— А куда тебе спешить, сударь? Посиди тут со мной, — предложила Маша. — У нас орешки есть, изюм, цукаты.
— Нет, я пойду. Ты ведь тут, Маша, не одна…
— А тебе как раз и нужно познакомиться с той особой, которая спасла меня, когда я прибежала в обитель к матушке Леониде. В обители меня оставить не могли, а она сперва у себя в спальне прятала, потом отправила в Гатчину…
— Мы знакомы, — сухо объявил Андрей. — И та особа менее всего хотела бы меня видеть.
— Отчего же? Она — особа светская, образованная…
— Я знаю.
— Мы случайно встретились — вообрази, у ее опекуна тут также дача. И она приехала на дачу…
— Среди зимы?
— Отчего бы нет? Зимой тут красиво, парк особенно хорош…
— Странная причуда.
Всколыхнулись давние подозрения. Мало ли, что Граве не опознал незнакомку? Маскарады нынче в моде, и многие дамы выучились носить мужское платье, переняли мужскую ухватку, умеют изобразить бравых гусар и гишпанских грандов. Отчего бы не быть двум соблазнительницам, орудующим одинаково? То, что незнакомка появилась одновременно с налетчиками, тоже что-то явно означает. И, кстати, неизвестно, что за портрет эта причудливая особа подсунула, — точно ли там Евгения, или какая-нибудь провинциальная девица, искать которую в просторах Российской империи бесполезно?
— Ничего странного, не все же сидеть в столице и нюхать вонь. Пост, по гостиным и по модным лавкам разъезжать вредно, в театр тоже не поедешь, а тут тихо, спокойно…
— Да что ты, Машенька, оправдываешься? Я никого и ни в чем не виню, — сказал Андрей. — Просто я… Впрочем, отчего бы и нет? — он не знал, как заставить незнакомку проговориться, но вдруг решил, что сумеет поставить ловушку. Куртуазная беседа, пожалуй, даст такую возможность.
— Аннета, выходи. У нас кавалер появился, один на двоих.
Незнакомка появилась — зашуршали юбки, проехал по полу табурет. Но говорить она не стала — видимо, после ночной исповеди, как и Андрей, не имела желания встречаться. И тяжесть светской беседы целиком легла на Машу.
Маша не избегалась по гостиным и увеселениям, не знала модных словечек, не умела вовремя ввернуть «ужасть, как ты славен» или «я тобой бесподобно утешаюсь», а если и пела модные песенки — то без блеска, стесняясь при посторонних. Многому ей еще предстояло научиться, чтобы по-настоящему стать молодой графиней Венецкой, и на супруга надежды было мало — он не имел нужного опыта, чтобы воспитать светскую женщину.
Пытаясь найти интересную для всех тему (это могла быть спасительная погода, но Маша еще не выучилась прибегать к ее помощи), она заговорила о том, что знала: о давнем своем знакомстве с Андреем. Незнакомка слушала, вставляя в нужных местах «как занятно» и «кто бы мог подумать». Андрею это совершенно не нравилось — он слышал в голосе фальшь.
Но когда речь зашла о войне — незнакомка оживилась. Маша, насколько могла, деликатно объяснила, что Андрей Ильич был ранен при взятии Очакова. Андрей буркнул, что это не имеет ни малейшего значения, и встал, собравшись уходить. Он понял, что беседа не заладилась, и не знал, как добыть ответы на свои подозрения.
Тут в комнату заглянула Дуняшка. Еремей, взявшийся готовить обед, прислал ее спросить о подробностях. Он знал особенности стряпни в полковом котле, а охотники, жившие в подмосковной деревне Венецких на всем готовом, не знали. Посылать их за горячим обедом в трактир Маша не могла — трактирщик, будучи опрошен, тут же поведал бы о дюжине голодных рыл, явившихся из Екатерингофа. Она вышла с Дуняшкой, чтобы отдать распоряжения.
Андрей остался наедине с незнакомкой, и оба минуты три молчали, как мраморные болваны. Причем Соломин не желал признаваться, что сам, без помощи, отсюда не выйдет, и просто стоял, придерживаясь за консоль. Не мог он быть беспомощным с незнакомкой!
— Значит, вы были под Очаковом, — сказала незнакомка. Очевидно, для того лишь, чтобы нарушить молчание.
— Был, — согласился Андрей.
— Расскажите про осаду, — попросила она. — Как было, расскажите.
— На что вам?
— Я видела победные празднества, слыхала о наградах. О шпаге с бриллиантовым эфесом, которую государыня пожаловала светлейшему князю… Но я хочу знать, как было на самом деле.
— Полагаете, вас это позабавит? — спросил Андрей. — Не дамское дело — слушать такие истории. Ничего в них чувствительного или комического нет.
— Нет, я забав не ищу — а просто хочу знать, — в голосе звучало непоколебимое упрямство, которое Андрею сильно не понравилось.
— Да на что вам слушать про грязь, кровь и увечья? Или угодно поахать с заламыванием белых ручек?
Тут незнакомка неожиданно расхохоталась. Андрей усмехнулся и сам себя за это назвал дурнем. Каким-то загадочным образом незнакомке вдруг удалось перевести его раздражение в усмешку — это было неправильно, несуразно и, к счастью, ненадолго. Возникло желание ткнуть незнакомку ее носиком, наверняка напудренным и курносым, во все те грязь, кровь и увечья, которые ей вдруг зачем-то понадобились. И пусть бы ее от подробностей вывернуло наизнанку.
