Открываю его и тут же впиваюсь взглядом:
«Проверил список. Дела давно закрыты и на серию не похожи. Увечья схожи, но почерк разный. Тебе нужно отдохнуть. Готов с этим помочь. Жду ответа. Время пошло».
Перечитываю сообщение, обращая внимание на смысл, скрытый между строк: «дела давно закрыты» – ты впустую тратишь мое и свое время; «увечья схожи, но почерк разный» – ничего примечательного и достойного твоего внимания; «тебе нужно отдохнуть» – держаться подальше от убийств и прочих опасных ситуаций; «время прошло» – я хочу знать, где ты и чем занимаешься, в противном случае брошусь тебя спасать, используя все ресурсы полиции.
Власть, контроль, подчинение…
Тяжело вздыхая, сообщаю ему, что у меня все в порядке, и только после этого открываю файл с именами, который составила несколько дней назад.
В этом списке шесть женщин, включая Линду Саммерс. Меньше всего на свете Кевин хотел мне давать хотя бы какую-то информацию, и все же фраза «увечья схожи, но почерк разный» – говорит о том, что я на верном пути.
Эми Милтон – жена и мать двоих детей, работала горничной в отеле, увлекалась фотографией, мечтала сделать персональную выставку. В день убийства в местном баре «Дринкери» выступала рок-группа «Мусорный мальчик», и, хотя тело женщины было найдено возле мусорных баков, связи с участниками музыкального коллектива установлено не было.
– … Были отрезаны половые органы, – читаю я подробности в статье.
С этими словами встаю со своего кресла и сдвигаю в сторону тяжелую портьеру, скрывающую мою рабочую доску.
Вписывая в верхний левый угол имя Эми Милтон, я понимаю, что она, возможно, была первой жертвой серийного убийцы.
Следом идут пятидесятивосьмилетняя Нэнси Оуэн, убитая осенью 2015-го, шестидесятилетняя Франческа Мессони – 2016, пятидесятилетняя Мелисса Фриск – 2017, шестидесятилетняя Бобби Джексон – 2018 и наконец, пятидесятидвухлетняя Линда Саммерс.
– Ты начал в две тысячи четырнадцатом, или это просто самая ранняя жертва, которую мне удалось найти? – спрашиваю я, кусая кончик ручки. – Одно убийство в год, почему? Или я кого-то упускаю?
Начинаю ходить от одной стенки к другой, попеременно бросая взгляд то на фотографию Линды Саммерс в верхнем правом углу доски, то на Эми Милтон в левом и всех остальных, которых разместила сразу под ней. Разный рост, вес, раса… Даже несмотря на схожий возраст, все они выглядят по-разному: кто-то молод и привлекателен, как Бобби Джексон, а кто-то, напротив, рыхлый и отечный, как Нэнси Оуэн.
Как именно ты отбираешь своих жертв? Оскопление – это попытка очистить тело от гендерного неравенства или… это какой-то ритуал… Что это значит для тебя?
Глава 8
После нового вторжения в мою квартиру, случившегося 25 октября, я будто снова проживала ужас пятилетней давности. С одной лишь разницей: в этот раз я не могла поговорить об этом ни с мамой, ни с Джесс, ни с кем-либо еще…
Тогда я просто включила свой лаптоп, и чистый лист, растянутый на весь экран, вобрал в себя всю мою боль и отчаяние. Это было письмо, которое я писала себе, но отправила… папе.
В тот день мне хотелось быть услышанной именно им. В тот день я, как никогда прежде, нуждалась в его поддержке.
И он дал мне то, чего я так желала, и даже больше… теперь мы с ним ведем тайную переписку. И то, что мы печатаем в письмах, словно навеки остается скрытым в нашей личной переписке и никогда не поднимается при личных встречах. Это моя исповедь, а он словно мой проводник в этой непростой беседе с самой собой…
Я читаю статью касаемо расследования смерти Линды Саммерс, когда на экране моего лаптопа всплывает уведомление: новое письмо от пользователя Harry_in_a_hurry@gmail.com
Сворачиваю окно браузера и, облокотившись на спинку своего кресла, разминаю затекшую шею, пока загружается текст письма.
«Привет, мой Светлячок!
Мне тоже бывает грустно и одиноко… В такие моменты хочется убежать ото всех и, как в детстве, забраться на большой дуб, что рос в конце участка… в домик, который я там соорудил, в мою крепость. Я тебе никогда об этом не рассказывал, но… когда умер мой дедушка… мне было стыдно плакать при маме и бабушке… мне было уже пятнадцать лет, когда я потерял того, кто заменил мне отца. И вот я остался единственным мужчиной в семье и не мог распускать нюни. А мне хотелось выть от этой утраты вместе со всеми.
И ночью, когда никто меня не видел, я спрятался в домике на дереве и просидел там до самого утра… Я плакал, разговаривая с дедом, рассказывая ему свои яркие воспоминания… но, несмотря на то, что я был один, в ту ночь я был не одинок. Я знал, что дед рядом со мной, что он надежно укроет меня от злого ветра грядущих перемен. Его мудрость осталась во мне…
В ту ночь, несмотря ни на душевную пустоту, ни на беспомощность, я чувствовал себя в безопасности. Но мне тогда было только пятнадцать, а потому утром я, конечно, ругал себя за эту излишнюю сентиментальность. Домик на дереве показался мне местом слабости, а не крепостью. А потому в тот же день разломал это место.
