И это могло быть только одно…
Шейх отбросил распечатку, невидящими глазами уставился на дверь, ведущую в его кабинет…
Оружие!
Гнев Аллаха, что спалит неверных в их логове! То, благодаря чему мусульмане смогут диктовать условия всему миру! Ядерное оружие!
Неужели оно у него?! Неужели он действительно смог его достать и теперь хочет продать?
Соблазнительно. Даже слишком. Перед глазами шейха словно наяву проплывали видения… Большой, горящий город. Тени на стенах — все, что осталось от неверных, спаленных пламенем ядерного огня. Толпы неверных в панике спасающихся из крупных городов, сминая, и затаптывая друг друга — они еще не понимают, что безопасных мест больше нет нигде.
Оружие…
Гнев Аллаха…
Но надо проверить еще раз. Если неверный пройдет и эту проверку — значит Хасан Салакзай откроется перед ним…
Шейх поднял трубку, набрал короткий внутренний номер…
— У нас в изоляторе есть несколько человек, кого нужно расстрелять? И доставьте подозреваемого в мой кабинет…
Шейх ошибался. Он справедливо не доверял пыткам, полагая, что пытуемый скажет все что угодно, чтобы облегчить свои страдания. Шейх больше доверял детектору лжи и "сыворотке правды" — его ими снабжали американцы — в изобилии и бесплатно. Он полагал, что человек под воздействием химии не солжет.
Но здесь он ошибался — и сильно. Таких как я в США было немного — человек сто, не больше. И такие агенты были только у двух стран — у США и у России.
Нас готовили КО ВСЕМУ. Мы должны были действовать в глубоком тылу, в самом сердце Советского союза. Поэтому, мы должны были быть готовыми к любым формам допросов — с "сывороткой правды", с пытками, с гипнозом, на детекторе лжи. И мы были готовы. Облегчало задачу мне то, что большую часть времени, находясь под воздействием сыворотки правды, я и должен был говорить правду. Из того, что я сказал на допросе, лжи было — не более десяти процентов.
Чувствовал я себя погано. Даже очень погано. Во-первых меня приложили в камере — но и я приложил. Старался не переборщить — но одному местному заплечных дел мастеру, плечо вывихнул по-моему.
Особой любви ко мне не испытывали и охранники моей камеры. Видимо получив указание сверху, они ворвались в камеру — втроем, мешая друг другу и облегчая мне возможность побега. Но бежать сейчас мне было совершенно не нужно — поэтому я стоически перенес несколько пинков под ребра, позволил надеть на себя наручники — и мы отправились куда то наверх…
Путь был долгим. Сначала меня протащили по длинному, грязному коридору, освещенному только тусклыми лампочками, защищенными решетками. Через каждые четыре метра в стенах были двери — солидные, стальные, с мощными засовами. Под ногами противно хлюпало, воняло так, что запах бил прямо в мозг. Кисловатый такой запашок — смесь запахов гнили, рвоты, крови. Запах бессилия и пыток…
Затем лестница. Судя по всему — находящаяся под землей — то же самое тусклое освещение, голые бетонные стены, бетонные ступеньки. По ней мы поднялись на два уровня вверх — и меня втащили в какую-то комнату.
В комнате нас ждали трое — один явно старший офицер, это было видно по его выправке, которую не мог скрыть даже дешевый гражданский костюм — он был единственным, не считая меня человеком в этом помещении, одетом в штатское. И двое полицейских — в форме, с дубинками и с пистолетами на поясе, очень похожие на американских полицейских. Я имею в виду поясом с оружием и униформой — наверняка и это мы им передали бесплатно. В отличие от моих тюремщиков, от них не воняло как от зверей…
Офицер что-то сказал, показывая на меня, один из тюремщиков что-то пробурчал в ответ. Тогда офицер раздраженно заорал на них, размахивая руками и показывая на меня и на вторую дверь, ведущую из помещения. Пока он орал, я понял суть происходящего — меня собирались вести "пред очи" большого начальства — а в таком виде вести было нельзя…
Офицер совершал ошибку — он орал на собственных коллег, оскорблял их в присутствии заключенного и неверного. Даже если я не понимал их язык — делать так было нельзя…
Один из тюремщиков вышел, затем вывели и меня — обратно на лестницу. Там меня уже ждало большое ведро воды. Я понял с полуслова, и не дожидаясь пинков и тычков привел себя в порядок. Но тычок все же получил…
В этой комнате у меня сменились конвоиры. Тюремщики отправились вниз, в подземелье, в свои адские глубины — а дальше меня повели полицейские. Впереди шел офицер, размахивая удостоверением перед постами контроля и отдавая резкие, гортанные команды — двое полицейских сзади полувели, полутащили меня. На всем пути я насчитал пять постов контроля — на всех на них были полицейские или солдаты, одетые в SWATовскую американскую штурмовую униформу и с новенькими карабинами М4. Явный признак того, что я попал в антитеррористический отдел, снабжаемый и снаряжаемый из-за рубежа. На втором этаже, где, судя по обилию охраны сидело местное начальство — и находился кабинет, к которому меня вели.
