– Вы, наверное, москвич?
– С чего вы взяли?
– Я не первый год таксистом работаю, научился людей по говору различать. Питерские так не разговаривают, только московские.
«Вот те на! – подумал Сиверов. – И ведь он прав, у меня действительно за эти годы изменилась манера разговаривать».
– Почти угадали, – неопределенно ответил Глеб.
Кладбище было недалеко, такси остановилось у самых ворот.
– Подождать?
– Нет, мне спешить некуда.
Свирепый ветер чуть не выломал дверцу такси, Сиверов захлопнул ее и, взглянув на ворота кладбища, почувствовал, как у него защемило сердце.
Пробираясь среди могил, Глеб обнаружил, что многие фамилии он помнит еще по прошлым посещениям кладбища, но некоторые видел словно впервые. Все здесь было, как прежде, именно таким помнил Сиверов Волковское кладбище. Но когда он свернул в боковую аллею, его неприятно поразило, что на повороте, где раньше находилась небольшая площадка, теперь были свежие могилы. Даже временные надгробия поражали своей основательностью, по всему чувствовалось, что здесь похоронены люди, оставившие на Земле большие деньги.
Еще дважды свернув, Глеб вышел к могиле отца.
За выкрашенной черной краской оградой возвышался памятник.
«Сиверов», – прочел Глеб. В углублениях выбитых в камне букв скопилась пыль. Ни воинского звания, ни профессии, естественно, на памятнике не было – лишь имя, отчество, фамилия и годы жизни.
В задумчивости Глеб выкурил сигарету и, оглядевшись, заметил, что неподалеку, через пять могил, тоже появились новые захоронения; венки, почерневшие от мороза, цветы в плетеных корзинках.
Три могилы, с одинаковыми временными надгробиями и фотографиями покойных. Все трое – еще молодые мужчины, не более пятидесяти.
«Да, бизнес – опасное занятие, – подумал Сиверов и усмехнулся. – Рамки с фотографиями на могилах современных нуворишей напоминают стеклопакеты в окнах их квартир».
У самого края дорожки желтела свежевыкопанная яма с аккуратно зачищенными краями. Рядом, на сварной подставке для гробов сидели двое рабочих в зеленых робах и молча курили, зажав лопаты между ног.
Глеб отбросил засов на ограде могилы отца и, нагнувшись, зачерпнул ладонью слежавшийся, похожий на крупную поваренную соль снег. Пальцы почти не чувствовали холода. Глеб протер снегом памятник, и тот сразу заблестел. Но снег забил углубления букв, и Сиверов сухой веточкой прочистил их. На мраморной плите у подножия памятника лежало несколько цветков, давно увядших.
Пока Глеб наводил порядок на могиле отца, к кладбищу подъехали три больших автобуса, катафалк и черный «кадиллак» с зеркальными стеклами. Когда Сиверов спохватился, было уже поздно: по единственной ведущей к выходу аллее двигалась похоронная процессия.
Дорогой гроб, который покачивался на плечах шестерых мужчин, поблескивал лаком и латунными накладками. Все шли без шапок. Гроб несли закрытым, это Глеб отметил сразу. Как правило, гробы к могилам несут открытыми, чтобы родственники и близкие могли проститься с покойником. Правило нарушается лишь в тех случаях, когда тело изуродовано. Впереди несли большую фотографию в добротной дубовой рамке с черной лентой на углу. Венков и цветов было много, все венки из живых цветов, ни одного искусственного.
Глеб медлил. Пробираться сквозь толпу ему не хотелось, не та ситуация, похороны все-таки. Портрет мужчины медленно проплыл рядом, и Сиверов успел хорошо рассмотреть его. Довольно молодой мужчина, лет сорока, может, чуть больше, властный, уверенный в себе. Примерно такие лица у новых хозяев жизни – судя по нарядам участников похоронной процессии, именно к этому кругу принадлежал покойный. На цветной фотографии на лацкане пиджака виднелся депутатский значок. Госдумы или областной? Этого Глеб не успел рассмотреть, стекло блеснуло, и флажок растворился в блике.
– Извините… – услышал он голос и медленно повернул голову.
Рядом с ним стояла молодая симпатичная женщина в дорогой длинной шубе и в легких туфлях на высоких каблуках.
– Да, – откликнулся Глеб.
– Можно опереться на вашу руку, а то, – незнакомка показала из-под полы шубы острую шпильку, – ноги стерла в кровь. Гололед, идти просто невозможно, да и ноги мерзнут!
Сиверов понял, что его приняли за своего, за кого-то из похоронной процессии, многочисленной и богатой. Скорее всего, покойный вел много дел, и поэтому не все приглашенные знакомы друг с другом.
– Пожалуйста, – Глеб подставил локоть, и ему ничего не оставалось, как двинуться вслед за гробом.
– ..представляете, позвонили и сказали, что Олег погиб. Я его уже лет пять не видела, последний раз встречались на вечере выпускников. У нас традиция такая, каждые три года собирались.
Не хватило духу отказать. Приехала. Наверное, у него в записной книжке был мой телефон, потому и позвонили. Пришлось свернуть все дела и мчаться из Москвы в Питер.
– Вы на чем добирались? – поддержал беседу Глеб.
– Хотела на самолете, но потом подумала, погода мерзкая, да и быстрее не будет. Пока в аэропорт приедешь, затем регистрация, полет, да еще из аэропорта в город, в принципе, по времени то же самое получается.
