какой-то смысл и понимание того, почему они оказались здесь сегодня.
С облегчением выдыхаю, встречаясь глазами с высокой худощавой блондинкой, которая не так давно о чем-то беседовала с Чарли Манн. Снова осматриваюсь по сторонам, но виновницы этой выставки в зале нет.
– Интересная экспозиция, не правда ли? – пытается завязать со мной светскую беседу женщина, потягивая шампанское.
– Я только пришла, но полагаю, вы правы. Автор умеет по-настоящему удивлять и шокировать.
– О, да. Как точно вы подметили. Рекомендую начать с работы «Страх», мисс Манн сказала, что так будет правильно погружаться в мир ее грез…
Натянуто улыбаюсь, делая шаг в предложенном мне направлении. Изваяние, с которого следовало начинать знакомство с этой странной экспозицией, представляет собой сложенные друг на друга слои гипса, каждый из которых имеет какие-то бессмысленные засечки и выкрашен во все цвета радуги. Где крупный ярус, выкрашенный в фиолетовый цвет, находится наверху, а красный и, по площади самый маленький, находится внизу. Что именно в этой работе должно говорить о страхе, мне лично непонятно.
Возле следующего постамента стоит пожилой мужчина, а потому я вынужденно задерживаю взгляд на разноцветной кучке.
– Правильный выбор, – звучит у меня над ухом низкий женский голос, от которого по коже бегут мурашки. Я едва успеваю обернуться, как Чарли Манн с приветливой улыбкой на лице продолжает: – Рада вас снова видеть. Позволите вновь стать вашим проводником в таинственный мир скульптуры?
– Добрый вечер, – отвечаю ей я твердым ровным голосом. – Почту за честь. Никто, кроме вас, не сможет сделать этого лучше…
– Это точно. Работу «Страх» я создала в 2014 году… для меня это во многом особенная работа, – говорит она, поджимая губы.
«Летом 2014 году была убита Эми Милтон», – фиксирую в мыслях, неожиданно увидев эту работу другими глазами. То, что на первый взгляд показалось мне бесформенными пластами гипса с непонятными зазубринами, на самом деле олицетворяет собой фотографии с замершими на них картинами, где в полной мере можно рассмотреть только то, что изображено на самом темном и крупном фиолетовом слое. И изображение это – геральдическая лилия, один из символов Нового Орлеана.
– … Я очень суетилась и волновалась, но стоило мне закончить с ней, как в душе наступил покой… никогда не чувствовала себя такой счастливой, как в тот миг, Я поняла, что на верном пути. После долгих лет поисков я наконец нашла свое истинное призвание, – рассказывает Чарли, после чего предлагает продолжить знакомство с выставкой, и мы подходим к работе под названием «Гнездо».
Если бы не название, я предположила бы, что это просто бесформенная куча, которую автор хорошенько процарапал с внешних сторон, чтобы придать хоть какую-то форму. Но теперь, осознавая, какие смыслы хранят в себе эти работы, я стараюсь разглядеть в ней то, что может быть скрыто внутри. Сверху, в самом центре, есть небольшое углубление, в котором, если сильно приглядеться, можно увидеть несколько шариков, вероятно, символизирующих яйца.
Один, два, три, четыре…
«У Джины Кокс было пятеро детей и, как и Эми Милтон, убита она была в 2014 году», – проносится в мыслях, но я стараюсь сохранять спокойствие.
– В этой работе мне хотелось подчеркнуть важность семьи, – говорит тем временем Чарли.
Я не свожу с нее глаз, при этом боковым зрением продолжаю наблюдать за другими посетителями в зале. Мужчина изучает скульптуру у окна, худощавая блондинка разглядывает что-то у противоположной стены, еще позади есть парочка, я слышу их тихое перешептывание.
Я смогу. Я в безопасности.
– А что для вас значит семья? – решаюсь вступить с ней в разговор я.
– Должна признаться, сама уже давно пытаюсь найти ответ на этот вопрос. Семья – это поддержка, любовь, принятие и, разумеется, честность. У лжи короткие ноги и гнилая суть. Думаю, именно эту мысль я и пыталась воплотить в этой работе. Видите это гнездо? – спрашивает Чарли Манн, ловко возвращая разговор в удобное ей русло. – Оно выглядит прочным и надежным, внутри уже есть яйца, дело за малым, но вот матери здесь нет… из этих яиц не вылупиться здоровым птенцам. Только в любви, только в заботе, только в полном принятии…
– Как тонко подмечено, – подыгрываю ей я, расстегивая пальто. – Без материнской любви и заботы в жизни приходится туго. А какой была ваша мать?
Чарли щурит глаза. Ее язык медленно прокатывается по внутренней стороне щеки, после чего ее губы наконец снова растягиваются в насмешливой улыбке.
– Я ужасная хозяйка, – неожиданно ахает она, наигранно прикладывая ладонь к груди. – Я ведь даже не предложила вам выпить.
Не дожидаясь моего ответа, она суетливо направляется к маленькому столику у окна, где стоят несколько нетронутых бокалов с шампанским. Воспользовавшись этой заминкой, тревожно озираюсь по сторонам, с облегчением подмечая – в галерее, помимо меня, еще пять гостей.
– Простите мне мою рассеянность, сегодня для меня особенно важный вечер, – говорит Чарли, возвращаясь с двумя бокалами, один из которых она протягивает мне.
