кому-то.
Итак, там, наверху, действительно имеется кто-то, кто мог либо увидеть, либо не увидеть предупреждение о том, что Дазен перебрался из одной темницы в другую. Либо этот человек пунктуален в исполнении своих обязанностей, либо нет. Гэвин не доверил бы такое дело неосторожному человеку. Следовательно, этот человек пунктуален. Либо он знает, что означает предупреждение и что он должен делать, если его увидит, либо нет.
«Или… Нет, еще на шаг назад».
Либо этот кто-то мужчина, либо женщина. Не то чтобы это имело значение, но почему-то мысль о женщине, мечущейся в панике из-за того, что где-то замигал зеленый люксиновый индикатор, а она не знает, что с этим делать, доставила узнику невероятное наслаждение. Будем надеяться, что это гордая женщина. Как давно он не унижал гордых женщин!
«Ты отошел от темы, Дазен. Причем отошел в том направлении, где распаляется похоть». Похоти он не мог себе позволить, только не здесь и не сейчас. Когда-то он любил извлекать зеленый, находясь в постели с женщиной, любил это буйство, эту интенсивность чувств. Однако голодание и синий цвет притупили его плотские желания. «Зеленый цвет ведет к безумию, а безумие – к смерти. Так что…»
Вряд ли Гэвин оставил указание уморить своего брата голодом, следовательно, в конце концов женщина там, наверху, должна была совершить либо правильное действие, либо ошибочное. Или же в поисках правильного действия совершить множество ошибок подряд.
Правильным действием было бы отправить хлеб в другую шахту либо сделать так, чтобы изначальная шахта открылась в новой темнице. Но прежде, разумеется, она должна была выкрасить хлеб в зеленый цвет.
Знает ли она, что хлеб нужно выкрасить зеленым?
Она может это знать, только если Гэвин сказал ей об этом. Может быть, она новенькая. Или, может быть, Гэвин не посвящал ее во все детали, не желая раскрывать слишком много информации о темнице внизу, чтобы не разжигать в женщине чрезмерного любопытства.
Вот оно! Вот почему он сидит здесь неделю без еды! Гэвин не оставил ей достаточных указаний! Она знает только то, что пища должна к кому-то поступать. Должно быть, она в отчаянии.
Либо Гэвин вернется до того, как она совершит какую-нибудь ошибку, либо нет.
Впервые, наверное, за годы лицо Дазена осветила улыбка. Все, что ему было нужно, – это ждать. Либо он будет ждать, пока не умрет, либо дождется, что женщина сделает ошибку, которая приведет его к свободе.
Ожидание было адом, но в таком аду ему было даже комфортно. Он коротал часы, ведя беседы с мертвецом. Тот насмехался над ним, он насмехался над мертвецом; в этом не было особого удовольствия, но какое-то развлечение лучше, чем ничего. Ему не терпелось вырваться отсюда, оставив мертвеца гнить здесь, внизу.
Шли дни. Любая из его догадок могла быть неверной. Гэвин мог доверить наблюдение за тюрьмой женщине, имеющей причину ненавидеть Дазена. Она могла морить его голодом намеренно, прекрасно зная, что должна сделать, чтобы его покормить. С женщинами никогда не знаешь. Или, возможно, устройство оповещения было, но сломалось. Как часто его брат может проверять такие вещи? Может быть, за шестнадцать лет он стал небрежным. Может быть, он проверял их ежегодно, но очередная проверка прошла совсем недавно и до следующей еще далеко?
Постепенно в нем поселялось отчаяние. Он должен что-то сделать!
Почти помимо воли Дазен начал извлекать зеленый. Это было все равно что тепло камина в холодную ночь, пища для умирающего с голоду. Это был глоток неразбавленного спиртного, который, вместо того чтобы разогреть живот, прошел от глаз во все конечности, вымывая из него слабость и паралич.
«Не слишком много. Не слишком много!» Дазен оборвал поток прежде, чем тот захлестнул его. Тем не менее даже сейчас, глядя на стены вокруг, он чувствовал ужасную клаустрофобию. Его пальцы скрючились, как когти, и он обнаружил, что скребет ими зеленую люксиновую поверхность. «Стоп, стоп, стоп!»
Он стряхнул с пальцев излишки люксина. Эта сила, как он знал, была лишь видимостью силы. Его тело ужасно ослабело. Ему придется заплатить за каждый свой опрометчивый поступок – а зеленый цвет опрометчив до глупости. Дазену хотелось броситься на дальнюю стену и проломить ее насквозь, но если бы он поддался этому импульсу, это кончилось бы сотрясением мозга, а то и смертью.
Зачем он вообще взялся извлекать зеленый? Не может же он пробить дыру в зеленой люксиновой стене при помощи зеленого люксина! Его брат не настолько глуп.
«Орхолам, как хочется есть!»
Он запустил жгутик зеленого люксина в отверстие шахты. Дальше… Дальше… Обогнул угол – эта шахта имела другую форму, нежели синяя. Ну разумеется, ведь хлеб по ней должен был лететь – на сколько, на двадцать, тридцать шагов дальше? Дазен старался сдерживать нетерпение, но… Орхолам! Где-то там была еда! Он должен был ее достать!
Где-то там, наверху, была свобода.
