Война все продолжалась — работающий без устали мотор. Тоскливое постоянное напряжение измучило людей. Будто слушаешь, как кто-то в предрассветной мгле скрипит зубами, а ты ночь за ночью мучаешься бессонницей.
Случались и маленькие радости. От нас ушел мистер Мергатройд — его призвали в армию. Тогда я и научилась водить машину. Пользовалась одним из наших автомобилей («Бентли», кажется), и Ричард оформил его на меня — так мы получали больше бензина. (Бензин, естественно, тоже нормировался, хотя для таких людей, как Ричард, делались поблажки.) Автомобиль дал мне больше свободы, хотя тогда она уже не была мне так нужна.
Я простудилась, простуда обострилась бронхитом — той зимой все болели. Я выздоравливала несколько месяцев. Все время лежала в постели, чувствуя себя несчастной. Кашель не отпускал. Я больше не ходила смотреть кинохронику — речи, сражения, бомбежки, разорения, победы, даже вторжения. Волнующие времена (так нам говорили), но я потеряла к ним интерес.
Конец войны был не за горами. Приближался с каждым днём. И вот наступил. Я помню тишину, когда окончилась предыдущая война, и потом звон колоколов. В ноябре; лужицы затянул лед. Сейчас была весна. Парады. Декларации. Трубы.
Но закончить войну не так просто. Война — громадный костер, пепел разносится далеко и оседает медленно.
Сегодня я дошла аж до Юбилейного моста, а на обратном пути свернула в кондитерскую, где съела почти треть апельсинового хвороста. Громадный ком муки и жира забил мне артерии, будто тина.
Потом я отправилась в туалет. Средняя кабинка была занята, и я стала ждать, отворачиваясь от зеркала. С возрастом кожа тончает — видны все вены, все прожилки. А ты сама становишься толще. Трудно вспомнить, какой же ты была без этой кожуры.
Наконец дверца открылась, и из кабинки вышла девушка — смуглая, в чем-то мрачном, глаза подведены черным. Она вскрикнула, а потом рассмеялась:
— Извините, я не думала, что здесь кто-то есть. Вы подкрались. — Она говорила с акцентом, но была своя. У них одна национальность — молодость. А вот я теперь чужая.
Последняя запись — золотистым фломастером: «Без Иисуса в рай не попадешь». Рецензенты уже поработали: Иисуса вычеркнули и поменяли на Смерть.
Ниже — зеленым: «Рай — в зерне песка. Блейк»[118].
И ещё ниже — оранжевым: «Рай — на планете Ксенор. Лора Чейз».
Тоже неверная цитата.
Официально война — в Европе то есть — закончилась в первых числах мая. Лору только это и занимало.
Она позвонила через неделю. Утром, через час после завтрака, рассчитав, что Ричарда дома нет. Я её не узнала, я давно устала ждать. Я сначала решила, что звонят от портнихи.
— Это я, — сказала она.
— Где ты? — осторожно спросила я. Как ты помнишь, она уже превратилась для меня в неизвестную величину — и, возможно, переменчивую.
— Здесь, — ответила она. — В городе. — Она не сказала, где остановилась, но назвала перекресток, откуда я её заберу. Тогда выпьем чаю, сказала я, решив отвести её в кафе «Диана». Безопасно, народу мало — в основном, женщины; меня там знали. Я сказала, что приеду на машине.
— О, у тебя теперь машина?
— Можно сказать. — Я описала автомобиль.
— Прямо колесница, — беспечно сказала она.
Лора стояла на углу Кинг и Спадина-авеню, где и обещала. Не самый приятный район, но Лору, похоже, это не смущало. Я посигналила, она помахала, подошла и села в машину. Я поцеловала её в щеку. И тут же почувствовала себя предательницей.
— Не могу поверить, что ты здесь, — сказала я.
— И тем не менее.
Неожиданно я поняла, что сейчас разревусь; она же казалась беззаботной. Только щека прохладная. Прохладная и худая.
— Надеюсь, ты не сказала Ричарду. Что я здесь. Или Уинифред. Что то же самое.
— С чего бы? — ответила я. Она промолчала.
Я вела машину, и не могла на Лору посмотреть. Пришлось сначала парковать автомобиль, идти в кафе, садиться за столик напротив неё. Тут наконец я могла вдоволь наглядеться.
Та и не та Лора, какую я помнила. Старше, конечно, — как и я, — но дело не в этом. Аккуратно, даже строго одета — серо-голубое простое платье с лифом в складку и пуговичками спереди; волосы сильно стянуты на затылке. Похудела, даже усохла, поблекла, но при этом как-то просвечивала: словно острые лучики пробивали кожу изнутри, словно шипы света вырывались наружу в колючей дымке, словно чертополох тянулся к солнцу. Трудно описать. (Да и доверять моему впечатлению не стоит: у меня уже портилось зрение, мне требовались очки, но я об этом ещё не знала. Туманный свет вокруг Лоры — возможно, просто оптический обман.)
Мы сделали заказ. Она предпочла кофе, а не чай. Кофе будет плохой, предупредила я, из-за войны в таких местах хорошего кофе не бывает.
— Я привыкла к плохому кофе, — сказала она.
Воцарилось молчание. Я не знала, с чего начать. Я не была готова спросить, что она делает в Торонто. Где она была все это время? — спросила я. Чем занималась?
