Я могла бы догадаться…
– И как он тебе? – спрашиваю я, натянуто улыбаясь.
Похоже, я снова перебила Джесс. Она немного наклоняет голову вправо, разглядывая меня так, будто только сейчас заметила коротко остриженные волосы или то, что я подвела глаза не черным карандашом, а темно-синим. Она уже насадила на вилку очередной кусок своего чизкейка, но снова опускает его на тарелку. Протерев ладони друг об друга, она щурится, и я вижу, как ее язык прокатывается по внутренней стороне щеки.
– Если бы я тебя не знала так хорошо, то, наверное, решила бы, что ты с ним знакома. Но я тебя знаю, и поэтому объясни, что здесь происходит?
– Ничего, – пожимая плечами, отвечаю я, все еще борясь со своими эмоциями. – Просто ты говорила, что внутри тебя что-то надорвалось, что ты устала быть одной, вот, я и подумала, что…
– И что из этого? – давит на меня Джесс, придвигаясь ближе. – Ты решила, что у меня роман с Хармоном?
– А это так?
Джесс смотрит на меня так, будто я дала ей пощечину. Она откидывается на спинку своего стула, после чего отводит взгляд в сторону, будто за окном произошло что-то, внезапно привлекшее ее внимание. Я знаю, что это не так, но все равно повторяю за ней. У дома напротив стоят строительные леса, на ступеньках у входа в дом из красного кирпича сидят двое подростков с мобильными телефонами в руках и большими наушниками на головах. Мимо нас, в южном направлении, на велосипеде едет парень, одетый в куртку и шапку Санты на голове. Он улыбается и машет рукой и тут же исчезает из вида. Как я и думала, за окном все так же мило, обыденно и непримечательно, как и несколько минут назад.
– Я никогда не завожу романов на работе. Когда мы уезжаем, чтобы оторваться, да, но не более. Моя работа, мои достижения… никто и никогда не сможет сказать, что я добилась чего-то в жизни через постель. Никогда, – говорит Джесс, и я слышу в ее голосе боль и обиду, застрявшую у нее в горле. – И ты это знаешь лучше других. Твой вопрос…
– Прости, я не должна была делать это так…
– Да, не должна была… – говорит Джесс, снова глядя мне в лицо. – Откуда ты знаешь Хармона и почему он тебя интересует? Только не пытайся мне врать, хорошо?
– Я никогда не вру, – четно отвечаю я. – Хармон – это и есть тот придурок, по указке которого бармен накачал меня наркотой, а после я проснулась в его номере, в отеле La Pecora Nera.
Я наблюдаю, как лицо Джесс вытягивается в изумлении, затем хмурится в разочаровании и наконец наливается гневом.
– Это он? Джен, я же не знала… Черт, и ты, зная, кто это, вот так спокойно сидишь? А этот Кевин твой о чем думает? Он же коп!
Голос Джесс искрится от эмоций, причем настолько ярко, что я даже перестаю слышать фирменные колокольчики уже набившей оскомину «джингл-белс», фоном играющую в кафе.
– Тише, – прошу я подругу, плавно опуская руку, точно понижаю громкость. – Я не хочу и не буду с ним связываться. Он очень странный тип и, как по мне, совершенно чокнутый.
Говоря о нем, я невольно вспоминаю нашу последнюю встречу: его насмешки, высокомерие и какую-то непреодолимую тягу к театральности. А в ушах звучит его наглый вопрос: «Тебя пугает близость с мужчиной, почему?»
– Он манипулятор и полный кретин, – выдыхаю я, чувствуя, как вспыхивают мои щеки. Хочется верить, что это от злости и гнева, а не по причине странного возбуждения, ежиком барахтающегося где-то внизу живота.
– Черт… Джен, я не знала. Ты ведь мне не сказала, как его зовут. Я бы отказалась от этого проекта.
– Нет, проект потрясающий, – отвечаю я, радуясь возможности вернуть разговор в прежнее русло.
Снова беру фотографии в руки и вглядываюсь в следующий снимок. Джесс сидит на коленях, в каком-то белом кружевном платье, с нитками жемчуга на шее. Волосы аккуратными локонами струятся по спине. Она с обожанием смотрит на мужчину в черном костюме, который возвышается над ней. Лица его по-прежнему не видно, только правая рука и оттопыренный указательный палец, который он властно прикладывает к ее губам.
– А кто этот горячий мужчина, на которого ты так смотришь?
– Мужчина? – Джесс хитро улыбается. – Это вообще отдельная история.
– Теннис мы отменили, шоппинг можно поставить на паузу, похоже, у меня куча времени, – отвечаю я, после чего беру свой бокал с уже остывшим какао и делаю большой глоток. Остатки зефира немного липнут к зубам, и я залпом выпиваю напиток, чтобы смыть эту клейкость.
– В общем, парень-модель, который должен был участвовать в съемке, неожиданно отказался. То ли у него какая-то инфекция, то ли еще какая-то напасть. В общем, я уже сижу накрашенная и одетая, съемочная группа в полной готовности, отель закрыли на пять часов и, кроме нас, там больше никого нет, но мы вроде как не можем начинать, потому что, по задумке, большая половина материала должна быть парной. Можно было бы, конечно, выйти на улицу и уговорить какого-то из прохожих, но Ян, это наш фотограф, решил переодеть гримершу в мужской костюм. Так что такими влюбленными глазами я смотрю на очень привлекательную блондинку с сиськами пятого размера.
– Это женщина? – искренне удивляюсь я, снова просматривая фотографии, на которых так явственно читается химия страсти.
