бросать в ров живых людей лишь потому, что зверя нужно кормить.
– Остались ли? – тихо проговорил Гэвин.
– После падения Ру эта кампания превратится в полномасштабную войну. А когда это будет настоящая война, а не просто восстание нескольких недовольных безумцев, начнут возникать вопросы. Рано или поздно каждому из нас придется спросить себя, на той ли мы стороне. И если мы заранее решили, что на нашей стороне правды нет, что нет никакого Орхолама, а Хромерия попросту пытается извлечь максимум из своего плачевного положения, то куда в таком случае обратиться тем, кто ищет в жизни какой-то уверенности?
– Может быть, в жизни не следует искать уверенности, – заметил Гэвин.
– Следует, не следует, какая разница? Это то, что нужно людям.
Он был прав. Разумеется, он был прав. Гэвин вскинул бровь:
– Ба, командующий, кажется, вы хотите, чтобы я вновь обратился к религии?
Железный Кулак встретил его легкомысленный тон каменным взглядом.
– Моя вера мертва, лорд Призма, – не в последнюю очередь благодаря вам. Я бы не стал просить вас лгать, но мне нужно, чтобы у моих людей была хоть какая-то причина идти на смерть. Я тоже не стану лгать; я не могу сказать им, что наше дело имеет смысл. Если это неважно – если вы хотите, чтобы мы умирали лишь потому, что таков наш долг, – я способен это принять. Для меня этого достаточно. И для Черных гвардейцев этого достаточно. Но этого будет недостаточно для всех остальных.
– Неужели Черные гвардейцы так меня любят? – сумрачно спросил Гэвин.
Железного Кулака его вопрос, кажется, поразил.
– Мы не собираемся умирать за вас! Мы будем умирать друг за друга, за наших братьев и сестер. За Черную гвардию. – Он усмехнулся. – Впрочем, если поглядеть с вашей стороны, наверное, большой разницы действительно нет.
Командующий встал, поглядел на Каррис, сглотнул и вновь повернулся к Гэвину:
– Было бы не лишним подарить ей кольцо, вам не кажется? Особенно если вы отправляетесь навстречу смерти.
«Ну конечно… И еще было бы не лишним отдать распоряжения, чтобы в случае моей смерти она ни в чем не нуждалась. Проклятье!»
Железный Кулак вышел, и Гэвин последовал за ним. Добрался до уровня, где располагались покои его отца и матери. Приветливо кивнул дисципулам, шедшим мимо него к лифту навстречу дневным заданиям.
Гэвин направлялся в покои своей матери. Он полагал, что смирился с ее смертью, однако войдя в ее комнаты и вдохнув знакомый, успокоительный запах этого места, он помимо воли замер, едва переступив порог. Пахло мебельным лаком, совсем чуть-чуть лавандой и лилиями – он всегда их терпеть не мог, – немножко апельсинами и пряностями, которых он, как обычно, не смог опознать… Не хватало только запаха ее духов. В горле Гэвина набух комок; ему было трудно дышать.
– Ох, мама… я наконец это сделал! Наконец-то я поступил с Каррис по справедливости! Как жаль, что ты не дожила…
– Господин? – вмешался робкий голос. – Прошу прощения, господин… Прикажете мне удалиться?
Это была комнатная рабыня его матери – Гэвин даже не знал, как зовут эту девчушку. Это была другая, не та, что в прошлый раз. Неудивительно, что в комнате царила такая идеальная чистота – не было даже пыли на каминной полке.
– Благодарю тебя, калин, – мягко сказал ей Гэвин, – ты хорошо поработала. Тут прекрасно! Все напоминает мне о ней.
– Мне так жаль, господин!
Девочка уткнулась лицом в ладони. Гэвин покачал головой. Рабыня была совсем молодая. Его мать всегда идеально муштровала свою прислугу и к тому же выбирала только самых умных, предпочитая ум физической красоте, в отличие от других высокопоставленных семейств. Однако бывают ситуации, к которым невозможно подготовить четырнадцатилетнюю девочку.
– Разве моя мать не оставила насчет тебя распоряжений? – спросил Гэвин.
Его мать, как и он сам, обычно держала при своем хозяйстве по меньшей мере полдюжины рабов. Однако в последние годы она урезала их количество, отпуская на свободу в первую очередь тех, кто долгие годы служил ей верой и правдой. Теперь Гэвин понимал почему.
– Она говорила… – Девушка поколебалась, потом ринулась напролом: – Она сказала, что оставила указания Гринвуди, чтобы меня отпустили на свободу, потому что рабы ведь не могут сами приносить в канцелярию приказ о своем освобождении… Но только я все жду-жду, и ничегошеньки… прошу прощения, господин… ничего не происходит.
– Ах ты старый мерзавец, – вполголоса выругался Гэвин.
Его отец до сих пор отказывался принимать смерть своей жены, поэтому попросту проигнорировал эту девчушку. Она торчала здесь четыре месяца, не имея других занятий, кроме как вытирать пыль, ставить свежие цветы и надеяться на какую-то перемену.
– Она оставила письмо? – спросил Гэвин.
– Да, господин, – ответила девушка тоже почти шепотом, очевидно, уловив негодование Гэвина. – Кажется, Гринвуди принес его в покои своего господина.
– Ну разумеется, куда же еще.
