— От кого?
— Да от Дедки же!
— Как ты до этого додумался? — спросил недовольный Валер. Хотя Фофанины рассуждения могли помирить его с Андреем, однако обидно было отказываться от целой хитроумной теории аглицкого заговора.
— А то я не знаю, как оно бывает… Мало ли купчишек эти мазурики данью облагают? Плати, мол, а не то лавку с товаром подожжем! Кто нравом покруче — тех не трогают, потому как можно на большую беду нарваться. Тот, кто смолоду сам с обозами по Муромской дорожке ездил, — тому черт не брат, придумает, как отбиться. А бывает, которые платят да еще радуются — дешево, мол, откупился. А денежки — что? Денежки они себе вернут — вон Тимоше мерзлый овес продадут, и с прибылью…
— Ты что за чушь мелешь? — напустился на него Еремей.
— Не чушь, Еремей Павлович, сейчас же все поймешь! Я прибился как-то к клевому мазу, нас у него таких было полдюжины, ему как раз купчишки дань платили, а я, стало быть, ходил, собирал и приносил. И вот он на меня озлился, прогнал, а я полтину всего утаил… Из-за полтины верного человека гнать — не по-божески! И вот тут Господь меня надоумил. Когда настала пора вдругорядь за данью идти, я, не дожидаясь, пока он Прошку-Барсука пошлет, сам всех обежал, бабки собрал — да и был таков! Но я покаялся! Я с тех бабок пять Рублев на церковь дал!
— Вот, баринок мой любезный, кого мы приютили, — горестно сказал Еремей.
— Так ты к тому клонишь, что купец Клушин ту же штуку проделал? — спросил Валер.
— Да не купец он и не Клушин! А кому-то дал в лапу, его в богадельню и пустили. Он тут и засел, и тем, с кого дань сбирал, велел сюда нести. А хозяин его догадался. Может, Дедка тот хозяин и есть. Так он, с Дедкой разругавшись, и решил, вроде как ребятишки строят весной на ручейках запруду и воду в иное место отводят… Ну, как я!.. Месяц ему несли, другой несли. А потом его, раба Божия, и выследили.
Андрей задумался. Фофанина история была более логична, чем политические рассуждения Валера. Собственно, истина Андрею сейчас и не требовалась. Он хотел внятного объяснения суеты вокруг богадельни — Фофаня это объяснение дал.
— Если принять разъяснение нашего Фофани, то концы с концами хорошо сходятся, — рассудил Андрей. — Кроме того, что мазурик обезножел. Ну так это и изобразить нетрудно. А его Дедкины люди, статочно, выследили, и он про то узнал. Вот почему двери на запоре…
— Но коли так — люди этого господина Дедки еще тут появятся и не угомонятся, пока своего изменника не изловят и деньги не вернут, — добавил Валер. — Можем ли мы их тут выследить?
Еремей едва за голову не схватился — Андрей мог с восторгом согласиться на это.
— Нет, — неожиданно сказал Андрей. — Мы потратим время, но ничего не узнаем. Ведь эти люди уже не найдут шкатулы с деньгами — а значит, и не понесут ее сразу своему хозяину. Дивизии соглядатаев, чтобы бродить за ними несколько дней, у нас нет. Итак, что получается? Жизнь Клушина в опасности. К нему придут еще раз и придумают, как прорваться в богадельню. Можем ли мы его отвезти в безопасное место?
— Сегодня уж точно не можем, — сказал Валер.
— Значит, такова его горестная судьба. Деньги — наши, — жестко произнес Андрей. — А коли кому охота причитать над судьбой мазурика — милости прошу, только от меня подальше. То, что деньги попали к нам, — перст Божий. Так?
— Так! — согласился Валер. — Часть из них — коростелевские. Хорошо бы вернуть.
— Не сейчас, малость погодя. Когда мы доберемся до господина Анонима и обезвредим его. Фофаня! Тебе с добычи причитается, подставляй руку, — Андрей нашарил несколько тяжелых монет с профилем государыни и опустил в Фофанину горсть.
— Да Господи! Да я! — заголосил Фофаня привычным способом, являя неземной восторг и безграничную преданность.
— Помолчи, сделай милость.
— Баринок мой разлюбезный, — подал голос Еремей. — Все у тебя выходит складно, да только одна неурядица. Наш ворюга теперь знает, что в доме будет храниться куча золота. Тут и блаженный Феофан не поможет.
— Что ты, дяденька, предлагаешь?
— Гнать в шею, — твердо заявил Еремей. — Он довольно получил, чтобы полгода прожить без хлопот. До города довезем — а там вольному воля, ходячему путь.
— Что скажешь, Фофаня? — спросил Андрей.
Фофаня молчал.
— Ну что же, это, по крайней мере, честно, — заметил Валер.
— Честно… — согласился Андрей.
Он ожидал воплей, призывания имени Божия всуе, ползания на коленках. Но вор молчал, тем самым говоря: люди добрые, я за себя не поручусь. И Андрей прекрасно понимал: семь фунтов золота в его собственной душе произвели сущий государственный переворот, что же говорить о маленьком воришке, который никаких благородных идей отродясь не вынашивал, кроме как — совершив кражу, сбегать в церковь и постучать лбом в пол перед образами, замаливая грехи? Возможно, это молчание на деле было первым честным деянием, которое произвела Фофанина душа — и сама растерялась.
