– Это сейчас, но в 2014…
– В 2014 все было точно так же, – уверенно говорит он. – Ну а прохожие, ты сама видела. Сейчас день, но ни один из них даже не взглянул в мою сторону, пока я лежал и изображал труп. Они продолжали не замечать меня, даже когда я лез в их личное пространство. Для них это норма, здесь постоянно бывают и драки, и пьяные на улицах спят… это норма для этих мест.
– А ты хорошо знаешь эти места? – ровным голосом спрашиваю я, стараясь никак не выдать себя.
– Достаточно, чтобы понять: убийца знал, что делает!
Глава 20
К полудню Новый Орлеан, несмотря на зной, заметно оживился. Гулять во французском квартале – одно удовольствие, особенно в дневное время суток, когда ты можешь полностью отдаться любованию старой архитектурой и попыткам расслышать откуда-то издалека доносящиеся куплеты французских шансонье. В булочной на углу открывается дверь, и потрясающий запах свежей выпечки бьет прямо в нос. Но все это очарование неизбежно рушится под натиском неизвестности и растущего внутри чувства растерянности.
Я следую за Кристофером как за поводырем, не оставляя попытки вспомнить, как и почему я согласилась лететь в Новый Орлеан.
Я пришла к нему, чтобы рассказать про то, что могло объединять жертвы при жизни. И его это не удивило. Мы много говорили о том промежутке, который они провели здесь… каждая из них родила здесь ребенка… это не может быть пустым совпадением или может?
Главная улица сворачивает от французского квартала, и перед нами появляется красивое строгое здание, фасад которого выкрашен в лимонный цвет, а деревянные ставни на окнах – в темно-синий. Кованые балконные перила второго этажа добавляют ему какую-то легкость и изысканность.
И что, этого оказалось достаточным, чтобы я снова решила вернуться к расследованию? Я же обещала Кевину и самой себе! Я не в лучшей форме, идти в тот чертов бар и встречаться с Кристофером было ошибкой… Кстати, он все еще вызывает у меня сомнения… Скользкий тип…
– Дурной вкус, настоящий француз никогда бы не позволил себе такой китч, – между тем дает свою оценку увиденному Кристофер, и я читаю вывеску: «Отель «Брюм». Тот самый отель, где работала Эми Милтон.
Мы что, приехали сюда ради нее? Зачем? Она всего лишь одна из… О чем я думала?.. Мы говорили про Новый Орлеан… про рождение детей… Кристофер предположил, что это может быть как-то связано с инфицированием новорожденных… Мне понравилась эта мысль… больница, ошибка медиков… все это может быть тем самым общим…
– Мы здесь не ради Эми Милтон, мы приехали, чтобы лично сходить в больницу! – Неожиданное прозрение, которое мгновенно слетает у меня с языка.
– Зачем так орать-то? – тут же шикает на меня Кристофер, резко останавливаясь. – Здесь за углом автобусная остановка.
Киваю, с облегчением принимая авантюру, на которую подписалась еще вчера вечером.
Мне нужно было немного развеяться, переключить внимание… Да, поездка сюда не входила в мои планы, но… я уже тут. Поход в клинику ничего не значит… Я не собираюсь снова заниматься этим делом… Я здесь просто чтобы отдохнуть… отдохнуть…
– Ты какая-то заторможенная сегодня, – долетает до меня ехидная реплика Кристофера, и прежде, чем я успеваю ему что-то ответить, он резко останавливается и, поворачиваясь ко мне, продолжает: – Погоди, а может, у тебя сейчас эти, как их называют… видения?
Таращу глаза, не понимая, что происходит. Он заглядывает мне в лицо, причем так близко наклоняясь, что его глаза становятся двумя большими глазами-блюдцами.
О каких видениях он говорит? Я же не могла ему рассказать о…
– Духи? Они где-то здесь? Ты с кем-то сейчас разговариваешь? Да? – Он тревожно таращится, понижая свой голос до заговорщического шепота.
Бессмысленно отрицать очевидное, под действием алкоголя у меня очень длинный язык.
Как я могла ему это рассказать? По собственной воле? О чем я думала?
– Не злись, просто ты с утра какая-то зажатая, решил тебя немного разогреть! – По-приятельски хлопая меня по руке, он самодовольно улыбается своей идиотской шутке и, не дожидаясь моего ответа, продолжает свой путь к остановке.
Я снова плетусь за ним, на этот раз борясь с желанием развернуться и вернуться в отель, а лучше сразу в аэропорт.
Прилетать сюда было ошибкой.
При входе в клинику Кристофер четко дал понять, что беседу вести будет он, и я здесь – только молчаливый свидетель его грядущего триумфа переговоров. Глядя в его горящие огнем глаза, я невольно вспомнила о Кевине. Тот день, когда он вызвал на допрос бывшего сожителя Линды Саммерс – Ари Бойда – тоже должен был стать его звездным часом, но вместо этого обернулся полным провалом.
«Надо будет позвонить ему, когда вернусь в отель», – мысленно даю себе установку, отставая от Кристофера, бодрой уверенной походкой прокладывающего себе путь к больничной стойке регистрации.
