— Вот видишь, что могу — то делаю, — говорил ему Андрей. — Буду ей верным и добрым мужем — ведь этого ты желал? Честно исполню мужний долг — теперь она под моей защитой, и никто ее у меня не отнимет… А любовь? Статочно, и любовь придет, дай только справиться с тоской по Катеньке, дай срок… И что ж я за нескладный дурень — мне бы тогда хоть толику нынешнего ума, так стоял бы в храме с ней, с Катенькой…
О чем думала Маша — он в тот миг не беспокоился. Она дала согласие, спасительное для себя, а прочее — приложится.
Еремей, Афанасий, Фофаня и Тимошка стояли поодаль, смотрели во все глаза. Был уговор, что рослый Еремей будет держать венец над Андреевой головой, а Тимошка — над Машиной.
— Ахти мне… Барин, Андрей Ильич, свечечку-то в левую руку возьмите… — донесся испуганный Фофанин шепот.
Андрей переложил свечу и облил пальцы горячим воском.
В нужную минуту дьякон вынес на подносе кольца. Отец Авдикий с троекратным «Обручается раб Божий Андрей рабе Божьей Марье» сотворил над головой жениха крестное знамение и надел ему кольцо на безымянный палец правой руки. Затем он обручил Машу Андрею и, как положено, трижды поменял кольца на руках жениха и невесты. Тем завершилась первая часть обряда — обручение.
Для венчания следовало перейти на середину храма. Еремей быстро подошел, чтобы помочь питомцу.
— Нет, нет, это я, я сама… — прошептала ему Маша и, взяв Андрея под локоть, повела его к аналою и расстеленной перед ним на полу скатерке. Она училась выполнять свои новые обязанности при слепом супруге.
Еремей ощутил нечто вроде ревности.
— Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! — по батюшкину знаку завели оба певчих.
Андрею стало безумно жаль Машеньку — не такое бы ей венчание, не в холодном храме, не под неслаженные голоса, да и не в таком платьице…
Маша тихонько подсказала ему сделать шаг, чтобы ступить на подножие. Еремей невольно усмехнулся — питомец встал на скатерку первым, ему, значит, и вся власть в доме. Туч отец Авдикий позвал его с Тимошкой, дьякон дал им венцы — не Бог весть какие, даже не позолоченные.
Перед началом венчания отец Авдикий в последний раз спросил жениха и невесту, тверды ли они в своих намерениях.
— Имаши ли ты, Андрею, позволения благое и непринужденное взяти в жены сию Марью, ею же пред собой зде видешь?
— Да, святый отче, — и Андрей вздохнул. Какое уж там непринужденное — беда заставила. Да еще «видешь»…
— Не обещался ли иной невесте?
Андрей вздохнул. Обещался — да только в душе, а обручения с Катенькой не было. И все же сказать «нет» стало бы ложью. Лгать он не любил — но нелепо сейчас было бы вступать в пререкания.
— Нет, святый отче.
— Имаши ли ты, Марие, позволения благое и непринужденное взяти в мужья сего Андрея, его же пред собой зде видешь?
— Да… — прошептала Маша, — да…
— Не обещалась ли иному мужу?
— Нет, не обещалась. — Хрустальный голосок звучал твердо.
Андрей понял — девушка отсекает все свое несчастливое прошлое, все обманы и предательство Венецкого. Нет его больше в девушкиной жизни. Да и девушки уже почитай что нет — есть молодая жена, Мария Соломина.
И ее, эту жену, надобно где-то скрыть до поры — можно и к безумным теткам отвезти. Венчанную супругу они примут без воркотни — и, может, даже соберутся с духом, покинут привычное жилище и увезут ее в Москву. Это было бы лучше всего…
Вдруг Андрей опомнился, и ему сделалось стыдно. Венчание, священник молитвы читает, Господа просит благословить брак, Пресвятую Троицу, а бестолковый жених умственно речь к теткам сочиняет!
— Поцелуй… — шепнула Маша и чуть подтолкнула Андрея вперед.
Он вспомнил — перед самым главным в обряде положено целовать маленький образ Спасителя, укрепленный спереди на венце. Он потянулся губами к образу, отец Авдикий помог. Затем настал черед невесты. И батюшка отдал венцы Еремею с Тимошкой.
Они встали, как было договорено, — Еремей вознес венец над Андреевой головой, Тимошка — над Машиной.
— Ну, Господи благослови… — громко прошептал Фофаня. Вот уж кто истинно наслаждался красотой обряда!
— Господи, Боже наш, славою и честью… — торжественно начал отец Авдикий.
— Стойте, стойте! — раздался отчаянный крик.
Слова «венчай их!» замерли на полуоткрытых устах священника. Человек в распахнутой шубе выбежал на середину храма.
— Да стойте же, Христа ради! Маша, прости меня, прости! — и этот человек рухнул на колени перед невестой.
— Отец Авдикий, продолжай венчать! — рявкнул Еремей. — Афоня, подержи венец! А я этого прощелыгу сейчас за ворот из храма Божия выведу!
— Кто это? — спросил Андрей.
— Да их высокопресветлое сиятельство, матушкин сынок! — с изумительным ехидством отвечал дядька. — Граф Венецкий, извольте радоваться. — Странная перемена случилась с Еремеем — еще полчаса назад он не был до конца убежден в необходимости этого брака, а теперь грудью встал за питомца, у которого норовили увести принадлежавшую ему невесту.
— Прости, прости меня! — твердил Венецкий. — Дурак я был, дурак и трус! Прости! Да пусть бы она и прокляла меня — я тебе слово дал! Машенька, милая моя, мы же словом связаны! Машенька, голубушка моя, ангел мой, любовь моя единственная!
