Господин Дубицкий хорошо подготовился к преступлению и заранее продумал все детали. Картина убийства доктора была приблизительно такой, как написала газета «Северный Кавказ». Но теперь мне известно и орудие преступления — трость Павла Петровича. Её ручка выполнена, как ударная часть наджака — популярного оружия польской шляхты. Удар был нанесён сзади острым концом ручки в теменную часть головы. Потом убийца залез на стол, снял лампу, расцепил, очевидно плоскогубцами, кольцо цепи, удерживающую лампу, и бросил её на голову покойного. Замкнув изнутри входную дверь, он залепил воском шпингалеты на оконной раме и, оставив их в верхнем положении, выбрался в сад. Окно затворил снаружи. Солнце растопило воск, и шпингалеты вошли в скобы. Благодаря этому у полиции и судебного следователя создалось впечатление о несчастном случае. Но всякое преступление оставляет следы. Господин Дубицкий, забравшись на стол, случайно наступил на бумагу, оставив хорошо читаемый, но не совсем полный отпечаток подошвы. Этот лист имеется у судебного следователя. А ещё с правого шнурка туфли у него соскочил эглет[62] и тоже остался на столе. Видимо, его недостаточно сильно зажали на шнурке. — Клим вынул из кармана маленькую трубочку и положил на скатерть. — Вот он… Преступник не обратил внимания на его отсутствие. Но если вы попросите Павла Петровича продемонстрировать обувь, то убедитесь, что он и сейчас в тех же самых английских туфлях. И конец правого шнурка до сих пор без эглета. Соответственно, и отпечаток подошвы совпадёт со следом, оставленным на листе бумаги. А поменял бы он обувь и трость, возможно, преступление до сих пор оставалось бы нераскрытым.
Лицо Дубицкого давно приобрело свекольный оттенок. Купец тяжело дышал и казалось, вот-вот его хватит удар. Не выдержав обличительной речи студента, он воскликнул, потрясая над головой кулаками:
— Я подам на вас в суд за бессовестную и циничную клевету! Кому как ни вам, молодой человек, известно, что меня не было днём в Ставрополе двенадцатого числа, то есть, как писали газеты, в день смерти доктора Целипоткина. Ещё до рассвета я выехал в Ростов. Обратно возвратился пятнадцатого. А потом вместе с вами, Анной и магнетизёром Вельдманом трясся в коляске до самого Ставрополя. У вас что… память отшибло?
— В том-то и дело, что, убив Целипоткина, вы наняли извозчика и отправились в Невинку, хотя у вас имеется собственный выезд. Почему вы им не воспользовались?
— Я должен помнить эти мелочи? Видимо, был какой-то резон. Может, колесо сломалось, а может, ось или ещё что-то… Сейчас уже и не упомню.
— Уверен, что причина в другом. Если бы вы выехали на личном экипаже, то ваш кучер, в случае его опроса полицией, назвал бы реальное время отъезда, что вас не устраивало, потому что смерть доктора наступила раньше. И тогда алиби попросту рассыпалось бы. А наняв чужой фиакр, вы могли бы утверждать, что отправились ранним утром, когда врач был ещё жив. Что касается внешности извозчика, то вы бы ответили, что все возницы на одно лицо. Вряд ли бы полиции удалось его отыскать. Да и подозревать купца II гильдии с прекрасной репутацией никто бы не стал. Прибыв на железнодорожную станцию, вы пропустили вечерний поезд в Ростов и были вынуждены ночевать в гостинице, чтобы уехать утром, что вы и сделали. Пятнадцатого июля вы вернулись из Ростова и, сев в экипаж, вместе с нами добрались до Ставрополя. Вы были уверены, что создали себе безукоризненное доказательство невиновности. Но вы обычный человек и не всегда способны предусмотреть разного рода неожиданности. А таким неприятным для вас сюрпризом явилось приветствие носильщика, тащившего мой чемодан. Помните его? Увидев вас в экипаже, он с вами поздоровался, как со знакомым барином, но вы не ответили. У артельщика был запоминающийся врождённый дефект — заячья губа. Я без труда отыскал его. Выяснилось, что он помог вам не только с багажом, но и с заселением в гостиницу поздним вечером двенадцатого числа. Я был там. В книге регистрации постояльцев за эту дату есть и ваша фамилия. Тот же носильщик видел, как вы садились в вагон утром тринадцатого июля. Благодаря его прекрасной памяти и знакомствам среди извозчиков, он указал на ставропольского кучера, доставившего вас на станцию Невинномысскую. Последний подтвердил, что вы наняли его уже после полудня двенадцатого июля и потому не успели на вечерний поезд в Ростов. Оба свидетеля здесь.