— Извольте! Мы проторчали под Очаковом до осени, упустив множество случаев взять крепость. Наша канонада сильно допекала осажденных, пожары опустошали город, перебежчики сказывали, что и склады провианта огонь истребил. Но светлейший князь все не мог собраться с духом. И дождался того, что к ноябрю Гасан-паша сумел доставить в гарнизон полторы тысячи солдат, сам же с флотом отошел. Вы представляете себе военный лагерь поздней осенью и морозной зимой? Вы представляете себе вонь вокруг этого лагеря? Представляете землянки, кое-как вырытые солдатами? Не белые палатки стройными рядами, которые столь приятно созерцать издали, а грязные и сырые землянки? Вы можете вообразить ледяную степь вокруг Очакова, и бураны, и трупы замерзших лошадей? В моем полку не найти было человека, который от дурной кормежки не маялся бы брюхом! Вам доводилось утром выползать из землянки под пронизывающий ветер, не имея шубы, а лишь офицерскую епанчу, которая тут же взвивается парусом? Доводилось учить солдат мастерить безрукавки из бараньих невыделанных шкур, чтобы поддевать под мундиры? Доводилось считать выложенных в ряд покойников — не вражеских, а своих, не выдержавших стужи? Нет? Странно, а я полагал — дамы должны знать, что это за изысканное удовольствие! Мы в день по сорок человек теряли таким образом… а штурма все не было! Древние греки, что девять лет Трою осаждали, все же были в теплом климате — осадили бы они Очаков! Все уже молили светлейшего князя: вели идти на приступ! Лишь на шестое декабря господин Потемкин его назначил. А знаете, сколько приступ длился? Сколько времени нужно было, чтобы обратить Очаков в огромную кровавую могилу? Час с четвертью! Ради этого проклятого часа с четвертью… Эх, да что тут говорить… Мы, сказывали, три тысячи человек потеряли убитыми и ранеными — а скольких погубила осада, хоть кто-то посчитал? Эх…
Незнакомка молчала. Андрей опомнился — ярость его рассеялась, было даже как-то неловко.
— Уж не лежите ли вы без чувств? — спросил он. — К сожалению, у меня нет флакона с солью…
Тут он ощутил прикосновение к своей правой руке. Тонкие пальцы осторожно поднырнули под ладонь, приподняли кисть, замерли. Он не понимал, что происходит. Незнакомка взяла его правую руку в свои, подержала мгновение, наклонилась, поцеловала и выбежала из комнаты. Андрей стоял, пытаясь совместить непонятные прикосновения, молчание и побег. Правда казалась ему невозможной.
Быстрые шаги пролетели в другую сторону. Андрей не понимал, где тут что и для чего беготня. Это разъяснилось, когда вернулась Маша.
— А где Аннета? В спальне ее нет, шубки нет, муфточки нет…
— Она убежала.
— Отчего, Андрей Ильич?
— Кто вас, дам, разберет.
— Ты ее не обидел?
— Нет.
— Гляди ты, бумажки впопыхах обронила. С этими муфтами одно разорение — как руку вытаскиваешь — так все оттуда и вываливается, — пожаловалась Маша.
— А что за бумажки?
— Это черновики письма, кажется. Писано карандашом и почеркано.
— Прочитай, сделай милость.
— Там и по-русски, и по-французски.
— Перекладывай на русский.
— «Отчего бы и не путешествовать в пост, когда желудок пуст, а голова легка и перо слабо… но он уже привык к горшочкам с грибочками… — прочитав это, Маша остановилась, словно недоумевая, и потом голос ее выразил удивление и даже недоверие: — Я нарочно отправилась сюда, чтобы повеселить вас картиной зимнего запустения… В аллеях Екатерингофского парка я трепетала, чтобы вместо щеголя и вертопраха не встретить мне медведя, убранного не столь модно и без курчавого вержета[15] на голове своей, в которой ума никак не менее, чем в вертопраховой… Славно ездить сюда зимой, когда Черная речка не благоухает, словно болото, и я не боюсь, гуляя по берегу с парасолькой[16], наступить на лягушку… Прошу прочесть это письмо в том же настроении, в котором я его писала, и тогда вы будете много смеяться, потому что я хохотала, как сумасшедшая…»
— Особа, которой собираются так писать, вызывает сомнение в своих умственных способностях… Впрочем, Маша, может быть, адресат тебе известен?
Маша ответила не сразу.
— Меж дамами возникает шутливая переписка, и ведь в наших журналах пишут для развлечения точно так, не умнее! — сказала она.
Ответ Андрею не понравился. Маша защищала незнакомку — по какой причине? Только потому, что та ей случайно помогла в трудную минуту?
— Маша, ты ведь знаешь об этой сочинительнице больше, чем говоришь, — сказал Андрей. — Видишь, я с тобой прям — я сомневаюсь в ее честных намерениях, мне кажется подозрительным то, что вас связывает. Если бы ты могла мне сейчас о ней рассказать — было бы лучше для всех.
— Мне нечего рассказывать! — торопливо ответила Маша. — Твои подозрения — вздор. Она, она… Когда-нибудь ты все узнаешь! Она просила меня молчать — а как я ей откажу?