Однако с годами я понял одну важную вещь: крепость – это не место, это состояние души. И стоит тебе ее единожды построить, она навсегда останется с тобой».
Мои губы растягиваются в смущенной улыбке, когда я читаю его подпись: «Твой папа-утка». Это прозвище я дала отцу, когда он впервые пришел домой в ярко-желтой строительной каске.
«Привет, папа-утка!
К счастью, у меня никогда не будет такой истории. Ведь мой отец всегда рядом со мной, хотя и без домика на дереве. Но я рада, что ты со мной поделился. Теперь у нас стало одним секретом больше.
Хотела бы и я найти свой замок… но, кажется, стоит мне к нему приблизиться, как он тут же рассыплется… от нахлынувших воспоминаний. Я снова остаюсь стоять одна на пустом и холодном морском берегу моей уже взрослой жизни.
До замка еще далеко, папа.
Пока я все еще пробираюсь через густую чащу, где за каждым раскидистым деревом мерещится мой враг… я точно знаю, он где-то здесь… наблюдает за мной, прислушивается, принюхивается… он что-то задумал, но я не могу понять, что… это сводит меня с ума. Он запутывает свои следы, и я хожу по кругу. Как будто это уже не мой лес, а его.
Я заблудилась в этом лесу, понимаешь? А мне так хочется снова выйти к морю. Жить свою жизнь, ту, какой она могла быть, если бы…
В моей жизни так много переменных…
Кажется, я окончательно запуталась. И он вновь вынуждает меня сделать выбор…»
Я дважды перечитываю свое письмо, после чего ставлю подпись – «Твой Светлячок» и только после этого нажимаю кнопку «отправить».
Вот уже больше двадцати минут, как экран моего лаптопа сохраняет свою статичность, и я невидящими глазами смотрю на текст, не пытаясь прочитать и строчки из этой криминальной заметки.
Я знаю ее наизусть, но сильнее прочих цепких слов и мыслей, которыми автор щедро наполнил свой небольшой текст, в голове у меня пульсирует только одно: «Нью-Йоркский скопец». А на столе исчерканный лист бумаги жестоко напоминает о тщетных попытках понять, кто же он такой, Нью-Йоркский скопец. Я все еще держу наготове карандаш, в надежде на внезапное озарение, но чуда не происходит. Очевидно одно, он существует, и уже порядка пяти лет безнаказанно убивает и оскверняет тела женщин, воплощая в жизнь неведомый мне замысел…
– Он убивает один раз в год… при условии, конечно, что я нашла всех, но их явно не много… – бубню я, тыча затупившийся стержень карандаша в бумажный лист. – Почему такой длинный период охлаждения? Может быть, это форма аккуратности? Попытка не засветиться? Значит, он не одержим какой-то идеей… не пытается воплотить в жизнь какой-то замысел… реализовать свою фантазию… это больше похоже на своеобразную месть, нежели на попытку подчинить… но почему оскопление?
От этих нескончаемых вопросов у меня звенит в голове. Закрываю уши руками, пытаясь сконцентрироваться на чем-то одном, но уже в следующий миг от бессилия хватаю телефон.
– Мерида, рад слышать! – отвечает Кевин, когда я уже собираюсь положить трубку. Голос у него запыхавшийся, точно он бежал марафон.
– У тебя все в порядке?
– Если ты позвонила сообщить о своем согласии, все станет просто чудесно!
– Даже так! Ну, тогда у меня к тебе встречное предложение, которое поможет мне быстрее принять решение относительно пятничного ужина.
– Все что угодно!
Хитро улыбаюсь, наконец отрывая взгляд от исчерканного листа.
Глаза тут же впиваются в статью, опубликованную 12 ноября в «Нью-Йорк пост», через два дня после убийства Линды Саммерс: «Тело стало холстом в руках убийцы».
– Тогда хочу знать все подробности о твоих успехах с мертвой художницей.
– Милая, с художницей все уже давно решено. Там не о чем говорить.
– И все же, дело до сих пор не закрыто…
– Виноват, но я работаю над этой оплошностью, постараюсь решить ее до конца этой недели.
– Даже так, – тяну я, поднимаясь со своего кресла.
Отдергиваю занавеску, и на меня, словно по команде, устремляют свой взор сразу шесть пар глаз. Поочередно смотрю в лицо каждой из них, точно здороваясь: Эми Милтон, Нэнси Оуэн, Франческа Мессони, Мелисса Фриск, Бобби Джексон и наконец, Линда Саммерс.
– То есть, это все-таки сделал ее брат?
– Это сделал убийца, и я отправлю его за решетку, чтобы одна очаровательная и любознательная красотка наконец перестала забивать свою голову всякой ерундой.
Качаю головой, закатывая глаза от этой приторно-слащавой речи. Он что-то говорит, продолжая упиваться своим превосходством, в то время как я веду нешуточную борьбу сама с собой. Часть меня отказывается признавать поражение, а потому, вновь встречаясь взглядом с женщинами на доске, я понимаю, что с таким подходом дело ему не закрыть ни на этой неделе, ни даже в этом месяце. Это серия, а не убийство в состоянии аффекта, каким он желает его видеть.