Им вряд ли понравится, если Гэвин вломится в отцовские покои… «Но знаете что? Пусть вечная тьма поглотит вас обоих!» Гэвин был почти уверен, что это отец организовал избиение Каррис. Попытка убийства Кипа казалась чересчур неуклюжей, но в данный момент он не был готов заранее оправдывать своего отца ни в каких отношениях.
«Приглядывай за тем, что ты любишь»… Вот уж воистину!
Гэвин пересек коридор, заполнил замочную скважину отцовских покоев красным люксином и принялся шевелить, пока не почувствовал, что кулачки механизма ослабели, после чего впрыснул туда желтый люксин, напряг свою волю и повернул. Замок щелкнул и открылся.
«Пускай я наполовину мертв, но кое на что еще способен, благодарю покорно!»
Гэвин зажег фонарь, залив комнаты Красного люкслорда ярким бледно-желтым сиянием. Подошел к письменному столу, принялся рыться в бумагах. Андросс Гайл был наверху; военный совет должен был задержать его на часы, даже при том, что его отец не имел ни малейшего понятия о военных действиях. Андросс, кажется, считал, что блестящий ум должен прекрасно справляться с любыми задачами; генералам придется заполнять пробелы в его знаниях медленно и осторожно, чтобы не привести старика в ярость. Учитывая, насколько невежественны были они сами, это займет немало времени.
Гэвин едва не расхохотался, обнаружив, сколько секретнейших сведений его отец оставил лежать на виду. Жаль, не было времени как следует в них порыться! Очевидно, Андросс проводил здесь столько времени, что ему попросту не приходило в голову, что кто-то может заглянуть в апартаменты в его отсутствие – ведь он всегда был здесь!
Гэвин почти сразу обнаружил записку насчет девочки-рабыни. На внешней стороне листка виднелась надпись красивыми округлыми буквами – Гэвин узнал аккуратный почерк матери, который она сохранила даже с наступлением пожилого возраста.
«Мы, извлекатели, расстаемся с жизнью прежде, чем возраст успевает лишить нас наших способностей». Гэвин не знал, считать ли это величайшей жестокостью или маленькой милостью.
Он взглянул на письмо. Как и сказала девочка, это было прямое и недвусмысленное распоряжение о ее освобождении и выдаче ей субсидии в размере четырехсот данаров. Перестав быть рабыней, она получит на руки больше, чем заработала бы служанкой за два года. Для молодой девушки это было целое состояние, достаточное для приданого – в тех сельских областях некоторых сатрапий, где подобные вещи были все еще в обычае. Единственной необычной деталью было распоряжение, чтобы к девушке приставили вооруженную охрану – наемника из компании «Разбитых Щитов», чтобы сопроводить ее до дому. Фелия Гайл, несомненно, считала, что посылать через всю страну молодую и привлекательную девушку с огромной суммой денег значит подвергать ее серьезной опасности. Впрочем, охранник из «Разбитых Щитов» сам по себе стоил больше двухсот данаров, однако у них была безупречная репутация.
Подобно многим социально сознательным женщинам, Фелия Гайл всегда питала большие сомнения относительно рабства. «Разве мы не все братья и сестры под солнцем?» – могла бы спросить она. Гэвин буквально слышал ее голос, рассуждающий на эти темы: «Если посмотреть с позиции Орхолама, какая разница, кто во что одет?» И однако, подобно многим другим, она все же владела рабами. Без них было невозможно представить себе мир. Свободные люди ведь не пойдут по доброй воле на галеры, или в серебряные копи, или чистить канавы, не так ли? А что делать со вдовами и сиротами после того, как их страна завоевана? Оставить на месте, чтобы они погибли в первую же зиму? Или отдать на милость работорговцев, гораздо менее щепетильных, чем жители цивилизованных сатрапий?
И тем не менее, сказала бы она, это все равно лишает людей человеческого облика. Все эти побои, зачатие ублюдков, зависть и неуверенность самих рабовладельцев – Фелия никогда не одобряла всего этого. Нынешнее распоряжение о даровании свободы ее рабыне было более чем щедрым. И все же оно было не такой уж редкостью среди хозяев, боявшихся, что дорогие их сердцу рабы попадут к жестоким или порочным владельцам, а то и того хуже – во враждебное семейство, где их могут заставить раскрыть какие-либо постыдные тайны относительно прежних хозяев. Впрочем, даже хорошая семья всегда могла столкнуться с тяжелыми временами, когда им пришлось бы отдать своих рабов внаем на работу в копях или борделях.
Гэвин спрятал письмо и оглядел комнату, ища, нет ли тут еще чего-нибудь, что стоило бы прихватить с собой. Деньги? Драгоценности? Может быть, покопаться в отцовской переписке? Он выдвинул ящик стола и обнаружил внутри шкатулку. Коротко осмотрел, попробовал открыть, но быстро сдался. Андросс Гайл готов был умереть за свою переписку. Эту шкатулку можно было бы вскрыть разве что зубилом и кузнечным молотком – да и то не факт.
Со вздохом Гэвин поставил ее обратно на место. Вдобавок ко всему, она была еще и тяжелой. Фактически, некоторое количество прежнего содержимого шкатулки было вывернуто прямо в ящик, чтобы освободить место. Несколько драгоценных камней размером с птичье яйцо небрежно валялись среди писчих перьев и хитроумной илитийской ручки с резервуаром для чернил, которая так нравилась его отцу.