– Самая что ни на есть – Моника Кланг.
Джесс продолжает рассказывать о каких-то курьезных моментах со съемки, когда я заостряю внимание на снимке, где она смотрит в кадр, а «мужчина» сжимает ее шею своими руками. Приглядываюсь к пальцам, пытаясь разглядеть хоть какие-то признаки женственности.
– Но у нее такие мужские руки, если бы ты не сказала, я бы никогда не подумала даже, – рассеянно говорю я, пытаясь ухватиться за какую-то мысль, которая, словно тонкое перышко, щекочет мне мозг.
– Джен, иногда меня прям убивает этот твой консерватизм или как это вообще называется… Ты иногда так странно рассуждаешь, если женщина, то значит, должна обязательно быть с маникюром и красивой прической? Мы все разные. И может быть, ты не заметила, но эмансипация женщин уже давно случилась!
– Да… я не про это… я другое имела в виду… – закрываю глаза, напряженно пытаясь в гулком потоке мыслей выхватить ту единственную, которая от меня ускользает.
С самого начала я сузила поиск подозреваемых до физически развитого мужчины в возрасте от 35 до 40 лет, с явной сексуальной дисфункцией, потому как ни одна из жертв не была изнасилована. Мужчина, потому что женщин душили, а это сложно. Очень. Но женщины поднимают тяжести… дерутся на рингах… владеют ножом… женщина?
Открываю глаза и сразу встречаюсь с настороженным взглядом Джесс. Я вижу, как шевелятся ее губы, очевидно, она пытается со мной говорить, вот только я ничего не слышу. Плотная звуковая завеса и полная концентрация на внутреннем голосе, с которым я веду свой тревожный разговор.
– Это могла быть женщина… – шепчу я.
– Джен, ты меня пугаешь. Ты меня вообще слышишь? О какой женщине ты говоришь? – возвращает меня к реальности Джесс, слегка похлопывая по руке. – Ты в порядке?
– Да, но мне нужно идти.
– Прям сейчас?
– Да. Это важно. Кажется, я ошиблась…
Глава 33
Вечером, когда на экране моего телевизора идет очередной выпуск ток-шоу Синди, над головой ругаются соседи, а за окном бушует стихия и на телефон уже несколько раз пришло штормовое предупреждение, – с бокалом вина, укутавшись теплым пледом и будучи в безопасности, я пытаюсь делать свою работу над ошибками.
С самого начала я решила, будто убийца – это мужчина, отсюда его предполагаемый возраст, вариант психического расстройства и, разумеется, мотивация. Едва узнав про доктора Уинтера Дэвиса, я в считанные минуты собрала разваливающуюся на части картину, ее фрагменты, точно кусочки пазла, легко вошли друг в друга, создав целостное полотно. И только посмотрев на снимки Джесс, я осознала, какой промах совершила.
Она права, иногда я бываю слишком консервативна и твердолоба.
«… Если женщина, то значит, должна обязательно быть с маникюром и красивой прической? Мы все разные…» – звенит у меня в ушах голос подруги, когда я составляю новый портрет убийцы, хотя, справедливости ради, стоит признать, что на этот раз мне уже не требуются знания поведенческого анализа, только логика и метод дедукции…
– Убийце должно быть около тридцати пяти лет. Непростые отношения с матерью. Недолюбленный ребенок, испытывавший определенные трудности в подростковый период, – выписываю я на листок, рассеянно кусая губу. – Подавление агрессии, поиск себя и своего места в этом мире. С годами он научился скрывать свое внутреннее «я», приспособился к внешним условиям и законам этого мира, возможно, не без помощи психолога или какой-то другой терапии.
– Я твоя мать, ублюдок! Ты будешь меня слушаться или проваливай отсюда! – вздрагиваю от пронзительного вопля соседки сверху, делаю громче телевизор, так, чтобы слышно было ровную трескотню шоу, но недостаточно громко, чтобы вникать в смысл их беседы.
– После в его жизни случается травматическое событие, которое поднимает в нем волну гнева, с которой он уже не может справиться. Злость, ярость и разочарование, годами копившиеся внутри, вырываются наружу. Он убивает. Первое убийство должно быть грязным, неаккуратным, эмоциональным и очень личным. Он должен был убить свою мать, – продолжаю рассуждать я, тщательно фиксируя свои мысли на бумаге. – А дальше… пропасть, в которую он неизбежно скатился. Убийство – это момент слабости, выброс неконтролируемой ненависти и злости, желание наказать, проучить, но оскопление… оскопление – это не просто попытка, а жгучее желание обезличить свою жертву, лишить ее четкого гендера, сделав одинаково похожей как на женщину, так и на мужчину. Во всей этой истории убийца ощущает себя не санитаром и не миссионером, он – жертва, жаждущая справедливости…
От этого умозаключения становится не по себе. Тянусь к бокалу и одним глотком допиваю теплые остатки вина, морщась от резкого алкогольного вкуса. Откладываю лист с новым профилем в сторону, переключая свое внимание на личное дело Эми Милтон. Она была первой жертвой, и, хотя я точно знаю, что ее убийство было таким же аккуратным и выверенным, как и остальные, я вчитываюсь в крупицы информации касаемо Оливии Милтон. Дочери, которую она родила 15 октября 1984 года в Новом Орлеане. В 2014 году девушка работала в салоне красоты – парикмахером, и, судя по ее страничке в Фейсбуке, профессию она не меняла. Последний пост был размещен десять минут назад, на нем изображена круглолицая шатенка с короткими волосами и несколькими прядями, выкрашенными в яркие цвета: зеленый, синий и фиолетовый.