Андрей мысленно задал Богу вопрос: ведь не только для содействия розыску была послана шкатула с деньгами, еще что-то имелось в виду? Мгновенного ответа он не получил — если не считать ответом решение оставить Фофаню при себе.
— Сделаем так, господин Валер, — сказал Андрей. — Пока что вы заберете эти деньги с собой, мы вас до дому довезем. Фофаню же я никуда не отпускаю. Пусть будет с нами и учится жить честно.
Андрей услышал шарканье коленок по полу и шорох портов, осторожное прикосновение Фофаниных пальцев к ладони и влажных губ — к тыльной стороне руки.
— Будет тебе, я не прелестница. Сейчас нужно отсюда убираться поскорее, да огородами. А завтра же ехать в Гатчину. Отыщем Машу — статочно, многое узнаем про маркиза де Пурсоньяка.
— Я возьму с собой Фофаню, он пронырливый.
— Еремей Павлович, поедешь и ты. Фофаня-то пронырливый, а ты благоразумный, и кулак у тебя с пушечное ядро.
На том и порешили.
На следующий день Андрей остался с Афанасием, прочие отбыли. Афанасий получил приказание — говорить о чем угодно, лишь бы звучал человеческий голос. Одновременно он лепил глиняные пули. Потом они вдвоем пошли стрелять в сарай. А потом Афанасий достал из печи упревшую гречневую кашу и помог Андрею поесть.
Видно, мороз был крепче вчерашнего, а сарай без крыши от него никак не спасал. С мороза и с горячей каши обоих потянуло в сон. Сколько-то Андрей пролежал на лавке, сперва заснул, потом раза два просыпался и пытался заснуть по-настоящему, но не выходило.
Наконец он сел. Темнота была непроглядная — без сероватого пятна, каким являлось Андрею днем окошко. Кой час — он, понятное дело, не знал, часы уехали с дядькой. Афанасий спал на лавке под тулупом. На зов не откликнулся. Ежели спит да пятна нет — выходит, ночь. Андрей нашел на столе приготовленную Еремеем кружку с брусничной водой, тарелку с едой на ужин — подсохшими капустными пирогами и мелкими снетками, что хорошо грызть в раздумьях.
Его охватило беспокойство. Он стал заново продумывать все, что было связано с Машей.
Ее вывело из обители странное существо, о коем нельзя было сказать точно, мужчина или женщина. Это существо отправило Машу в Гатчину, и девушка поехала, не пытаясь воспротивиться. Она же, сидя на постоялом дворе в одной комнатке с Андреем, несомненно, его узнала. Но молчала. Отчего? От страха? Неужели ее доверие к непонятному существу было столь велико, что она предпочла существо вернейшему другу покойного брата? Кто же ее тогда соблазнял? Кому она писала неосторожные письма?
Ей восемнадцать лет. Она уже успела испытать влюбленность неведомо в кого и, сдается, любовь к Венецкому. Чего ж не сделать ставку на свою красоту, которая лучше любого ключа откроет двери во все дворцы? Похоже, истинно девичьей невинностью Машенька уже гордиться не может — ее душа утратила простоту, хотя тело, возможно, еще соблюдает запрет. И судьба ее — стать авантюрьерой. Мало ли красавиц, роскошествуя неизвестно за чей счет, ловят знатную добычу при всех европейских дворах, а то и лезут в политику? Что там толковали про авантюрьеру, выдававшую себя за дочь покойной государыни Елизаветы Петровны? Поди знай, до чего бы доигралась, кабы Алехан Орлов не похитил и не вывез в Россию. Говорить о ней в свете не принято, однако сию историю еще помнят и порой обсуждают — без посторонних ушей…
Гриша, видать, имел темное понятие о собственной сестрице. Жаль бедняжку, жаль… Сколько тех авантюрьер гибнет в нищете, перейдя несчетное количество раз из рук в руки?..
Совсем уж мрачные картины представились Андрею — без малейших на то оснований. Он плохо знал Машу — да и как узнать, когда при их последних встречах она была изумительно благонравна, охраняема нянькой, какими-то пожилыми родственницами и, разумеется, матерью? Именно такие, береженые и лелеянные, умеющие сказать кавалеру только «да» и «нет», да еще «как будет угодно батюшке с матушкой», носят в душе нелепые, но страстные влюбленности, а потом бегут зимней ночью с каким-нибудь армейским поручиком, захмелев от его поцелуев. И хорошо еще, коли под венец.
Отчего внутренний человек Андрея нагнетал недовольство Машей? Что-то ему сильно не нравилось — и даже не теперь, а в будущем. Что-то этакое он предвидел — словно Божью волю, которая хоть и непонятна, хоть и пугает, а воспротивиться — не смей. И Андрей заранее переживал и злость, и тревогу, и все, чем повеяло из того непонятного будущего. Переживал — чтобы они, единожды прочувствованные до конца, более не путались в ногах?..
Снаружи послышались голоса. Андрей вскочил, услышал шаги, шуршание, дверной скрип и стук. Это были обычные звуки, но прозвучал и необычный — какое-то шипение, будто ртом втягивали воздух. Еремей и Фофаня вошли, Валер остался в сенях.
— Ну что, как она? — нетерпеливо спросил Андрей. — Нашли, где ее прячут?
— Нашли-то нашли, — отвечал дядька. — Сам Бог тебя надоумил погнать нас сегодня в Гатчину, сударик мой, сам Бог!
— Моими молитвами, — со скромной гордостью добавил Фофаня.