– Чего? Ты что, пьян? – спрашиваю я, замечая у него в руках бутылку шампанского и два бокала. – Хочешь, чтобы нас оштрафовали или отправили в тюрьму?
– Тише, оно безалкогольное, но я был бы рад оказаться запертым с тобой в маленькой темной комнате, – парирует он.
– Снова моя мама, да?
– Джен, сейчас канун Нового года, время верить в чудеса, загадывать желания, притягивать в свою жизнь счастье…
– Уж не себя ли ты возомнил тем самым счастьем?
– Ну наконец-то! Я знал, что рано или поздно ты это осознаешь, – самодовольно улыбаясь, парирует Ник, бросая тревожный взгляд на часы. – Но об этом мы поговорим позже. Осталось меньше минуты!
Он разливает шампанское по бокалам и, протянув мне один из них, тут же начинает обратный отсчет вместе с остальными.
– Десять, девять, восемь…
Таращусь на него, нелепо сжимая в руках бокал с ненастоящим шампанским. Всеобщее возбуждение невольно передается и мне. Поднимаюсь и встаю рядом с Ником, подхватывая счет:
– … три, два, один!
– С Новым годом! – громко кричит толпа, но я слышу только Ника и вижу его сияющие глаза. Он чокается со мной своим бокалом и одним глотком выпивает его содержимое.
– Чему ты так радуешься? – спрашиваю я.
– Рад тебя видеть и, если бы ты не была такой гордой и упрямой, то могла бы признать, что и ты рада меня видеть.
– Не обольщайся.
– А ты не злись. Неужели тебе действительно нравилось сидеть здесь совершенно одной? – напирает Ник и, не дожидаясь моего ответа, продолжает: – Только не надо мне снова рассказывать про своего солдафона. Я не поверю, что у тебя с ним может что-то быть…
– Даже так? Во что еще ты не поверишь?
– Джен, я не ругаться сюда пришел.
– Не нужно было приходить.
– Я знаю про твою маму, если нужна какая-то помощь… все, что угодно…
– Как дела у Виктории? – спрашиваю я, тяжело вздыхая.
Совершенно очевидно, что наши матери продолжают устраивать нам ловушки, лелея надежду на наше воссоединение.
– Все хорошо. Она по тебе скучает. Ты же знаешь, как она тебя любит.
– Передавай ей привет.
– Лучше сама как-нибудь, – говорит Ник, оборачиваясь на случайного прохожего, который только что толкнул его плечом и тут же скрылся в толпе быстро расходящихся по домам и барам людей. – Может быть, поужинаем?
– В такое время? Нет.
– Это твоя попытка сказать «в другой раз»? Хорошо, ловлю на слове.
– Ник, не нужно меня ловить ни на словах, ни на поступках.
– Знаешь, я ведь все это время ждал, что ты мне позвонишь…
От этого неожиданного упоминания я, словно по команде, вспоминаю о том, что в день моего рождения в квартиру бесцеремонно вторгся не только ублюдок, искалечивший мне жизнь пять лет назад, но и Ник, оставивший мне дюжину белых роз с запиской. И хотя я никогда не видела ни этих цветов, ни этой записки, текст ее мне не забыть никогда, как впрочем, и мрачное лицо Кевина, когда он мне зачитывал его с экрана своего мобильного: «Пять лет назад я совершил ошибку, о которой буду сожалеть всю жизнь… Знаю, что накосячил, знаю, что подвел, но я верю, что все еще можно изменить. Позвони мне, как будешь готова хотя бы просто начать говорить…»
– Забудь обо мне и двигайся дальше, – говорю я, чувствуя внутри пустоту и усталость. – Я желаю тебе счастья в Новом году.
– Так и будет. Знаешь, оказывается, в России есть такое интересное поверье, с кем Новый год встретишь, с тем его и проведешь! – Он говорит это так, как будто это уже свершившийся факт, а не какое-то глупое и нелепое поверье.
Мне хочется прыснуть со смеху, но вместо этого я только округляю глаза и делаю глоток приторно сладкого и сильно газированного напитка.
Глава 32
Вчера я весь день провела с мамой в больнице. А потому еще утром продолжала раз за разом прокручивать в памяти мгновения того, как провожаю ее в кабинет для сдачи анализов, как сжимаю сухую и морщинистую ладонь, стараясь не замечать страха и волнения в ее глазах, как подбираю нужные слова, чтобы вселить в нее веру и надежду, а главное, не поддаваться унынию самой. Но, стоит нам с Джесс сесть в «Лало» и начать обсуждать ее премьеру и вообще последние события в жизни, как я неожиданно переключаюсь со вчера на сегодня. Я сжимаю кружку горячего шоколада с зефирной шапочкой в ладонях, чувствуя, как нежное тепло сочится по моим венам.
– Знаешь, иногда мне его даже жаль, – говорит Джесс, когда я заканчиваю рассказывать ей о том, как прошла моя встреча Нового года. – Он ведь классный парень.
– Да, но у нас с ним разные пути.
– Знаешь, в такие моменты я порой ловлю себя на том, что даже завидую тебе… – неожиданно говорит Джесс, отворачиваясь к окну. – Кажется, во мне что-то надорвалось. Это сложно объяснить словами, сама еще толком не понимаю, что случилось. Наверное, устала… Устала быть одной.
