Я подхожу к стенду, где рядом с листом для обратной связи лежат буклеты. На белой плотной бумаге сверху вниз размещена информация о галерее «Вдохновение», которая появилась пять лет назад и, если верить тексту, уже успела открыть миру искусства таких художников, как Энрике Кэпрон, Кэрри Свонг и Антонио Мария. На обороте буклета я пробегаю взглядом по скудной информации о Линде Саммерс, которая в пятьдесят два года отважилась показать миру свое хобби. Это была ее первая персональная выставка, которая могла бы стать новым витком в ее скучной биографии медсестры и кассира в сети супермаркетов, но не случилось…
– Я не знала, что здесь кто-то есть, – раздается за спиной низкий женский голос. – Добрый вечер и добро пожаловать в галерею «Вдохновение».
Резко оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с высокой широкоплечей женщиной с короткими красно-рыжими волосами, оттенка, очень схожего с моим. Сильно накрашенные глаза перетягивают на себя все внимание, хотя уверена, без такого количества темных красок и блестящих теней светло-зеленые глаза смотрелись бы более прозаично.
– Буду рада, если вы оставите свой электронный адрес. Мы маленькая галерея и дорожим каждым ценителем прекрасного.
– Меня сложно назвать эстетом, я здесь скорее из любопытства, – честно отвечаю я, все же заполняя семнадцатую строчку, оставляя адрес своей электронной почты.
– Да, увы, но иногда творцов прославляет не столько их видение прекрасного, сколько смерть, – говорит женщина, и я наблюдаю, как она меняется в лице: от приветливой открытой улыбки до сдержанной учтивости.
– Ужасная история. Но у нее действительно необычные работы, может быть, вы мне немного расскажете о выставке и о художнице, если, конечно, у вас есть время, – говорю я, чувствуя противный тремор в ногах.
Тревожно смотрю по сторонам, пытаясь понять, что происходит, и не стала ли я случайно частью какой-то скрытой инсталляции.
– Это всего лишь метро. Те, кто здесь живут уже давно, привыкли к этим вибрациям, мы их даже не замечаем, – приходит мне на помощь женщина, твердым шагом сокращая расстояние между нами. – Давайте начнем нашу экскурсию вот с этой работы, думаю, вы и сами догадались, что это оммаж Эдварду Мунку и его знаменитой картине «Крик».
– Линда пыталась запечатать в своих работах боль и обиды, которые терзали ее душу, – говорит хозяйка галереи, представившаяся именем Чарли Манн. – Многие сегодня выбирают экспрессионизм, но не у всех получается так глубоко заглянуть внутрь себя и вытащить на поверхность свои истинные эмоции и чувства, но у Линды был потенциал. Вы только посмотрите на эти глаза.
Чарли указывает на глаза-блюдца, выполненные в серо-черной гамме, с красной сердцевиной, похожие на мишень для метания дротиков. Они настолько большие и несуразные, что требуется несколько секунд для того, чтобы осознать – это глаза на грушевидной вытянутой гримасе ужаса и скорби. Я где-то слышала интересную мысль: «Глаза – зеркало души». Если это так, то я бы сказала, что эти полотна кричат о боли, отчаянии и потере себя.
– «Страдание», – читаю я название картины. Как по мне, она мало чем отличается от той, на которой изображено лицо-мандолина и которую автор почему-то назвала «Надежда», но я только коротко киваю, потому как уже успела услышать достаточно о нюансах цветопередачи чувств и эмоций. Мне это все не понять. Никогда.
– А сейчас мы с вами подходим к особенной части экспозиции. Я для себя называла ее будуаром, потому как здесь столько личного, – чувственно понизив голос, говорит Чарли, наклоняясь ко мне.
Терпкий запах ее духов с древесными нотами раздражает мои рецепторы, а напористый взгляд приводит в замешательство. На многих картинах я заметила наклейку «Продано», но она сильно ошибается, если надеется совершить со мной сделку.
– Да, работы необычные… можно сказать, уникальные… как думаете, почему она выбрала вашу галерею для своей дебютной выставки?
– Она выбрала? Нет, сладкая, это я ее нашла. Считаю это своим призванием – находить самородков и помогать им в жизни. Линда была как раз такой, она выкладывала свои работы в сеть… Не думаю, чтобы она когда-то всерьез задумывалась о том, какой талант горит у нее в груди. Увы, но на своих плечах она много-много лет носила груз боли, вины, угрызений совести…
– И что же так беспокоило ее? – аккуратно спрашиваю я, продолжая вглядываться в размытое полотно.
– Сложно сказать, мне она никогда не исповедовалась. Но к такому возрасту все мы, полагаю, уже имеем за плечами то, о чем сожалеем и что хотели бы изменить, будь у нас такая возможность, разве нет? – хмыкает женщина, покачиваясь на пятках. – Кстати, искусство в таких случаях оказывает как раз целебное свойство. Вы только посмотрите на это полотно, – продолжает Чарли, предлагая мне обратить внимание на картину с двумя вытянутыми пятнами, по форме напоминающие асимметричные восьмерки. – Это одна из моих самых любимых ее работ.
