– Нет, я никого не планировала. Ты хочешь прийти с этим полицейским? – Я коротко киваю, и мама разочарованно закатывает глаза. – Ты же понимаешь, что это ни к чему не приведет.
– А мне ничего и не нужно. Мне хорошо одной, – признаюсь я, не желая и дальше городить ложь.
– Я не молодею, Джени. Да и здоровье уже не то. Неужели я так много прошу? Ты этого не понимаешь сейчас, а потом будешь пытаться заполнить пустоту в душе животными. Станешь как эта чокнутая, что превратила свой дом в кошачий двор? Такого будущего ты хочешь?
– Мама, меня вполне устраивает быть дочерью, сестрой, тетей, подругой. Это все, что мне нужно. Ну и еще моя работа, разумеется.
– Что за вздор! Ты красивая, здоровая, молодая женщина. Неужели я так и умру, не увидев тебя счастливой?
– А теперь глупости говоришь ты! Тебе еще жить и жить, кто знает, может, я еще успею передумать? – пытаюсь отшутиться я, хотя в груди противно покалывает. Мама не любит разговоров о смерти.
Еще один тревожный звонок? Или это уже колокольный перезвон?
– Успеешь ли? – выдыхает она, тяжело опускаясь в кресло, точно у нее внезапно подкосились ноги.
И сейчас, глядя на нее, я вновь вижу ее растерянной и беспомощной, какой она была, когда у нее случился сердечный приступ. Она прикладывает руку к груди, делая ритмичные вдохи и выдохи через рот.
– Мам, все в порядке? Как ты себя чувствуешь?
– Отлично. Просто давление с утра немного шалит.
– Ты ничего от меня не скрываешь?
– Мы поменялись ролями? – спрашивает она, наигранно улыбаясь.
Она пытается снова натянуть на лицо маску, которую, похоже, все это время успешно носила, но я увидела достаточно, чтобы не купиться.
– Мы договаривались не лгать. Что происходит? – спрашиваю я, опускаясь перед ней на колени и, взяв ее холодные ладони в свои, пристально смотрю ей в глаза. – Когда мне плохо, я всегда прихожу к тебе.
– И я этому очень рада, Джени.
– Мам, что происходит? Ты никогда не говоришь о смерти.
– Ой, это просто такая фигура речи, – отмахивается мама, пытаясь встать.
Но я не двигаюсь с места.
– Мам, мы не врем друг другу, помнишь?
Она тяжело моргает, виновато поджимая губы. Над нами повисло тяжелое, гнетущее молчание, от которого больно давит в груди, а в ушах стоит такой звон, будто моя голова превратилась в тревожный колокол.
– Похоже, мне не избежать операции на открытом сердце, – сдавленным голосом произносит мама, и я вижу, как ее глаза наполняются слезами.
Глава 10
Почти всю ночь я провела на медицинских сайтах, читая научные статьи о мамином диагнозе, а также на форумах, пытаясь понять, как проходит реабилитация людей, которые уже прошли через это.
Пять лет назад она чуть ли не за руку водила меня от одного врача к другому, точно я была маленьким ребенком. Сегодня мой черед позаботиться о ней и снять с ее плеч эту тяжелую ношу.
Однако, когда утром мне звонит Кевин, я будто очнулась от одного тревожного сна, чтобы с головой уйти в другой.
Его обещания сделать все, чтобы закрыть дело художницы до конца этой недели, не были пустыми словами, Кевин действительно вознамерился доказать мне свою правоту: это убийство не является частью серии, его совершил… и на этот раз под подозрением оказался Ари Бойд – бывший сожитель Линды, который не раз поднимал на нее руку и которому она, по всей видимости, посвятила большую часть своих гротескных работ с блюдцеглазыми существами.
– Если я приглашу тебя за стекло, молчаливым свидетелем моего триумфа, это поможет тебе решиться? – спросил Кевин, продолжая настаивать на походе в ресторан.
Ужинать с ним вторую пятницу подряд – плохой знак и потакание его несбыточным мечтам, но вот оказаться за стеклом допросной и хотя бы одним глазком взглянуть на этого Ари всерьез хотелось.
– А что, если это будет не ужин, а обед? Давай после твоего триумфального допроса сразу это и отметим, – я сделала ему встречное предложение, стараясь вложить в голос все свое радушие.
Кевин согласился, хотя и без особого энтузиазма. И вот теперь, два часа спустя, занимая свое место за фальшзеркалом, я беспокоюсь только о том, что смогу выжать из допроса человека, которого заведомо считаю непричастным как к убийству Линды Саммерс, так и остальных женщин.
И все же, стоя у стекла, я наблюдаю, как в комнату для допросов входит худощавый, немного сутулый мужчина с седыми длинными волосами, собранными в лохматый хвост, в черной объемной куртке. Не думаю, чтобы он был в этих стенах впервые, судя по тому, как твердо ставит ногу, как уверенно смотрит перед собой, не шаря взглядом по периметру комнаты. При этом он явно нервничает, его неуверенность выдают круглая спина, немного задранные плечи, точно он пытается вдавить в них шею, а вместе с ней и голову, и, разумеется, заискивающая улыбка, с какой он смотрит на Кевина, когда они садятся за стол. Но это, скорее всего, просто одна из масок, которую он умело использует в жизни.
– Когда ты видел Линду Саммерс в последний раз? – начинает беседу Кевин.