Он продвигался вперед – медленно, но далеко не так медленно, как порекомендовал бы синий цвет. Он даже не почувствовал сверхфиолетовой нити, пока та не лопнула. Что-то резко обрушилось на зеленую руку, которую он запустил уже так далеко, – и обломило ее; и вместе с ней оборвалась вложенная в нее воля. Дазен потерял сознание.
На следующий день – если это был день – из шахты донесся скрежет механизма. Дазен сел, исполненный ожидания. Что это? Его брат пришел поизмываться над ним? Или это спасительная пища?
Его предположения были неверны. Либо брат действительно хотел его убить, либо система не сработала, либо… нет, он уже не мог воссоздать всю башню рассуждений. Для этого был необходим свежий синий цвет. Он был глуп. Он был животным. Он был опустошен, обессилен. Сломан.
«Если это не хлеб, я начну извлекать зеленый. Пусть это будет самоубийство – ну и что? Что такого хорошего в жизни, если подумать?»
Что-то загрохотало вниз по шахте.
Он ждал… ждал…
Из отверстия шахты вылетела буханка хлеба, и Дазен поймал ее. Поймал – и не поверил своим глазам.
Хотя все освещение в темнице было зеленым, а извлекать синий цвет, освещенный только зеленым, невероятно трудно, в его руках находилось цветовое спасение! В этом зеленом аду буханка была синей. Достаточно синей.
Глава 42
Адрастея получила вызов. Сама ее госпожа, Лукреция Верангети, приказала ей явиться в этот задрипанный дом на южной окраине Большой Яшмы, в тени городских стен. Не самый приятный район.
Бледный мужчина с недовольным лицом открыл ей дверь и провел в какой-то закуток. Он принес чай – только одну чашку. И поставил не перед ней.
Женщина, которую Адрастея не узнала, вошла десять минут спустя. Это была молодая рутгарка, натуральная блондинка – невероятная редкость – с голубыми глазами. Благодаря волосам она могла бы быть экзотической красавицей, если бы ее внешность не портило длинное лошадиное лицо. Она была одета в повседневное, но хорошо сшитое платье; на ней почти не было драгоценностей. Ее роскошные длинные волосы сейчас были завязаны в практичный узел на затылке. Больше всего она напоминала весьма зажиточную леди, наслаждающуюся отдыхом у себя дома. Она села. Отхлебнула чай.
– Гаэрос, чай остыл, – проговорила она.
Мужчина рассыпался в извинениях и унес чашку. Почти тотчас же вернулся и поставил перед ней новую, с горячим напитком.
– Оставь нас, – велела она.
– Да, госпожа.
Он вышел и закрыл за собой дверь.
– Итак, – проговорила женщина.
– Итак? – переспросила Тея.
– Я твоя владелица, мое имя – леди Аглая Крассос. Ты можешь звать меня госпожой.
– Моя владелица – леди Лукреция Верангети.
– Нет никакой леди Лукреции Верангети. Или можно сказать, что леди Лукреция Верангети – это я, если кому-то так больше нравится. У моего семейства есть враги, которые не дают нам размещать наших рабов в определенных домах и на определенных позициях – скажем, в Черной гвардии. Фиктивная «леди Верангети» помогает мне обходить эти мелкие преграды.
– Я прошу прощения, госпожа, не хочу показаться невежливой, но поскольку я верна своей владелице… – Надо было найти какие-то слова, чтобы сказать это. – Э-гм…
– Ты мне не веришь, – проговорила леди Крассос. В ее тоне звучала усмешка, что Тея предпочла считать добрым знаком. – А что, это был бы интересный блеф, не правда ли? Вот только он мог бы сработать лишь с теми рабами, которые никогда не встречались со своей госпожой… то есть с моими рабами. Это печально.
Она вытащила лист веленевой бумаги и протянула Тее. Та сразу же узнала этот документ: это была ее купчая. К ней на отдельном листе прилагался акт передачи, подписанный Лукрецией Верангети и Аглаей Крассос. Одним и тем же почерком.
Тее потребовалось несколько мгновений, чтобы понять. Если Аглая хотела держать свое владение Теей в секрете, она не могла иметь купчую на Тею под собственным именем, иначе любой, кому взбрело бы в голову проверить, мог выяснить, кому Тея принадлежит. Однако ей нужно было иметь готовый акт передачи под рукой, на случай если произойдет что-нибудь такое, что потребует от нее быстро доказать свое право владения. Поэтому она держала акт при себе, попросту не передавая его в канцелярию Хромерии.
У Теи перехватило горло. Почему эта женщина решила открыть свою личность теперь?
– Насколько хорошо ты лжешь, девочка?
– Прошу прощения?
– Вопрос несложный. Если ты своенравна, тебя подвергнут искуснейшим побоям.
«Искуснейшим?»
– Я лгу неплохо, когда стараюсь… госпожа.
Лицо Аглаи Крассос посветлело.
– Это хорошо. Очень хорошо. Именно так, как мне доносили мои источники. Продолжай честно отвечать на мои вопросы, и твоя служба у меня окажется для тебя не слишком неприятной.
Тея ощутила укол страха. «Не слишком неприятной?»
Аглая огляделась, словно бы ища что-то. Она позвонила в маленький колокольчик, и слуга немедленно вошел в комнату.
– Мой хлыст, – сказала она.
Гаэрос ударил себя кулаком по лбу и испарился. Он вернулся спустя несколько мгновений и подал ей хлыст для верховой езды. Потом повернулся к ней спиной.