– Ты не одна, – осторожно напоминаю я, стараясь оставаться в тени и не сбить ее с мысли.
– Угу… я просыпаюсь по утрам в пустой холодной квартире… мне некому даже сказать «доброе утро» или сварить кофе… про завтрак в постель я вообще молчу.
Джесс пытается улыбнуться, но я вижу только страдание и муку на ее лице. Невольно вспоминаю ее новую спальню, точнее, вычурное и гротескное убранство кровати: яркий розовый балдахин с бахромой и бесчисленным количеством цепочек и камней. Возможно, все это неплохо смотрелось бы в комнате маленькой девочки, мечтающей о сказочном принце, но для взрослой замужней женщины это явный перебор. И я это поняла еще тогда, пару месяцев назад, но промолчала…
– Да, понимаю, что Скотт скоро выйдет, и все вроде будет как раньше, но это не то… уже не то… когда он дома, его все равно что нет. Он не со мной… он в своих мыслях, грезах… Знаешь, долго не решалась тебе признаться, но около месяца назад я подписала очень крутой договор. Скоро мои снимки будут не только на театральных афишах, но и на рекламных билбордах по всей стране.
– Супер! Джесс, это же так круто. Ты молодец!
– Да… наверное… но знаешь, кажется, я хреновая жена.
Я молчу, не зная, что сказать. Уже не первый год я пытаюсь пробиться сквозь броню ее детских травм и уже даже отчаялась. Неужели этот день все-таки настал?
– Такое редко бывает, но мне предложили самой выбрать фотографа. У них был список… кажется, имен десять… и среди прочих был Скотт Шепард. Они не знают о его проблемах, и я могла этим воспользоваться, могла дать ему шанс… но…
– Но ты этого не сделала, – заканчиваю за нее я.
Джесс молча качает головой, и я вижу, как блестят от слез ее глаза.
– Я не смогла. Я испугалась, что он все испортит…
– И правильно сделала, ты так долго к этому шла… Джесс, выбирать себя – это не значит быть плохой женой, это значит – любить себя и отстаивать свои личные границы.
– Не надо… не надо говорить так… – просит Джесс, и я вижу, как тяжелая слеза падает на развалины ее чизкейка, размывая ярко-красные полосы клубничного джема.
Напряженное молчание, внезапно повисшее над нашим столом, позволяет мне снова слышать звуки окружающего мира: голоса посетителей, звон посуды, и, разумеется, фоновую музыку, преимущественно рождественскую.
Кажется, проходит целая вечность, пока Джесс, наконец утерев слезы, открывает свою сумочку и достает оттуда большой желтый конверт и, протягивая его мне, говорит:
– Посмотри, я еще никому их не показывала.
Отодвигаю свою кружку с горячим шоколадом в сторону и аккуратно извлекаю из конверта стопку черно-белых фотографий.
На первом снимке я вижу Джесс со спины. Ее волосы собраны в высокую прическу, красиво подчеркивая ее тонкую и длинную шею. На ней надето короткое черное платье с таким глубоким декольте, что я вижу две ямочки на ее пояснице. Кадр сделан в движении, в одной руке она сжимает маленький клатч, в то время как другой подхватывает тонкий струящийся шарф. Уверенно шагая по ковровой дорожке на высоченных каблуках, она стоит у входа в отель La Pecora Nera[13]. Название кажется мне знакомым, но я открываю следующий снимок, и на нем Джесс уже стоит вполоборота, с восхищением глядя на букет белых лилий, который ей протягивает мужская рука.
– Раньше мне казалось, что такой меня может видеть только Скотт, но кажется, я ошибалась… – сдавленным голосом говорит Джесс, когда я изучаю фотографию, на которой она сидит на полу одного из номеров отеля, откинув голову назад. На ней роскошное вечернее платье и дорогие украшения, блеск которых заметен даже в черно-белой палитре, в одной руке она держит бутылку шампанского, а другой драматично подпирает щеку.
– Мне очень нравится. Ты шикарна на каждом снимке. Я в таком образе тебя еще не видела. Это потрясающе. Только не пойму, что именно ты рекламируешь? – спрашиваю я, когда у меня в руках оказывается фотография, на которой Джесс чувственно смотрит в камеру, а тот мужчина, что раньше дарил цветы, теперь смыкает свои руки на ее шее. – Это очень сексуально.
– Спасибо. Это реклама сети отелей, которая очень популярна в южных штатах, а теперь появится и на севере. На меня вышел владелец этой сети. Он очень интересный мужчина, я таких еще не встречала.
Что-то в ее словах кажется мне подозрительным и очень волнительным. Я вглядываюсь в новую фотографию, но она будто размывается перед глазами, и я никак не могу сфокусироваться.
La Pecora Nera – крутится в голове. Это название мне с самого начала показалось знакомым, но не потому, что мы с Джесс останавливались в одном из этих отелей во время наших путешествий «во все тяжкие». Во всяком случае, не вместе.
– А как его зовут? – слетает с языка, и я неожиданно осознаю, что грубо перебила подругу.
– Себастиан Хармон, а что?
Звучание этого имени будто мысленно переносит меня в фойе Бродвейского театра. Мы все стоим в очереди, терпеливо ожидая, пока какой-то высокий и широкоплечий мужчина вдоволь наговорится с Джесс, точно не замечая никого вокруг. А после я увижу огромный букет красных роз с табличкой Хармон.