Ардашев помахал в сторону дома рукой, и оттуда вышли двое. Робко приблизившись к столу, они остановились. Увидев Дубицкого, один за другим проронили:
— Доброго здравия, барин!
— Что это ещё за театр? — сдвинув брови, рассердился Дубицкий. — Небось и деньжат этим охламонам подкинули? — Он впился взглядом в пришедших и спросил: — Признавайтесь, оглоеды, он вас подкупил? Засужу! В тюрьме сгною подлецов за лжедоносительство!
— Никак нет, Ваше купеческое благородие, — уверил второй, — поведали всё как было, без хвантазии.
— А откуда тебе известно, что этот человек купец? — осведомился Ардашев.
— Так он сам мне сказал, что у него II гильдия, когда я его в Невинку вёз.
— Хорошо, — обратился к мужикам Клим, — подождите в доме. Чаю пока попейте.
Свидетели безропотно удалились.
— Господин полицейский, я требую прекратить этот форменный балаган, — дрожащим голосом заявил Дубицкий.
— Не волнуйтесь, Павел Петрович, мы это обязательно сделаем, но чуть позже, — ухмыльнувшись, пообещал помощник полицмейстера.
— А магнетизёра за что убили? — робко спросила Анна.
— В его смерти есть и моя вина, — с ноткой расстройства в голосе проговорил Клим. — Перед тем, как я увидел вас с книгой в руках напротив дома адвоката Прозрителева, я встретил Павла Петровича. В разговоре, я упомянул, что магнетизёр Вельдман хотел сообщить мне что-то важное касательно убийства доктора Целипоткина, но не успел из-за внезапно возникшей ссоры с калмыцким нойоном. Я также сообщил что он собирался уехать на сеанс к дочери генерала Попова. Словом, выболтал всё, что знал. Garrula lingua nocet[63]. Замечу, что и господин Дубицкий разоткровенничался, признавшись, что заходил в уборную Вельдмана до начала сеанса и тот подписал ему фотографию на память. Во время нашей нежданной беседы Павел Петрович спросил у меня, который был час, и это при том, что его собственные часы были в левом кармашке жилета. Заметив моё недоумение, он пояснил, что хронометр сломался. Но из кармашка выглядывал корпус не того золотого брегета, которым он хвастался, когда мы ехали в Ставрополь, а другой, более объёмный и из простого металла. Вторая странность заключалась в том, что к ним была пристёгнута уже знакомая золотая цепь крупного плетения. Согласитесь, никакой уважающий себя купец II гильдии не будет пристёгивать к простым железным часам толстую золотую цепочку. Вчера я посетил оружейный магазин и увидел в продаже часы-пистолет. Они были из металла и больше обычных карманных. Но возникает вопрос: почему господин Дубицкий уже был с оружием и куда он с ним направлялся? Полагаю, что во время подписания дарственной надписи на своей фотографии магнетизёр дал понять Павлу Петровичу, что он прочитал его скверные мысли. А о чём всё время думает человек, совершивший убийство всего четыре дня тому назад? Естественно, о преступлении, которое совершил. Всем известно, что убийцы часто вырезают или выжигают жертвам глаза, боясь, что их образ останется в зрачках убиенного. Это заблуждение, но и в него верят малообразованные душегубы. Думаю, что умысел на убийство магнетизёра возник у Павла Петровича во время сеанса, когда он воочию убедился в способности Вельдмана проникать в человеческий разум. Вернувшись домой за оружием, возможно, покинув представление раньше других, Дубицкий направился в театр, чтобы, улучшив момент, расправиться с магнетизёром. Но, узнав от меня, что Вельдман, вероятно, уже уехал, Дубицкий