— Сначала жила в Авалоне, — ответила она.
— Но он же закрыт! — Дом не открывали всю войну. Мы не были там несколько лет. — Как ты туда проникла?
— Ну, знаешь, мы всегда попадали, куда нам хотелось.
Я подумала об угольном лотке, о непрочном замке на двери погреба. Но все это давно починили.
— Разбила окно?
— Да зачем? У Рини остался ключ. Только никому не говори.
— Но там же нельзя топить. Наверное, холод собачий, — сказала я.
— Да, не жарко, — ответила Лора. — Зато много мышей. Принесли кофе. Он пахнул подгоревшими корками тостов и жареным цикорием — неудивительно, в него все это и кладут.
— Хочешь пирожное или ещё что-нибудь? — спросила я. — Здесь неплохо пекут. — Лора была такая худая — я подумала, пирожное не повредит.
— Нет, спасибо.
— Так чем же ты занималась?
— Потом мне исполнился двадцать один, я получила немного денег — тех, папиных. И поехала в Галифакс.
— В Галифакс? Почему в Галифакс?
— Туда приходят пароходы.
Я потеряла нить. Была какая-то причина, как всегда у Лоры, но я боялась её услышать.
— Но что ты делала?
— Разное, — ответила она. — Старалась быть полезной. — И ничего больше не прибавила. Наверное, опять благотворительная столовая или что-нибудь в этом духе. Уборка туалетов в больнице, такого рода занятия. — Ты не получала моих писем? Из «Белла-Виста»? Рини говорила, что нет.
— Нет, — сказала я. — Ни одного.
— Думаю, они их украли. И не разрешали звонить и меня навещать?
— Они говорили, это тебе навредит. Она коротко рассмеялась.
— Это навредило бы тебе, — сказала она. — Тебе не стоит жить в этом доме. Не стоит жить с ним. Он злодей.
— Я знаю, ты всегда так думала, но что мне сделать? Развода он не даст. А денег у меня нет.
— Это не оправдание.
— Возможно, для тебя. У тебя папины деньги, а у меня нет ничего. А как же Эйми?
— Ты можешь её взять с собой.
— Легко сказать. Может, она и не захочет. Она, между прочим, довольно сильно к Ричарду привязана.
— С чего это? — спросила Лора.
— Он её захваливает. Подарки дарит.
— Я тебе писала из Галифакса. — Лора сменила тему.
— Этих писем я тоже не получала.
— Думаю, Ричард читает твою почту, — сказала Лора.
— Я тоже так думаю.
Разговор принял неожиданный оборот. Я предполагала, что буду утешать Лору, сочувствовать, выслушивать печальную историю, а меня поучают. Как легко мы вернулись к прежним ролям.
— Что он про меня рассказывал? — спросила вдруг Лора. — О том, почему меня туда отправили?
Ну вот и приехали. Вот он, камень преткновения: либо Лора сошла с ума, либо Ричард лгал. Я не верила ни тому, ни другому.
— Кое-что рассказывал, — уклончиво ответила я.
— Что именно? Не волнуйся, я не обижусь. Просто хочу знать.
— Он сказал, что у тебя… ну, психические отклонения.
— Естественно. Он так и должен был сказать. А ещё что?
— Что ты считаешь себя беременной, но это мания.
— Я была беременна, — сказала Лора. — В этом все дело. Потому меня и упрятали так срочно. Он и Уинифред — они до смерти испугались. Позор, скандал! А как же его большое будущее?
— Да, я себе представляю. — И я хорошо себе представляла: конфиденциальный звонок от врача, паника, торопливые переговоры, скоропалительный план, И другая версия, лживая, состряпанная лично для меня. Я была довольно покладиста, но они понимали, что всему есть предел. Не знали, что я натворю, если они за предел выйдут.
— В общем, ребенка я не родила. Такое в «Белла-Виста» тоже проделывают.
— Тоже? — Я чувствовала себя полной дурой.
— Ну, помимо бормотания, таблеток и машин. Делают аборты, — объяснила она. — Усыпляют эфиром, как дантисты. Потом вынимают ребенка. Потом говорят, что ты все выдумала. А потом, если ты их обвиняешь, говорят, что ты опасна для себя и окружающих.
Так спокойна, так убедительна.
— Лора, — сказала я, — ты уверена? Насчет ребенка. Ты уверена, что он был?
— Конечно, уверена, — ответила она. — Зачем мне выдумывать?
Можно было сомневаться, но на этот раз я ей поверила.
— Как это случилось? — прошептала я. — Кто отец? — Такой вопрос — поневоле зашепчешь.
— Если ты ещё не знаешь, думаю, мне не следует говорить. Должно быть, Алекс Томас, решила я. Алекс — единственный мужчина, к которому Лора проявляла интерес, — не считая отца и Бога. Все во мне противилось этой мысли, но других кандидатур не было. Наверное, встречались, пока она прогуливала в первой торонтской школе, и после, когда перестала ходить в школу; когда она в своем благонравном ханжеском фартучке якобы ободряла немощных старых бедняков. Несомненно, фартучек его особенно возбуждал, — такие эксцентричные штрихи в его вкусе. Может, она поэтому и учебу бросила — чтобы встречаться с Алексом. Сколько ей тогда было — пятнадцать, шестнадцать? Как он мог?