Пить я не собираюсь, это уж точно. Но, принимая бокал, благодарно улыбаюсь. Вероятно, решив, что все формальности соблюдены, Чарли продолжает:
– Так на чем мы остановились?
– Я спросила про вашу мать. Какой она была? – напоминаю я, умышленно делая акцент на последнем слове.
– Многогранной… непредсказуемой… взбалмошной… ненадежной… жестокой. Она была шикарным учителем… который своим примером показывает, как не нужно делать, – самодовольно улыбаясь, говорит Чарли, делая глоток из своего бокала. – В прошлый раз вы сказали, что плохо разбираетесь в живописи, а как у вас со скульптурой? Что можете сказать про эту мою работу?
Мы подходит к следующему экспонату. «На дне». Первое, что приходит на ум: передо мной продолговатой формы камень с небольшим бугорком. Поверхность рыхлая и неоднородная, при этом выкрашена фигура в какой-то неживой коричнево-красный цвет, точно камень этот гниет изнутри…
«Гниет изнутри…» – эта ассоциация кажется мне верной.
Я чувствую на себе пристальный и тяжелый взгляд Чарли, но стараюсь не отвлекаться. В 2015 году мертвой была найдена Нэнси Оуэн. Женщина страдала от алкогольной зависимости. Перед глазами всплывает ее отечное рыхлое лицо, и я чувствую, как у меня перехватывает дыхание.
– Мне нравится то, как вы назвали эту работу, – говорю я, тщательно подбирая слова. – На первый взгляд может показаться, будто это камень, который подняли со дна водоема. Но это не так… я думаю, этой работой вы хотели показать, к каким последствиям может привести алкогольная зависимость. На дне бутылки…
Я едва успеваю договорить, как Чарли Манн начинает громко хлопать в ладоши. Все присутствующие в зале вонзают в меня свои глаза, точно я стала еще одним экспонатом выставки…
Мы продолжаем переходить от одной скульптуры к другой, хотя правильнее было бы сказать, что я совершаю путешествие во времени, становясь вынужденным свидетелем ее безумств. Передо мной очередной экспонат, напоминающий прямоугольник, стоящий на двух устойчивых ногах. Присматриваюсь, понимая, что здесь все не то, чем кажется.
Под пристальным взглядом Чарли я вглядываюсь в бугры на вершине этого прямоугольника, пока неожиданно не осознаю – это зуб… и это Бобби Джексон.
Она была стройной и ухоженной женщиной, матерью троих детей, которую весной 2018 года нашли мертвой…
Мне уже удалось поразить Чарли своей проницательностью и удивительной способностью считывать скрытые смыслы. Она ждет моего рассказа, но в этот раз я нарушаю правила.
– Похоже на гору… присыпанную снегом, неподступную, – начинаю я, стараясь не обращать внимания на то, как приподнимается ее правая бровь в молчаливом негодовании. – Я могла бы сказать, что это символ не взятой вами высоты…
– Что? Нет, неверно. Прочитайте название, это должно помочь, – предлагает мне она с легким раздражением в голосе.
– «Маленькое волшебство», – читаю я название работы. И хотя прекрасно понимаю, какую именно параллель она провела между моложавой Бобби Джексон и этим молочным зубом, я продолжаю придерживаться своей изначальной версии. – Все-таки я вижу здесь холмы, спуски и подъемы, крытые виражи… это похоже на жизнь в миниатюре… маленькое волшебство….
– Да нет же, это молочный зуб, – нетерпеливо перебивает меня Чарли, одним глотком выпивая остатки шампанского, которое все это время так изящно потягивала, пока мы переходили от одного экспоната к другому. – Отсюда и название. Это символ перемен и увядания. Как бы ты не старался казаться молодым и привлекательным, ты обречен… и разумеется, в тебе есть гнильца…
– Ну конечно, – соглашаюсь с ней я, когда мы переходим к заключительной работе, представляющей собой большую толстую тарелку с черным ободком и каким-то разноцветным месивом в центре.
У меня нет ни малейшего сомнения в том, что эта скульптура посвящена художнице, убитой почти два месяца назад. На блюдце есть засечки и, оставив попытки собрать их в одну целую картину, я внезапно начинаю видеть десяток глаз, смотрящих прямо на меня.
Удивительно, но эта работа шокирует и отвращает не меньше подлинников, которыми были увешаны стены галереи еще несколько дней назад.
– Полагаю, выставка Линды Саммерс имела большой успех, раз вы решили увековечить ее в скульптуре… хотя, может быть, для этого нашлись другие причины?
– Ну вот, это же совсем другое дело, – с придыханием тянет Чарли, любуясь своей работой. – Причины – это следствия выборов. Мы с вами уже говорили об этом… Выбрать мисс Саммерс как музу было предначертано много лет назад… Я в данном случае просто следовала зову сердца… зову судьбы, если хотите…
– Думаю, самое время узнать больше о самой первой вашей работе… с которой все началось… или, правильнее сказать, выбор которой определил ваше будущее?
– Я еще в прошлый раз была поражена вашей способностью схватывать все на лету. Снимаю шляпу, если когда-нибудь появится желание посвятить себя искусству, буду рада стать вашим проводником, – улыбаясь, говорит Чарли, пронзая меня жадными безумными глазами.