изменил первоначальный план. Он нанял фиакр и воротился домой. Переодевшись в одежду извозчика, Павел Петрович на собственной коляске добрался до «Херсона», где и поджидал потерпевшего. На следующий день, я опросил возницу, ждавшего седоков в минувший вечер неподалёку. И старик вспомнил, что перед тем как он тронулся, к гостинице подлетел экипаж, и кучер очень неумело осаживал скакуна, который не хотел останавливаться. Отсюда и вывод, что неопытный извозчик — хозяин экипажа Дубицкий, редко управляющий лошадьми. Коляска остановилась не под фонарём, что на углу гостиницы «Варшава», а под деревом и за кустами. Злодей прятался. Встретив Вельдмана, он произвёл ему выстрел под левое ухо. Будь он правшой, пуля бы вошла с правой стороны. Убийца, вероятно, сам испугался выстрела и вернулся в коляску. Тут появились мы с Анной. Она осталась, а я поспешил за городовым. Преступник увидел, что Анна, испугавшись трупа, убежала, и у него, находящегося в возбуждённом и испуганном состоянии, созрел план вывести труп как можно дальше, чтобы его не нашли. Он погрузил тело и тронулся. Но страх был сильнее трезвого расчёта. И на Ясеновской, у театра-варьете, он его сбросил в первую попавшуюся канаву.
Дубицкий поднялся и сказал:
— Я внимательно слушал вас. Вы не привели ни одного довода моей причастности к убийству заезжего фокусника. Разве есть моя виноват в том, что вам почудились металлические часы, пристёгнутые к золотой цепочке? — Дубицкий вынул из кармашка золотой брегет и открыл. — Хронометр в превосходном состоянии, и я не сдавал его починку. Это легко проверить. Не приобретал я и выдуманные вами часы-пистолет. И это тоже нетрудно установить, проверив в оружейных магазинах книги регистрации покупок. И в возничего я не переодевался, извозчичьи азямы[64] и цилиндры тоже никогда не носил. Похоже, вы доказали лишь то, что я левша. Этого я отрицать не могу.
— Вы правы. Но я не судебный следователь и не полицейский. Нет у меня ни права на обыск вашего дома, ни права на осмотр коляски, ни на допрос вашего кучера. Фактически, я высказал свои соображения относительно смертоубийства господина Вельдмана. Полицейский их услышал. А дальше уже ему решать, что предпринимать для выявления улик. Потому и касательно третьего убийства я буду немногословен. Я общался с убитым газетчиком незадолго до его смерти. Из его осторожных намёков мне стало понятно, что он видел убийцу магнетизёра, тащившего тело в экипаж. Допускаю, что Струдзюмов мог вас шантажировать и потому поплатился жизнью. Не сомневаюсь в том, что мысль об убийстве репортера пришла вам внезапно, в тот самый момент, когда он осматривал гильотину. Чтобы острый нож отделил его голову от туловища, хватило одного удара ручкой вашей трости по клину, державшему стопор. Но это всего лишь гипотеза, требующая фактического подтверждения. А вот уж в рассуждении совершения вами первого убийства доказательств достаточно. Тут и отпечаток обуви, эглет, трость-наджак и два свидетеля, ждущие в нашем доме. К списку можно добавить возможные показания портье гостиницы в станице Невинномысской, где вы останавливались, а также запись в книге регистрации постояльцев. Надеюсь, появятся и свидетельства вашего кучера. Они мне представляются весьма важными. Словом, первое ваше преступление я раскрыл полностью и обрисовал канву второго и третьего. Надеюсь, теперь за дело возьмутся настоящие профессионалисты, а не любители, вроде меня.