– Полиция рассматривала убийство Линды Саммерс как одиночное, без привязки к возможной серии. Они искали убийцу в ее ближайшем окружении, отказываясь воспринимать ее смерть как часть чего-то большего. Одним из главных подозреваемых был ее брат, видела его в ток-шоу, на надежного рассказчика он не тянул, а значит, мог стать либо козлом отпущения, либо дело осталось бы висяком.
– Хорошо же они тебя задели…
– Дело не в этом. Меня слушать они не бы не стали, но с твоей помощью удалось поднять шумиху и как следует разворошить эту навозную кучу, на которую в итоге слетелись мухи.
– Недурно, – ухмыляется Кристофер. – Люблю повышать ставки.
Музыкальная группа ушла на перерыв, и посетители в зале начали постепенно просачиваться на улицу. Я бы и сама не прочь вдохнуть свежего воздуха, но Кристофер минуту назад попросил повторить свой заказ, а потому мы продолжаем сидеть в полумраке прокуренного зала.
– Почему ты назвал его «Нью-Йоркский скопец»? – спрашиваю я.
Прищурив глаза, он смотрит на меня каким-то рассеянным взглядом, пока зрительный контакт не разрывает официант с новой порцией виски.
– Ты знаешь, хотел сейчас что-то остроумное придумать, но не выходит, – наконец признается он. – Я с детства увлекаюсь творчеством Достоевского. В его работах часто упоминаются скопцы. Поэтому, узнав об этом убийстве, я уже не мог избавиться от этой ассоциации. К тому же мне кажется, это отличное прозвище: жуткое и мистическое одновременно, тебе не нравится?
Мне нравится, но я молчу. С творчеством Достоевского, к своему стыду, я не знакома. И все же это похоже на правду, ведь секта скопцов была популярна в России, к тому же это легко проверить.
Смысла врать у него нет… но и…
– Откуда такой интерес к русской классике? – спрашиваю я, игнорируя его вопрос. – Вкусы, навязанные семьей, или же, наоборот, протест против системы?
– Никогда не думал об этом в таком ключе. Ты знаешь, иногда люди читают книгу просто потому, что им она нравится, без оглядки на какие-то травмы и изломы, – говорит Кристофер, после чего делает большой глоток, от которого его щеки вспыхивают огнем. – Чего ты хочешь: славы или признания?
– Справедливости.
– Значит, признания. Хочешь показать всем, что они с тобой плохо обошлись… недооценили…
– Меня это не интересует, – отпираюсь я, чувствуя странное возбуждение внутри. – Мне нравится проникать в мозг убийцы, изучать его изломы, постигать мотивацию, видеть конечную цель…
– Хорошо, и каким ты его видишь?
– Я не работаю над этим делом… я вообще не знаю, зачем приехала сюда…
– Ну да, разумеется. Ты же у нас жертва. Девочка, которая чудом не пошла под воду…
– Это не тема для твоих идиотских шуток!
– Прости, – быстро капитулирует Кристофер, после чего залпом осушает бокал.
Над нашим столом снова висит гнетущее молчание. Он бросает взгляд в сторону парней за столиком в другом конце бара.
– А что насчет тебя? Чего хочешь ты?
– Славы, – не задумываясь, отвечает Кристофер, но я чувствую ложь.
Весь день меня терзают сомнения. Я пытаюсь понять, кто он такой: проницательный карьерист или же хладнокровный убийца? Возможно, именно поэтому я так и не решилась рассказать историю милой старушкой Фанни, предоставив ему возможность продолжить концентрировать внимание исключительно вокруг инфицированных детей.
Закрываю глаза, мысленно представляя, будто стою перед своей доской. Кристофер подходит под описание, и я могу назвать не меньше пяти имен серийных убийц, которые сами выбирали себе имя и вступали в диалог как с полицией, так и с прессой. И все же, глядя на Кристофера, я не чувствую нужного излома.
Что-то не сходится…
– Думаю, нет. Ты жаждешь признания и одобрения семьи, – говорю я, открывая глаза. – Ты целеустремленный, собранный, аккуратный и последовательный. Ты любишь порядок и контроль. Легко берешь инициативу в свои руки. Тебе важно признание, важно чувствовать себя главным. Твой отец – строгий консерватор, который с детства приучил тебя к дисциплине и подчинению. Ты долгое время находился в тени своих братьев, явно не дотягивая до их вершин. Журналистика – это компромисс с собой и с теми правилами, которые навязала тебе семья. Весь твой карьерный путь – это попытка доказать отцу, что ты чего-то стоишь. Что мышцы и грубая сила – не единственное доступное мужчине оружие. Ты научился убивать словом.
Кристофер смотрит на меня с непроницаемым лицом. На долю секунды в душу закрадывается сомнение, может быть, я поторопилась. Но прежде чем упасть в мучительное беспокойство, я замечаю, как он бессознательно вращает на левом безымянном пальце обручальное кольцо – он нервничает, он поражен.
– И да, ты прав, с такой особенностью в армии тебе действительно пришлось бы туго, – говорю я, оборачиваясь на компанию парней, появление которой так взволновало моего собеседника.
Шах и мат!