— И ведь сыскал же! — перебил его Еремей. — Что б ему, подлому, на полчаса всего опоздать!
Маша вырвала руку из ладоней Венецкого.
— Подите, сударь, вон! — крикнула она. — Я замужем!
— Машенька, свет мой, душа моя! — причитал Венецкий. — Чем хочешь поклянусь — одна ты мне нужна! Я тебя искал, шел по следу! Я в обители у матушки Леониды побывал! Я тебя в Гатчине искал, я с этим дураком Решетниковым подрался, нос ему разбил!
Андрей насторожился — что еще натворил этот чудак? Венецкий продолжал выкрикивать свои похождения; голос стал прерывистым, плаксивым. Андрей и поверить бы не мог, что мужчина способен плакать при посторонних людях — разве что какой-нибудь отчаянный грешник, которому в Божьем храме пришла вдруг охота громогласно покаяться. Слез, текущих по румяным щекам, он не видел.
Но их видела Маша.
— Мне все равно, что о тебе судачили! Коли ты станешь моей женой, всем рты позатыкаю! Всех…
— Это мой долг, — возразил Андрей. — Маша моей женой станет. И коли найдется в свете болтливый рот — позову на аглицкую дуэль, на пистолетах. А стреляю я метко, хоть и калека. За даму ответит муж или брат. Или иная родня.
С Венецким от этих слов случилась дивная перемена. Он отпустил Машину руку, вскочил, быстрым движением утер глаза.
— Нет! — сказал он. — Врешь, Соломин, это моя забота! Из-за меня все вышло! Мне эту кашу расхлебывать! Я ей защитник! Я, едучи в Москву и из Москвы, все это обдумал. Что же мне, до седых волос матушки слушаться? Нет! Вот те крест святой — нет!.. — и он самым детским образом разрыдался.
— Отведите его кто-нибудь в сторонку, — велел Андрей. — Мешает. Отец Авдикий, прости и — начни сначала, что ли? Как в таких случаях по уставу делается?
— Соломин, я ее тебе не отдам! — сквозь слезы выкрикнул Венецкий. — Она моя! Моя перед Богом — слышишь?
— Прозевал ты ее, твое сиятельство, — вместо Андрея ответил ему Еремей.
— Да моя же!
— Экий ты надоедливый. «Моя, моя…» Не нужен ты ей, Венецкий. Хочешь — оставайся, гостем на свадьбе будешь, не хочешь — убирайся, — по-простому велел Андрей.
— Я застрелюсь и в аду гореть буду!
— Сделай милость.
— Погоди, Андрей Ильич…
Андрей сильно удивился тому, что Маша заговорила. В такой горячей мужской беседе ей бы помалкивать, а она, похоже, свое мнение имеет.
— Что, голубушка моя? — спросил Андрей.
— Я вот что сказать хочу — он не смеет меня своей звать! Я его — не была! Я под венец с тобой иду… Иду, как самая честная невеста… Но, Андрей Ильич… Как же быть — я же его любила! Ей-богу, любила! Он меня предал, а я-то, дуреха, любила! Как же быть? Я на все была готова — от его матушки всякое слово стерпеть, в деревню с ним уехать, да хоть в Сибирь! Андрей Ильич!
— Что, Маша?
— Отдай мне его!
Тут-то бывшие в церкви мужчины и онемели.
— Андрей Ильич, я, на тебя глядя, много поняла. Не все сильными рождаются — как ты. Иные и слабыми весь век живут. Я все слышала, о чем в твоем доме говорили. Ты думаешь — девица безответная, за нее все другие решают! Меня батюшка со двора согнал… думала — топиться пойду… Потом эти два, думала — охранять меня назначены, а они… ох, прости Господи… Я не та девица, которую матушка моя растила, я — другая, я у тебя в домишке все слезы выплакала, на тебя смотрела — и все поняла… Я знаю — и я тоже могу сильной быть. Отдай его мне — и он иным станет! Никогда более никого не предаст! Я ему не позволю!
— Ты в жертву себя хочешь принести, Маша, — сказал наконец Андрей. — Он ведь — дитя малое. То им матушка руководила, а то ты теперь заместить ее решилась. Разве же это брак? Жена за мужем должна быть, а не муж — за женой. И Венецкий не сумеет тебя защитить. Мы об этом уж говорили — ты можешь опознать того француза и его служителей, и они это знают. Они убивают тех, кто их видел и помнит, — вон, Дуняшка твоя чудом уцелела…
Андрей замолчал и нахмурился — вот уж тут и сейчас не стоило вспоминать бедную Катеньку. Но совладал с собой.
— А она тут, со мной! — воскликнул Венецкий. — Она меня отыскала! Она меня надоумила в Воскресенскую обитель, искать! Да вот же она, Машенька, вот она, у двери стоит, подойти робеет!
— Дуня! — воскликнула Маша.
Горничная подбежала — и угодила прямо в объятия.
— А сюда ехать — кто надоумил? — спросил Венецкого Андрей.
— Да это все доктор матушкин… — немного смутившись, отвечал Венецкий. — Она ведь тайно к доктору ездит глаза лечить. Я сегодня к нему заезжал за глазными каплями, и в то же время ваш кучер привез ему письмо. Доктор просил переводить. Он спросил кучера вашего, где назначено венчание, тот назвал церковь. Тогда доктор сказал: передай-де господину Соломину, что я желаю ему с его фрау Марией всякого счастья, да только пусть будет осторожен, и ещ