девушка и добавила: — Вы абсолютно правы: и подруга небогата, и цветок я засушила в этом году. И живу я в Ростове.
— В чём-то прав, а в чём-то нет. Вот мне неловко перед вами, что запамятовал «Казаков» Толстого, — улыбнулся Ардашев, идя рядом. — Зато вспомнил строки Пушкина из в «Путешествие в Арзрум», которое мы учили в гимназии наизусть: «В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мои взоры за девять лет. Они были всё те же, всё на том же месте. Это — снежные вершины кавказской цепи».
— Он писал их, следуя за армией генерала Паскевича. Это путевые заметки — чрезвычайно популярный у нас жанр и тогда, и сейчас. Ведь не все могут выехать из своих городов и деревень, а знать, как живут люди в других странах — всегда интересно. А поскольку повествователь зачастую ещё и образованнее читателя, то увидеть мир его глазами — вдвойне увлекательно.
— Вы правы. Самая любимая моя книга — «Кавказ» Александра Дюма. Она вышла более полувека назад в переводе. В ней он с такой точностью описывает знакомые с детства места, здешние обычаи и нравы, что кажется будто родился в этих краях.
— Это неудивительно. Ведь недаром же Виктор Гюго сказал, что никто в нашем веке ещё не пользовался такой популярностью, как Александр Дюма. А он был здесь?
— Нет, но в «Предварительных разъяснениях» своего сочинения «Путевые впечатления. В России» он делится планами о посещении Ставрополья.
— А разве эти книги у нас издавались? — осведомилась собеседница.
— Я выписал их из Франции.
— Читали в подлиннике?
— Да. Эти три тома стоят на полке у меня дома. Если хотите, могу дать их вам.
— Это очень любезно с вашей стороны, но мой французский не настолько хорош, — опустив голову, с сожаленьем пробормотала девушка.
— Не беда. Если у вас есть время, я почитаю вам вслух. Вы надолго к нам?
— Пока не знаю.
— Анна, признайтесь, вы литератор?
— О, нет! — рассмеялась барышня. — Я только что отучилась два года на высших женских курсах в Санкт-Петербурге на историко-филологическом отделении. После окончания буду преподавать словесность в любой женской гимназии. Сюда я приехала погостить к родственникам. У них и живу.
Анна остановилась у колокольни Казанского кафедрального собора и, глядя на его купол, выговорила восторженно:
— Как же красиво!
— Соборная трёхъярусная колокольня — самая высокая на Северном Кавказе. Её построил архитектор Павел Воскресенский в шестьдесят седьмом году. Высота от основания до высшей точки креста — сорок восемь саженей и без малого