Несмотря на знойную жару на улице, в фойе клиники прохладно и довольно суматошно. Мимо меня, переговариваясь, спешат врачи, у многих из них в руках какие-то бумаги, а на шее неизменно висит стетоскоп и бейджик с именем и должностью; суетливо бегают медсестры в попытке везде успеть и всем угодить, ну и, разумеется, посетители, с такими же растерянными глазами, как и у меня, в бесплодной попытке самостоятельно сориентироваться и понять, с чего начать и куда держать путь.
Оборачиваюсь на Кристофера, активно размахивая руками, он что-то страстно пытается объяснить грузной темнокожей женщине, которая смотрит на него так, словно перед ней назойливая муха.
«Еще вчера я называла его «Пестрым попугаем», а теперь он стал «Назойливой мухой»… интересная эволюция», – проносится в мыслях, когда я вслед за одной из посетительниц клиники втискиваюсь в лифт.
«Я просто осмотрюсь…»
Я оказываюсь на третьем этаже в отделении интенсивной терапии. Атмосфера здесь еще более напряженная и шумная. Меня словно никто не замечает, хотя я уверена, что каждая из медсестер, что пробегает мимо, фиксирует чужака, но у них нет времени на разбирательства, а потому они оставляют это кому-то еще… Женщина, с которой я поднималась сюда, уверенной походкой направляется к стойке регистрации, откуда беспрерывно доносятся телефонные трели, назойливый писк пейджеров и звонкий женский голос…
«Джена, что ты делаешь? Зачем тебе это?» – звучит у меня в голове, когда я направляюсь к стойке. И прежде чем здравый смысл одержит победу над моим безрассудством, иду в наступление:
– Добрый день, извините, пожалуйста, вам может показаться странной моя просьба, но, может быть, у вас в клинике есть кто-то, кто работал здесь в 1984 году? – спрашиваю я, натыкаясь на колючий враждебный взгляд молодой девушки с неряшливо собранными волосами, которые торчат в разные стороны из-под тугой резинки.
– Чего? Вы к кому пришли?
– Вы меня не поняли, я родилась в этой клинике в октябре 1984 года, моя фамилия Милтон, Оливия Милтон, – ловко примеряю на себя роль дочери убитой Эми Милтон. – Я бы хотела поговорить с кем-то, кто работал здесь в то время, если это, конечно, возможно…
– Слушайте, у нас здесь не поисковая служба! – бросает она и тут же хватает трубку надрывающегося телефона, мгновенно забывая обо мне, словно меня и не было.
Двустворчатые двери отделения интенсивной терапии распахиваются, и из них в инвалидном кресле выезжает старик, которого медсестра бодрым шагом везет куда-то мимо меня по коридору в сторону лаборатории.
– Заплатишь? – слышу я странное шипение, но не понимаю, кто говорит и к кому обращается.
Смотрю по сторонам, неожиданно встречаясь с косым насупленным взглядом молодой женщины, моющей полы.
– Сколько заплатишь, если помогу? – тем же хриплым сдавленным шепотком спрашивает она, и теперь нет сомнений что обращается она именно ко мне.
– Ты знаешь того, кто работал здесь в 1984 году? – шепотом уточняю я, желая получить подтверждение, что мы говорим об одной и той же помощи. Женщина нетерпеливо кивает головой, продолжая активно натирать кусок кафеля, который уже давно сверкает чистотой.
В груди ощущается знакомый трепет, когда я лезу в сумочку в поисках бумажной купюры. У меня нет времени на торг, я чувствую на себе тяжелый взгляд девушки, что сидит за стойкой регистрации и о чем-то переговаривается по телефону. Уверена, стоит ей положить трубку, как она набросится на меня и вытолкает вон из отделения. Протягиваю женщине пятидесятидолларовую купюру, зажатую в кулаке, надеясь, что этого окажется достаточно, чтобы развязать ей язык. Даже не взглянув на номинал, она тревожно вскидывает голову к потолку, после чего резко прячет взятку в кармане своей униформы.
– Иди туда, она сидит на входе, – шипит женщина, указывая мне пальцем на двери, что находятся по другую сторону от отделения «Интенсивной терапии» и над которой светится вывеска «Лаборатория».
– Почему вы все еще здесь? Уходите, или я вызову охрану! – гремит девушка за стойкой регистрации, после чего, на мою удачу, снова отвлекается на телефонную трель.
Чувствую себя обманутой, ведь я ожидала получить хотя бы имя, а не просто указание, в какую сторону мне идти. Но выбора нет. Лаборатория представляет собой длинный коридор и несколько дверей с указателями: «Сбор анализов», «Забор крови», «Диагностика»… но главное, здесь на входе сидит седовласая, морщинистая женщина с узловатыми скрученными пальцами, которыми, тяжело управляясь с ручкой, она делает какие-то записи в журнале.
– Добрый день, извините, пожалуйста, можете уделить мне пять минут вашего времени? – с учтивой улыбкой на лице обращаюсь к ней я.
Растерянно подняв голову и убедившись, что я обращаюсь именно к ней, старушка отвечает с приветливой улыбкой:
– Я вас слушаю, чем могу помочь?
– Мне бы поговорить с кем-то, кто работал здесь в 1984, – начинаю я, улыбаясь еще шире и добродушнее. – Я родилась здесь… но в 85-м тут случилось инфицирование…
– Ох, про это… да, тяжелое время было. Больница едва выстояла… это было ужасно, – качает головой старушка, опуская глаза, точно лично была причастна к тем событиям.