Сиверов слушал молча, вопросов не задавал, понимая, что его случайная знакомая и так все выболтает. Судя по всему, ей и поговорить-то не с кем.
Если и знакома с кем, то шапочно.
– Быстрый взлет был у Олега, очень быстрый.
Но даже я удивилась, когда его по телевизору показывать стали.
– Да, всякое в жизни случается, – заметил Глеб.
– А вы давно с ним знакомы?
– Относительно, – пробормотал Сиверов, – У вас сигареты не найдется?
Похоронная процессия уже остановилась, отходить куда-то в сторону было небезопасно – слякоть, снег, грязь, свежая земля.
Женщина встала на высокий бордюр, пытаясь поверх голов увидеть, что происходит у могилы.
Гроб поставили на подставку, и кто-то готовился говорить речь.
– Вот так всегда, надгробное слово поручают человеку, которого покойный на дух не переносил, – спутница Глеба возмущенно взмахнула руками и потеряла равновесие.
Сиверов подхватил ее, и уже стоя рядом с ним, она, как ни в чем не бывало, снова спросила:
– Так у вас есть сигареты? Я свои оставила в автобусе, в сумочке.
Глеб галантно подал ей пачку, и, стараясь не привлекать к себе внимания, они закурили. Это несколько сблизило их.
Женщина была симпатичная, хотя и не во вкусе Сиверова. Ей было уже изрядно за тридцать, но сохранилась она прекрасно. Издалека она вполне могла сойти за двадцатилетнюю. Спутница Глеба знала себе цену, но не пыталась заигрывать с ним.
– А вы по какой части? – спросила она, затягиваясь, и тут же мельком взглянула на название сигареты. – Наверное, по торговой? Или политикой занимаетесь?
– Не угадали, я занимаюсь музыкой.
– Музыкой? – изумилась женщина. – Кстати, меня зовут Валентина.
– А я Федор.
– Очень приятно, – они уже совсем по-дружески пожали друг другу руки. – Так чем вы все-таки занимаетесь?
– Я же сказал, музыкой.
– Вы на чем-то играете или организовываете шоу, концерты?
– Раньше играл, а теперь пишу статьи.
Она еще раз взглянула на собеседника. На искусствоведа или музыканта он не очень-то походил.
– У вас куртка порезана.
– Да? – очень натурально удивился Глеб. – Вот жизнь собачья.
– Ругать собственную жизнь на чужих похоронах – нелогично. Олегу повезло куда меньше.
Знаете, это как на самолете – взлетел, только набрал высоту, а тебя тут же сбили. Я такой доли никому не пожелаю. Хотя его жена и дети обеспечены на всю жизнь, как-никак, он госимуществом в городе занимался, и, говорят, неплохо. Нескольких наших взял к себе на работу.
– Я с ним в последнее время редко виделся.
Мне позвонили, – наверное, так же, как и вам, нашли телефон в блокноте, – и вот я здесь.
– Хотя о покойниках плохо говорить не принято, человек он был скверный. Я всегда удивлялась, как это жена с ним живет. Одно слово – бабник, даже мне в свое время руку и сердце предлагал.
– И что же вы не согласились?
– Предпочла, как мне тогда казалось, более перспективное предложение. Но – ошиблась. Правда, в жизни всегда так. Зато теперь у гроба в черном стоит она, а я, вот, – здесь с вами, курю, разговариваю. И эти похороны, по большому счету, ни меня, ни вас как бы не касаются.
– Что верно, то верно. А вы чем занимаетесь, Валентина?
– Ничем не занимаюсь. Муж всем занимается, а я его жена.
– Хорошая работа.
– И не говорите. Правда, от этого тоже устаешь, надоедает ничего не делать. Тогда я начинаю семью воспитывать.
– И получается?
– Не очень, – призналась Валентина, – ни дочь, ни сын меня не слушают, в отца пошли. Он, если вобьет себе что-то в голову, – не остановишь.
– Бывают такие мужчины.
– Да уж… С такими нелегко, но зато спокойно.
Ветер усилился, пошел снег. Валентина подняла воротник шубы и повернулась к Глебу боком – так, чтобы ветер не швырял в лицо крупные, липкие снежинки.
– Погода мерзкая, – отметила она.
– Да, неважная…
Послышался крик.
– Жена, – не оборачиваясь, прокомментировала Валентина. – Убивается. Бывшая актриса, кстати. Неплохо играет. У меня бы так не вышло.
Я, когда случается что-то плохое, слезу из себя выжать не могу, все внутри сжимается, деревенеет. Не умею плакать. С одной стороны – хорошо, а с другой – не очень.
– Когда человек плачет…
– Знаю, знаю, – вставила Валентина, – он расслабляется.
– Не только, – продолжил Глеб свою мысль. – Женщина, когда поплачет, выглядит привлекательнее, организм омолаживается.
– Бросьте вы, это сказки! Ерунда полнейшая.
Слезы никого не молодят, поверьте, уж я-то знаю.
Гроб опустили в яму, толпа колыхнулась. Кто хотел, подходил и бросал горсть земли на гроб.
– Мы с вами, наверное, не пойдем? – вопрос Валентины прозвучал как утверждение.
– Почему? Можно подойти и бросить.
– Нет, я не пойду. Если хотите, давайте, я вас здесь подожду. Лучше погреться в автобусе. Кстати, вы в ресторан едете?