Прочитав название «Оборотная сторона луны», я, как мне уже было предложено ранее, стараюсь увидеть картину целиком, не заостряя внимание на главных фигурах: очевидно, женской, с темно-бордовой шляпой и сине-черными глазами-блюдцами, и мужской, с серо-зелеными глазами, явно доминирующей как над женским образом, так и на картине в целом. Выглядит она такой же депрессивной, как и все остальные, но в ней чувствуется какая-то дополнительная драма.
– Эта картина изначально называлась «Изнанка», но я посоветовала сделать что-то более изящное. Ведь в искусстве историю рассказывает не название, а движение кисти. Обратите внимание на эти лица. Здесь и страсть, и одержимость, и животная агрессия, и, разумеется, страх и отчаяние. Люди врут, а искусство лишено фальши, это нагота души творца.
Снова смотрю на полотно, но вижу все ту же жуткую картину, рядом с которой даже находиться неприятно.
Чарли снисходительно улыбается, едва заметно поглядывая на часы на правом запястье. Я же смотрю за окно: уже стемнело. Прячу руки в карманы своего кашемирового пальто, но все еще чувствую неуютный морозец внутри.
– Простите, я совсем забыла спросить: вино, чай, кофе? В больших галереях такого вам не предложат, но я стараюсь, чтобы у нас все чувствовали себя как дома: комфортно и расслабленно.
– Благодарю, но это лишнее. У вас и без этого очень уютно, – выдавливаю я откровенную ложь.
Чарли продолжает с улыбкой смотреть мне в глаза, становится неловко.
– Говорят, это сделал ее брат, но в ее работах я не увидела какого-то особого отношения к семье. Или вот это «Страдание» родом из детства?
– Сегодня модно все списывать на детские травмы, но это незрелый подход к проблеме. Мы – продукт выборов: тех, что приняли сами или же принятых за нас кем-то. Но так или иначе, выбор и только выбор решает все. Что касается брата, то мне об этом ничего не известно. Насколько я знаю, его в тот вечер здесь не было, во всяком случае, в галерею он не заходил.
Чарли уже показала мне все картины, и мы стоим с ней перед выходом. Единственная работа, про которую еще не было сказано ни слова, это странное бесформенное изваяние в центре холла.
Я делаю шаг вперед и читаю с таблички – «Причина всему».
– Это тоже работа Линды?
– Нет, – качает головой Чарли, прокатывая языком по внутренней стороне щеки. – Это мое творение.
– Необычный выбор, – парирую я, принимая ее правила игры.
– Вот это уже другой разговор. Верно, не травмы детства, но осознанный выбор. Эта работа как раз такая, первая, которую я сделала, полностью соединившись со своим внутренним «я», – благодарно улыбнувшись, отвечает она, внимательно заглядывая мне в лицо.
– А это случилось где-то недалеко отсюда, верно?
Чарли оборачивается к двери, словно пытаясь проследить за моим взглядом. Несколько секунд я смотрю на ее широкие плечи, плотно упакованные в классический темно-синий пиджак в мелкую вертикальную полоску.
– За салоном красоты находится пустующая территория, что-то вроде складских помещений. Ее нашли там, – сообщает Чарли, снова поворачиваясь ко мне. – Но вы можете не беспокоиться, здесь всегда довольно тихо и безопасно.
– Полагаю, Линда думала так же.
– Заглядывайте к нам еще, буду рада вновь стать вашим проводником в мир прекрасного.
Невольно оборачиваюсь назад и вновь смотрю на странную скульптуру, а также пробегаюсь глазами по мрачным картинам на стенах.
У нас определенно совершенно разное чувство прекрасного.
Я сажусь в такси, когда телефон в кармане начинает отрывисто пищать, оповещая меня о новых сообщениях. Пять уведомлений о пропущенных звонках, но я не успеваю среагировать, как в запястье неожиданно ощущается странная вибрация. На экране часов высвечивается имя – Винс, а вслед за часами оживает и телефон.
Подношу его к уху, приветствуя брата.
– Покупая тебе эти часы, я думал, это будет гарантом того, что мы сможем услышать друг друга в любое время, – говорит Винсент, минуя слова приветствия. – Ты чем-то сильно занята?
– Нет, была в картинной галерее, – отвечаю я. – Странно, но я только получила твои сообщения о пропущенных звонках. Аж пять раз звонил. Что-то случилось?
– А то. В общем, мы решили, что будет здорово всем вместе встретить не только День благодарения, но и Рождество. Что скажешь? Согласна?
– Конечно, – радостно выдыхаю я. – Это будет здорово, а как же ваш круиз?
– Я поменял билеты, но это пока секрет. Хочу обрадовать родителей в День благодарения.
– Это лучшая новость за весь день.
Профессор Лимерман, человек, который в студенческие годы стал для меня надежным проводником в мир поведенческого анализа, любил акцентировать внимание на том, что профайлер должен уметь опираться не только на почерк убийства, но и на жертву. Теперь, когда я лично увидела работы Линды, а также побывала на месте ее смерти, мне есть что выписать на магнитную доску, скрывающуюся за тяжелой гардиной в моем кабинете.