Глава 22
Открываю глаза, в комнате темно, точно сейчас глубокая ночь. Голова тяжелая и какая-то пустая. Пытаюсь потянуться, но тело начинает ныть так, точно я провела ночь не в удобной кровати, а на жесткой кушетке у себя в кабинете.
По ощущениям я спала целую вечность. Нажимаю на выключатель прикроватной лампы, но, похоже, лампочка перегорела, света в комнате по-прежнему нет.
Чтобы достать до включателя потолочной люстры, нужно встать, а я не уверена, что готова к такому подвигу. Закрываю глаза и, откинувшись на подушку, пытаюсь составить хронологию событий вчерашнего вечера. Поужинав с Кристофером в «Дринкери», мы с ним вернулись в отель и разошлись по своим номерам. Перед сном я схематично расписывала полученную информацию, ломая голову над тем, какую роль в череде этих убийств может играть гормональная терапия. Где-то там, на столе, что стоит у окна, должны быть исписанные листки с осколками моих трезвых мыслей.
Интересно, сколько я вчера выпила?
Судя по тому, как раскалывается голова, я влила в себя весь мини-бар. Однако помню только, как открывала бутылку сухого белого.
Тяжело вздохнув, отбрасываю в сторону одеяло и наконец выбираюсь из кровати. Пять шагов в сторону двери, и я шарю рукой в поисках выключателя.
Щелк-щелк. Ничего не выходит. В комнате по-прежнему темно и тихо.
«Вероятно, случилась какая-то авария», – мысленно проговариваю я, чувствуя, как острые коготки паники начинают противно царапаться где-то внизу живота.
Глаза медленно привыкают к окружающей меня темноте, я отчетливо вижу шкаф, пакет с моей одеждой, но главное, я вижу щеколду на входной двери, она на месте.
С облегчением закрываю глаза, снова ощущая тупую боль в затылке. Единственный способ осветить эту комнату – это открыть шторы.
Поворачиваюсь к окну, но тут же замираю на месте. Я отчетливо вижу стол и два кресла, а еще я вижу, что на одном из этих кресел кто-то сидит. Кто-то широкоплечий и довольно крупный. Если это Кристофер, то это идиотская шутка, над которой я не готова была смеяться и в первый раз, не говоря уже о втором.
– Кристофер, это ты? – осипшим голосом спрашиваю я.
Он молчит.
– Какого черта ты тут делаешь?
Тишина. Я делаю шаг назад, мысленно прикидывая, успею ли я открыть дверной замок и убрать щеколду, прежде чем он бросится на меня. Есть еще вариант – позвать на помощь, но в горле саднит, не думаю, что у меня получится.
Неожиданно незнакомец отдергивает занавеску, и комнату заливает светом, от которого режет глаза.
– Я не хотел тебя пугать, малышка, – говорит мужчина, прикрывая лицо белой мрачной маской.
У меня ощущение дежавю, от которого противно сводит желудок.
Это не может быть правдой. Не может.
– Помнишь меня? – спрашивает он, убирая маску на стол.
– Какого черта здесь происходит? Как ты здесь оказался?
– Дверь ты уже проверила, поэтому остается окно… но нет, я не Питер Пэн.
– Ты придурок! – выплевываю я, чувствуя, как на смену панике приходит злость.
Он ничего не сможет мне сделать. Если бы хотел, сделал бы это еще месяц назад.
Запоздало осознаю, что стою перед ним в одной футболке, которая, хоть и велика мне на пару размеров, но едва прикрывает трусики.
Оттягиваю подол вниз, стыдливо сводя ноги.
– Пошел вон отсюда! Я тебя не приглашала!
– Ты думаешь, мне нужно приглашение?
Хватаю с пола свою юбку и, завязав ее, как набедренную повязку, подхожу к двери.
– Я считаю до пяти, если ты не уберешься отсюда, я позову на помощь и на этот раз доведу дело до полиции. Раз!
– Два, – забавляется он, откидываясь на спинку кресла.
– Три!
– Четыре! Это похоже на аукцион, а я обожаю торговаться.
– Пять! – решительно говорю я, поворачивая замки.
– Я могу уйти, но ты много потеряешь. Во-первых, не узнаешь, как я тут оказался, а учитывая твою особенность, тебе это будет полезно, – говорит он, прикрывая грудь растопыренной пятерней. После чего берет со стола листы с моими записями и, размахивая ими, добавляет: – Ну, а во-вторых, похоже, я знаю человека, которого ты ищешь… У твоего доктора есть имя.
Про доктора он, разумеется, узнал из моих записей. У меня нет причин верить ему. А вот каким образом он здесь оказался, я бы послушала, хотя вполне логично предположить, что он заплатил управляющему или еще кому-то, чтобы его сюда впустили. Звучит дико, но если у меня есть шанс услышать имя его соучастника, я буду рада обезопасить других.
– У тебя минута, удиви меня, – вскинув подбородок, говорю я, продолжая сжимать дверную ручку.
– Удивить тебя? И после этого ты обвиняешь меня в слабости к дешевым дамским романам, малышка? – забавляется он, закидывая ногу на ногу.
Он замолкает, и я чувствую, как его взгляд скользит по моему телу. Напряжение, повисшее в воздухе, становится осязаемым. Я слышу, как тикают часы у меня в голове, отсчитывая минуту, которую я ему дала. Но он не торопится. Его спокойствие и самоуверенность раздражают.