Я жду, что он расскажет мне о том, что случилось в галерее, когда я окончательно провалилась в темноту, но он начинает свой рассказ с самого начала.
Вечером, наконец закончив свои дела, Кевин попытался со мной связаться, но не смог. Наученный прошлым опытом, он решил немного подождать, но я на связь так и не вышла. Тогда он поехал ко мне домой, где встретился с Джесс.
Когда он рассказывает об этой неожиданной встрече, мой мозг тревожно фиксирует это событие, сигнализируя остановиться на нем поподробнее. То, что Кевин поехал меня разыскивать после часа молчания, меня не удивляет, но вот что у дверей моей квартиры делала Джесс, по-настоящему тревожит.
Но Кевин продолжает свой рассказ, и я не решаюсь сбивать его с мысли.
В этот раз Кевин не стал действовать в одиночку, решив, что это может иметь какое-то отношение к расследованию, а потому доложил обо всем Блэкману.
– Честно говоря, если бы не он, я не знаю, как все могло сложиться. Оказывается, его люди уже несколько дней следили за этой чокнутой… – говорит Кевин.
Все-таки это была слежка… Мадам Моррет была права… Все это время они были буквально через дорогу, но бездействовали… безучастно наблюдали за галереей, не ведая, что творится в ее стенах…
– … Их цель была просто следить за Чарли, никак себя не выдавая, я, разумеется, об этом даже не догадывался… да и вообще, в участке про слежку никто не знал… – слышу я странные интонации в голосе Кевина. Он выглядит одновременно раздраженным и обиженным.
– И давно он понял, что это она? – спрашиваю я осипшим голосом.
– Джен, это не соревнование! Ты в своем уме? Какая разница! Главное, что, благодаря ему ты сейчас здесь, – без колебаний вклинивается в нашу беседу Джесс, крепко сжимая мою ладонь.
Я смотрю в ее сторону, стараясь при этом не делать резких движений головой, опасаясь, что комната может начать кружиться. Мы встречаемся взглядами, и возмущенное лицо подруги разглаживается, и она снова смотрит на меня с какой-то скрытой болью.
– Я чуть с ума не сошла. Джен, ты ведь могла умереть…
Могла… я была уверена, что так все и будет… была уверена, что уже никогда не увижу ни Кевина, ни Джесс, никого…
Чувствую, как по щеке скатывается слеза, а к горлу подкатывает болезненный ком.
– Ты сказал, там был Кристофер, – вспоминаю я. – Он звонил мне, перед тем как я вошла в галерею. Я не могла до тебя дозвониться, и полагаю, мне было страшно идти туда, никому не сообщив, где я и что делаю. Кажется, я пригласила его присоединиться… но не была уверена, что он приедет.
– Он оказался там самым первым. С его слов, он пытался оказать тебе помощь, когда Чарли попыталась напасть на него со спины. Ему удалось увернуться, но у них завязалась драка. Он отделался небольшой царапиной, а Чарли хорошо досталось по голове.
Пытаюсь собрать картинку вечера воедино, поочередно вклинивая в нее события, но голова начинает гудеть, словно все внутри противится заново проживать весь этот ужас. И хотя я точно знаю, что не смогу спокойно жить до тех пор, пока в этой истории будет оставаться хотя бы одно крошечное черное пятно, сегодня, прямо сейчас, я позволяю себе выдохнуть и расслабиться.
Я жива. Я жива…
– Ты знаешь, а мне он начинает нравиться, – хитро сощурив глаза, сообщает Джесс, когда мы с ней остаемся вдвоем.
Это первая реплика, которая не имеет прямого отношения к чудовищным событиям, а потому я не испытываю ни раздражения, ни обиды. Удивительно, но я готова говорить даже о Кевине, только бы снова не проваливаться в воспоминания, где я вновь истекаю кровью. Рука, которой я все это время прикрывала живот, медленно опускается ниже. Под пальцами прощупывается шершавая повязка, прикосновение к которой напоминает разряд тока. Меня пробирает озноб.
– Она меня порезала… что там? – спрашиваю я, глядя Джесс в глаза.
Мои слова тревожно висят между нами. Джесс внимательно разглядывает что-то на полу, точно не слышит вопроса, точно не чувствует на себе мой тяжелый взгляд.
– Он очень сильно переживал. Я никогда не видела, чтобы мужчина так себя вел, – говорит она, продолжая избегать зрительного контакта. – Думаю, он действительно тебя любит.
– Джесс, я хочу знать правду. Что со мной?
Я помню нож с кровавыми пятнами в руках Чарли… помню адскую обжигающую боль внизу живота, точно кто-то решил наживую вырезать аппендицит…
Нет… нет…
Все внутри сжимается, и я острее начинаю чувствовать головную боль. Словно где-то в самом центре мозга находится тяжелый маятник и, раскачиваясь из стороны в сторону, он звонко бьет по вискам.
– Куда она ударила меня ножом? – Мне кажется, я уже знаю ответ, но мне нужно услышать его. – Она порезала мне матку? Да?
– Джен, у тебя все хорошо… все уже в прошлом… все хорошо…
– Не надо говорить со мной, как с дурой. Скажи правду…
– Врачи сделали все, что могли… гарантий они не дают, но главное, ты жива…
– Да… я жива… – повторяю за ней, чувствуя странную, незнакомую мне пустоту внутри.
