— Нет… Значит, отпуска не будет?
— Вы необходимы на службе. В городе произошло три убийства. Вот отыщем злодеев, тогда и вернёмся к разговору. Договорились?
— Как скажете, Ваше высокоблагородие.
Залевский кивнул обречённо и покинул кабинет полицмейстера. Проходя мимо канцелярии, он увидел почтальона в форменном мундире.
— Что принёс, служивый?
— Вам депеша, Ваше благородие.
Полицейский разорвал серый конверт и прочёл сообщение. Тотчас он вернулся к полицмейстеру и, зайдя в кабинет, протянул телеграфный бланк:
— Телеграмма, Ваше высокоблагородие. Послана со станции Невинномысская. Отправитель Клим Ардашев. Пришла на моё имя.
Пробежав глазами текст, Фиалковский изрёк:
— Что ж, выполняйте просьбу. Чем чёрт не шутит…
Глава 20Душегуб
Ещё утром голубое небо над городом превратилось в тёмно-синее, будто в него добавили сажи. В полдень с северо-запада приплыли редкие облака. Часам к трём пополудни они превратились в тучи, похожие на гигантских черепах, отбрасывающих тень. И только к вечеру в них накопилась свинцовая тяжесть, грозящая пролиться дождём. Но его всё не было.
Одна из таких туч висела над Барятинской. А в саду Ардашевых, несмотря возможную непогоду, собирали вечерний чай и уже вынесли в беседку пузатый самовар. Он стоял на приставном столике и важно дымил.
Ольга Ивановна наблюдала, как у основного стола суетилась горничная, расставляя продолговатые сухарницы с миндальным печеньем, хрустальные тарелочки с нарезанным лимоном, маслёнки со сливочным и пармезанным маслом. На круглом блюде веером выкладывались мясные закуски: тонкие ломтики ветчины, телятины и языка. А рядом начал пускать слезу голландский сыр, соседствующий с осетинским и швейцарским. Султанские финики, ломтики груши в сахаре и рябиновая пастила ждали своего часа. Не обошлось без абрикосового, царского крыжовенного и знаменитого киевского сухого варенья. Халва и рахат-лукум заняли места рядом с белыми булками и бабами. «Мартель» и старейший ром «Mount Gay» не скучали в компании мараскина, ратафии и шартреза. Но — самое главное! — в центре стола возвышался торт величиной с ведро.
Ферапонт и Анна гуляли по каменным дорожкам сада. Псаломщик шествовал важно, заложив руки за спину, и о чём-то рассуждал с серьёзным видом. Он перестал сутулится и от этого казался статным. Барышня слушала его внимательно и изредка кивала. Пара находилась под пристальным наблюдением двух господ, сидящих в плетёных креслах.
— Уведёт девку у сына, как пить дать уведёт, — вынув изо рта чубук и, волнуясь, точно на скачках, выговорил старший Ардашев.
— Не скажѝте, — произнёс Дубицкий. — Он же блаженный.
— Блаженный-то блаженный, а монашеский постриг не принял.
— А где Клим?
— Да шут его знает. Носится где-то. Но к шести обещал быть.
Гром, мирно дремавший под креслом хозяина, вдруг выскочил и понёсся к забору.
Вскоре, в компании щенка, появился и Клим. Вид у него был усталый, но довольный. Он приблизился к Дубицкому и протянул руку:
— Добрый вечер, Павел Петрович! Рад вас видеть.
— Взаимно, Клим Пантелеевич! — ответил на рукопожатие купец и вновь опустился в кресло
— Где тебя носило? Мы с матерью уже волноваться начали.
— По делам мотался.
— Это какие же у тебя дела, кроме уголовных?
— Ими, как раз, и занимался.
— И как? Удачно?
— Сейчас увидим. Сдаётся мне, что раскрыты все три преступления, — шепнул сын на ухо отцу.
Родитель, выронив на пол от удивления чубук, спросил хрипло:
— Кем раскрыты?
— Мною.
— А полиции об этом известно?
— Пока нет, но скоро узнают.
— А нам расскажешь?
— С удовольствием, но я бы чая сперва выпил и съел бы чего-нибудь. Весь день в дороге, в пыли… Умыться только и успел.
— Ох и любишь ты любопытство разогревать! Я же теперь изжогой изойду, пока не узнаю.
Ферапонт и Анна, увидев Клима, направились к столу.
— Моё почтение, Анна и Ферапонт!
— Рада вас видеть! Вас не было весь день, и мы очень по вам скучали.
— Это действительно так, — подтвердил псаломщик. — Куда вы уезжали?..
Громогласный, точно раздавшейся на армейском плацу голос хозяина, прервал беседу молодых людей:
— Отставить разговоры! Прошу за стол! Отмечаем нашу судебную победу!
Повиновались все, кроме горничной, попытавшейся сесть на стоящую поодаль табуретку.
— Глафира, даже и не думай убегать, — погрозив указательным пальцем, предупредил старший Ардашев. — Торт и на тебя рассчитан. Я об этом даже Ферапонта предупредил.
— Пантелей Архипович, я в сторонке посижу, пока вы почаёвничаете… Вдруг подать, что-то придётся… А тортик потом отведаю, когда со стола уберу.
— Отставить пререкаться!
— Лучше я чай начну разливать…
— Поступай, как знаешь. Больше уговаривать не стану.
За столом возникла знакомая каждому приятная суета, когда звук столовых приборов перемешивается с приятными вопросами: «А вам что положить?», «Благодарю, мне, если можно кусочек ветчины и сыр», «А я вот давно хотел угоститься телятинкой. С неё, пожалуй, и начну…».