Начальник полиции Белуджистана Хасан Салакзай, на чьем кабинете, как и на всех других на этом этаже не было табличек — над безопасностью явно работали специалисты из ЦРУ США — сидел за большим, похожим на аэродром столом, глядя на меня. Перед ним, на девственно чистой поверхности стола лежал рулон принтерной бумаги. Распечатка моего допроса на детекторе — с ходу догадался я…
Салакзай бросил что-то на местном языке и конвоиры, прицепив меня наручниками к стулу, удалились…
— Итак, мистер Рамайн — вы готовы к откровенному разговору?
— Послушайте… — я взял тот самый тон, которым американцы обычно разговаривают с надоедливыми представителями власти стран третьего мира, усталый, немного раздраженный и с долей превосходства над собеседником — я уже говорил это и повторяю в который раз. Меня зовут Гордон Козицки, я моряк с сухогруза, зашедшего в Порт Карачи. Я не знаю, кто такой Майкл Рамайн. Я требую присутствия в этом кабинете американского консула, я требую возможность позвонить в посольство США. В конце концов, Соединенные штаты Америки отваливают вам и вашей стране кучу денег!
— Да, это так, мистер Рамайн… — спокойно ответил шейх — но вы сильно ошибаетесь, если думаете, что перечисляя нам деньги, вы нас покупаете. Ваша страна и ваш народ еще слишком молоды, они в несколько раз моложе моего народа. Поэтому вы и проигрываете в эти игры — вы тратите деньги и не получаете никакого результата…
— Я требую американского консула — упрямо повторил я.
— Вы обвиняетесь в террористическом заговоре против государства Пакистан, в умышленном убийстве сотрудников полиции государства Пакистан. Каждое из этих преступлений наказывается смертной казнью. Вам есть, что сказать по этому поводу?
— Все, что мне есть сказать по этому поводу, я скажу на суде!!! — имитировал срыв я — здесь вообще действуют какие-то цивилизованные правовые нормы или нет!? Черт возьми, здесь рядом находится наша армия, вы забыли про Гренаду?
— Нет, это вы кое о чем забыли мистер Рамайн! — если Салакзай и играл, то делал он это превосходно, на высшем уровне — есть небольшое отличие между Гренадой и Пакистаном. У нас, хвала Аллаху, есть ядерное оружие. Так что не нам бояться вашей армии, и тем более ваших угроз!
Мы злобно смотрели друг на друга, переводя дух…
— Давайте поговорим спокойно, мистер Рамайн…
— Черт вас возьми, это не мое имя! Это не мое проклятое имя, вы можете это понять или нет!?
— Хорошо. Как вы хотите, чтобы я вас называл?
— Моим настоящим именем. Гордон Козицки.
— Хорошо, мистер Козицки… — неожиданно легко согласился шейх — если вас устраивает такое имя, пусть будет оно. Мне важно знать другое. На допросе вы показали, что вас преследуют разведслужбы США, что вы приехали в государство Пакистан для того, чтобы выйти на связь с террористическими организациями исламского сопротивления, и что-то им продать. Честные ответы на вопросы помогут сохранить вам жизнь, мистер Козицки. Мы можем передать вас американским властям для того, чтобы они судили вас на вашей родине — а можем и расстрелять здесь. Меня интересует — что именно вы привезли в государство Пакистан на продажу…
— Расстрелять меня… — я вложил в голос максимум брезгливого презрения — если вы расстреляете меня, это будет означать фактическое объявление войны Соединенным штатам Америки. Даже если наша армия не войдет в вашу страну — многомиллиардной помощи придет конец. Ведь квоты на помощь иностранным странам выделяет конгресс США, им наплевать и на правительство и на президента и на антитеррористическую операцию. Им не наплевать только на одну вещь — на собственные перевыборы. Если в американских средствах массовой информации пройдет информация о том, что пакистанскими полицейскими, без следствия и справедливого суда расстрелян американский гражданин — все квоты вашему государству на выделение американской помощи будут прикрыты быстрее, чем вы поймете, что произошло. Американским конгрессменам нужно хорошо выглядеть в глазах народа, и ради этого они пойдут на все, даже на то, чтобы бросить вас наедине с Аль-Каидой. Помните Никарагуа? Там мы сражались с коммунистами — но конгресс строго-настрого запретил оказывать какую-либо помощь никарагуанским контрас, а потом, когда наше министерство обороны все-таки ее оказало — полетели головы, в том числе в самом высшем эшелоне. Но это было тогда — тогда мы боролись с коммунизмом и находились люди, готовые рискнуть ради победы над ним рискнуть своей карьерой. А сейчас таких нет и в помине! Любой высокопоставленный американский чиновник никогда не рискнет своим креслом ради того, чтобы помочь вашему государству — вы это поняли, мистер полицейский!? Я жду американского консула!
Шейх задумался — услышанное им оказалось неожиданностью, причем приятной. Сам того не подозревая, кяфир натолкнул его на великолепную мысль — как расправиться с прозападным правительством, оккупировавшим Исламабад и подавляющим истинных верующих, и толкнуть страну в омут исламского экстремизма…