Я никогда не думала о детях, не мечтала о материнстве. Но мне было важно знать, что это мой осознанный выбор…
Однако встреча с Чарли Манн, похоже, лишила меня этой привилегии…
Глава 41
Мне предлагалось провести в клинике еще пару дней, но, узнав о том, что мои показатели в норме, я настояла на выписке. И вот теперь, три дня спустя после ужасных событий, Джесс помогает мне вернуться домой.
– Ты пока посиди на диване, а я заварю травяной чай. Я специально ездила за ним в китайский квартал. Говорят, он творит чудеса, – командует Джесс, начиная звенеть посудой.
– Ага, пришивает кусок матки на место, – ворчу я, комментируя его сомнительные свойства.
– Где у тебя сахар или мед?
– Мед в холодильнике на дверце, а сахара у меня нет, – отвечаю я, наблюдая за ней.
Видеть Джесс на кухне непривычно, особенно на моей. Последний раз, когда я сильно болела и нуждалась в помощи, Джесс была на каких-то съемках со Скоттом, и обо мне заботилась мама. Она варила мне куриный суп, заваривала травяной чай, пекла булочки…
– А где мой телефон? Ты обещала мне его отдать, когда я выпишусь.
– В моей сумочке, во внешнем кармане. Только прошу, не надо читать новости, там такое пишут.
Об этом я даже не подумала. Наблюдаю за тем, как появляется заставка приветствия и загружается страница приложений, которой я пользуюсь каждый день. Следом на экране всплывает предупреждение о надвигающемся урагане, датируемое 5 января.
Видимо, это самое важное, что я пропустила…
Я собираюсь убрать телефон на стол, когда он неожиданно начинает вибрировать и пищать, уведомляя меня о новых сообщения, пропущенных звонках, записях на автоответчике и наконец, новых письмах на почте.
На иконке звонков появляется отметка 134. От комбинации этих цифр у меня щемит в груди.
– А что ты сказала моей маме? – спрашиваю я, открывая нашу с мамой переписку.
Ответа от Джесс я больше не жду, потому как у меня снова шумит в ушах. Я вглядываюсь в сообщение, читаю его снова и снова, но отказываюсь верить.
Этого не может быть… не может быть…
– Черт! Джен, прости, – говорит Джесс, неожиданно появляясь рядом, она выхватывает телефон и тут же прижимает меня к себе. Она гладит меня по спине, а я, уткнувшись ей в шею, только тихо плачу. – Прости, я не знала, как тебе сказать. Я понимаю… Джен, но ты ничего не можешь уже с этим сделать… Мне очень, очень жаль…
– Я не могу… я должна быть там… я должна быть рядом.
– Не дури. Ты ничего не изменишь. И тебе нельзя. Нет.
– Я поеду. Пожалуйста. Джесс, я должна лететь в Майами. Сейчас.
Я проговорила с мамой почти весь полет, позволив ей по несколько раз повторить историю случившегося, используя самый разный спектр эмоций: от отчаяния до сострадания, от гнева до обиды, от злости до жалости.
Я старалась найти слова поддержки ей, но понимала, что самый тяжелый разговор у меня впереди. Думая о случившемся с Винсентом, я на время позволила себе забыть то, через что прошла сама. Притворилась, что ничего не было, что единственная причина моего молчания – это какой-то странный курс психотерапии или духовная практика самоочищения, о которой Джесс наврала маме, чтобы не сваливать на нее еще одну трагедию.
«Одна проблема за раз» – похоже, это стало девизом для всех, кто со мной знаком.
Рейс прибыл с опозданием, а после всех пассажиров заставили еще минут двадцать сидеть в душном самолете. Пилот дважды приносил свои извинения, как-то объясняя происходящую заминку, а я думала только о том, что в моем случае эти минуты уже ничего не изменят.
Я опоздала не на час и не на два… Меня не было рядом с братом, когда я была ему так нужна.
Три дня назад Лия почувствовала себя плохо. Они были где-то у берегов острова Коставей-кей, откуда было принято решение экстренно лететь в госпиталь в Майами. В самолете у нее открылось кровотечение, а когда они прибыли в больницу, Лия была уже без сознания. И теперь диагноз «преждевременная отслойка плаценты» – еще одно клеймо, выжженное в истории нашей семьи.
Ребенка спасти не удалось. И этот факт сам по себе уже большая трагедия и боль. Но то, что Лия уже трое суток находится в реанимации, не позволяет принять случившееся и найти в себе силы перелистнуть эту черную страницу нашей семейной истории.
Мой брат застрял в том дне, когда в последний раз сжимал ладонь своей жены, с надеждой передавая ее в руки врачей.
– Джени, это была девочка… дочка… у меня должна была быть дочка, – едва увидев меня, спокойный и сдержанный Винсент начинает плакать, как маленький ребенок над сломанной игрушкой.
Он крепко прижимается ко мне, но я та самая соломинка, за которую не стоит сейчас хвататься. Я надломлена и слаба. Я сама хочу за кого-нибудь ухватиться. Шов внизу живота не дает о себе забыть, напоминая ежесекундно жгучей болью и спазмами. Мне трудно дышать…