— Мне вчера свежий анекдот в думе рассказали. Правда, он с политическим душком, — начал старший Ардашев. — Заходит в ресторацию известный в городе либерал. Выбирая заказ, спрашивает у официанта:
— А бараньи языки свежие?
— Не извольте беспокоиться. Второго дня ещё к демократическим реформам призывали.
Раздались редкие смешки.
— Будь я на месте нынешнего председателя Комитета министров, я бы всех смутьянов в Сибирь сослал на вечное поселение, — накалывая на вилку кусок ветчины, выговорил Дубицкий. — Сколько можно народ баламутить? Российская империя — великая страна с огромной территорией. Мощь! И управлять ею должен один человек — царь-батюшка. А всякие там выборы нам не нужны, потому что едва они начнутся, так со всех углов, повылазит человеческий бурьян. Пройдёт несколько лет и заполонит он своими вредными побегами весь огород нашей государственности. И вот тогда, ради всеобщего спасения, землю придётся перекапывать, то есть резать по живому. А это кровь, слёзы и человеческое горе. Пусть разные парламенты и конгрессы остаются в Британиях и Северо-Американских Штатах. Нам они ни к чему. У России собственный путь. Мы другие. Не европейцы и не американцы. Мы — русские патриоты!
— Вы абсолютно правы, Павел Петрович… Однако я жду не дождусь, пока Клим перекусит с дороги и поведает нам о своих расследованиях. Он только что шепнул мне, что знает имя злодея, совершившего все три убийства: доктора Целипоткина, магнетизёра Вельдмана и газетчика Струдзюмова.
Слова хозяина дома донеслись до слуха каждого. Послышался всеобщий вздох изумления, который бывает у публики в цирке, когда акробат без страховки исполняет смертельно опасный трюк под самым куполом.
— В самом деле? — удивился Дубицкий, вскинув удивлённо брови.
Клим скромно кивнул, продолжая расправляться с телятиной.
— Так кто же… их убил?
— Как кто? — усмехнулся Ардашев. — Да вы убили, Павел Петрович! Вы и убили-с…
— Господи, достоевщина какая-то, — тихо вымолвила Ольга Ивановна.
— Сын, если это шутка, то она не к месту! — грозно предупредил отец.
— А я и не шучу.
— Благодарю вас, Пантелей Архипович, за приглашение, но я такое оскорбление терпеть не намерен, — вставая из-за стола, резко выговорил негоциант и взял трость. — Честь имею кланяться, дамы и господа!
Клим щёлкнул крышкой карманных часов и сказал:
— Уже половина седьмого. Вы не сумеете отсюда выйти. Я попросил помощника полицмейстера ровно в шесть тридцать пополудни посетить дом на Барятинской, 7, чтобы арестовать убийцу.
Дубицкий окаменел, а потом медленно опустился на стул.
— Ну и дела-а, — протянул Пантелей Архипович и вытер салфеткой пот со лба.
Скрипнула калитка. Гром загавкал и побежал смотреть, кто в этот раз посмел нарушить покой усадьбы. По дорожке шагал Залевский. Хозяин дома вышел навстречу.
— Добрый вечер, Пантелей Архипович!
— Здрасте-здрасте, Владимир Алексеевич! Что привело вас к нам?
— Телеграмма вашего сына.
— Что ж, прошу к столу. Угощайтесь, чем бог послал.
— Благодарю, — усаживаясь, кивнул полицейский. — Я не голоден.
Клим, обведя присутствующих взглядом, принялся рисовать картину преступления:
— Доктор Целипоткин и господин Дубицкий любили одну и ту же женщину — оперную певицу Завадскую. Могу предположить, что чувства Павла Петровича к актрисе были гораздо серьёзнее, чем у женатого Целипоткина, для которого она была просто любовницей. Полагаю, что Павел Петрович хотел сделать госпоже Завадской предложение. Только вот сердце дамы принадлежало врачу. Зная это, господин Дубицкий принял решение устранить соперника. Узнав, что супруга доктора уехала на воды, а горничная отпущена, он договорился с Целипоткиным о встрече в его кабинете двенадцатого июля, ровно в десять утра. Ожидая визитёра, Целипоткин написал карандашом на листе блокнота число 10, обвёл его и дважды подчеркнул. Но до рандеву ещё оставалось время, и он, чтобы собраться с мыслями, принялся рисовать лилию, думая об актрисе. Ведь актриса, будучи полячкой, с рождения носила имя Сусанна, что в переводе с еврейского означает «лилия». Выкресту Целипоткину это было хорошо известно. Павел Петрович Дубицкий тоже поляк. Его предки происходят из деревни Дубица, что в Брестком уезде Гродненской губернии. Эти земли когда-то входили в состав воеводства, ставшего частью Речи Посполитой, а потом вновь отошли Российской империи. Родственники Павла Петровича до сих пор шлют ему посылки и балуют конфектами с марципаном, приготовленные в кондитерской Копача, что в Гродно. Именно ими он угощал меня, Анну и магнетизёра Вельдмана, когда мы добирались из Невинки в Ставрополь. Господин Дубицкий обмолвился тогда, что таких конфект здесь не найти, и ему их присылают родственники. Однако мадам Завадская, пригласив меня к себе, предложила попробовать точно такие же сласти. Правда, она их высыпала в вазочку. Нетрудно было прийти к выводу о том, что их ей мог преподнести только Павел Петрович Дубицкий. Но когда певица открыла посудный шкаф, я заметил там кабинет-портрет уже покойного Целипоткина. Поэтому я и понял, что актриса испытывала к доктору серьёзные чувства. Таким образом, сложился классический любовный треугольник. Отсюда и мотив смертоубийства — ревность.