– Да как тут вспомнить? Давно. Расстались же мы. Надоела она своим нытьем. Знаешь, есть такие бабы, им лишь бы жаловаться на все, ныть, – я была уверена, что Ари начнет юлить и лебезить, он же решил пойти другой дорогой. – А вот Поля – классная. Она все делает как надо и с первого раза все понимает.
– А с Линдой как было? Не слушалась тебя?
– Нет… бывали у нее, конечно, светлые дни, когда она не забивала свою голову всякой дурью… но это редко… – говорит Ари, убирая руки под стол. Я вижу, как он протирает о джинсы вспотевшие ладони. – Я и не знал, что она рисовать может…
– То есть, пока вы были вместе, она картин не писала?
– Ну, не знаю… я на стенах в сортире тоже, бывает, что-нибудь изображу, но на искусство это не тянет…
– Значит, писала, но тебе не нравилось…
– А что там нравиться-то может? Одним зеленые человечки мерещатся, а она черных, по ходу, видела… Вот реально, такие головастики с безумными глазами.
«Интересное сравнение», – мысленно подмечаю я, внимательно изучая мистера Бойда.
Линду убили и ее тело бросили возле мусорного бака, так же убийца поступил и с телами остальных женщин. Как бы мне ни не хотелось рассматривать Ари как потенциального убийцу, но даже такому хлюпику, как он, вполне под силу такой подвиг….
– Тебе не нравилось ее увлечение живописью?
– О как! Живопись. Да мне по барабану. Когда она с красками возилась, хоть мозги мне не колупала.
– А из-за чего обычно ссорились? Что тебя в ней раздражало?
– Раздражало? Нытье! Вот! Вот это прям бесило, и эта постоянная фраза: «Я не такая, как все… Я плохая сестра… я недостойная женщина…» А еще по ребенку своему любила страдать. У нее же дочка была, так она ее на усыновление отдала, когда той два или три года исполнилось. С того дня уже больше тридцати лет прошло, а она все ныла и ныла…
– И тогда ты ее бил, в терапевтических целях, разумеется, да?
– Ну, бывало. А как еще? Ну, я терплю раз, два, но это же было постоянно. Вроде такая милая, добрая, но такая нудная… или, как эти сейчас говорят… ну, эти, умные… душная! Вот точно, она была душной.
– Да, есть такие, – тяжело вздыхает Кевин, подыгрывая своему собеседнику, и я вижу, как он выкладывает перед ним несколько фотографий.
С моего ракурса сложно понять, какой именно козырь он решил разыграть в этот момент, но уже в следующую минуту я понимаю, что на стол легли фотографии Линды, сделанные на месте преступления.
– Они иногда бывают настолько противными, что хочется взять и придушить. Ты так и сделал, да? Что она сказала тебе в тот вечер? Снова ныть начала? Жаловаться?
– Я чего? Не видел я ее! Зачем мне это?!
– То есть на выставку ты не приходил?
– Нет, конечно! Выставка?! Смеетесь вы все, что ли?! Тоже мне, искусство нашли!
– Когда ты видел Линду последний раз?
– Когда видел… а вот когда последний раз поцапались, тогда и видел… летом, наверное… тепло было. Я на автосервис тогда работать устроился. Вот, спрашивается, чего еще надо ей было? Нет, вывела меня! Я прям сильно ее тогда, конечно, к косяку приложил, да и по роже прошелся. Копы приезжали, думал, все… но нет… очухалась она. Заяву писать не стала, ну, меня и отпустили. А через пару дней я ее послал… Она меня с Полей застукала… в общем, как-то так…
– То есть ты после того случая встреч с ней больше не искал? Не пытался вернуть?
– Линду? Зачем? Я что, дурак?
– Складно рассказываешь, а как это объяснишь? – спрашивает Кевин, выкладывая на стол следующую порцию фотографий. – Эти снимки были сделаны в галерее в день открытия выставки Линды.
Перед допросом он показал мне свою главную улику – снимок стоп-кадра, сделанного из изъятых видеофайлов в галерее «Вдохновение». Сходство, безусловно, есть, но у меня остались сомнения относительно того, что на снимке действительно Ари Бойд, а потому я подхожу ближе к стеклу, жадно наблюдая за его реакцией.
На фотографии Линды он почти не смотрел, только бросил в их сторону какой-то брезгливый взгляд и все, здесь же он подается вперед, словно собирается лечь прямо на стол. Аккуратно поднимает один из снимков и внимательно изучает его.
Эта молчаливая сцена длится не меньше минуты, после чего Ари выпрямляется и снова уверенно смотрит в глаза Кевина.
– Узнаешь?
– Узнаю, и что? Он тут вообще при чем?
– Это ты!
– Я что? Ты думаешь, на фото я? – прыскает Ари, впервые за все время допроса позволяя себе выдать искреннюю быструю эмоцию. – Блин, тебе, чувак, очки носить надо! Это не я!
– Хватит дурака валять, у меня есть свидетель, который…
– Да хоть десять! Не было меня там! Что я там потерял? Нет, это не я.
– Хорошо. Ты сказал, что узнал человека на снимке. Кто это?
– Ривер…
– Ривер, и все?
– Ну, он мне документы свои никогда не светил. Зовут Ривер, а может, это кличка такая. Он тату-мастер.
– Где его найти?