Но он молчал.
Тогда, рискуя каждую минуту быть осмеянным, я поведал ему обо всем, что случилось под землей, и о том, как Степлтон спас меня.
– Айзек есть Айзек. – мне показалось, что Шлиссенджер грустно улыбается в темноте. – Их кто-нибудь вел?
– Что значит, вел? – не понял я.
– По тибетским поверьям, ролангами кто-то должен управлять. – пояснил он.
– Нет, я не видел, хотя… – я задумался. Управлять Кьюбитом мог только Тхас-Янг, человек, который “оживил" мертвеца у меня на глазах. – Мне вообще показалось, что я сейчас вздел Тхас-Янга. – в раздражении сказал я.
– Ну видели и видели. – спокойно отозвался Эйб. – Мы вон сегодня речку видели, никто же не считает себя из-за этого сумасшедшим.
Он отвернулся и сделал вид, что заснул.
Глава девятнадцатаяСсора
Минут через двадцать Эйб осторожно шевельнулся и сел. Он взял нож, засунул за ремень пистолет и тихо, стараясь меня не задеть, выбрался из палатки.
Я лежал в полной темноте и не мог заснуть. Эйб не возвращался довольно долго. "Чего, я беспокоюсь? – попытался я приструнить самого себя. – Мало ли зачем человек может выскочить ночью? Да, вооруженный до зубов, – возражал мне внутренний голос. – А если он отправился навестить Елену Александровну? Что я знаю? Может за то время, пока мы не виделись, она все-таки сумела сделать их отношения более теплыми. Но разве к даме ходят со штык-ножем?»
Мое беспокойство все возрастало. Я тоже встал и, взяв пистолет, выполз наружу. Стояла тикая звездная ночь. Пространство вокруг хорошо просматривалось, и я заметил, что в отдалении, за низкими холмами, темнеют три фигуры. Я быстро направился в ту сторону, пригибаясь к земле. Через четверть часа мне пришлось вообще лечь и дальше продвигаться ползком, чтобы не быть замеченным. Я никогда не предполагал, что на открытой местности человек так уязвим, даже ночью и даже, если весь попытается вжаться во впадины и выбоины на земле.
Вскоре я услышал обрывки разговора.
– Пхелинг думает, что все на, свете можно купить? Даже роланга? – голос Тхас-Янга звучал высокомерно и враждебно.
– Я бы назвал это выкупить. – спокойно возразил Шлиссенджер. – Не плохая сделка: я дам тебе возможность уйти отсюда, а ты оставишь моего друга в покое. Отпусти его.
– Раз я сюда пришел, значит не собираюсь уходить. Или ты думаешь, что я боюсь тебя? – сухо рассмеялся китаец. – Кроме своей силы у меня есть еще сила этого мертвеца.
– Роланг, которым ты не можешь управлять? – пожал плечами Эйб. – Он уже уничтожил другого твоего "раба", чтобы спасти человека, а ты, приказывал ему убить.
– Ты многовато знаешь для пхелинга. – с ненавистью сказал Тхас-Янг. – Но мне все равно. Вы вступили в запретные пределы, и ничто меня не остановит. Вы погибните.
– Может быть. – спокойно сказал Эйб. – И даже наверное. Но не от твоей руки. Этого удовольствия я тебе не доставлю. Еще раз говорю: уходи сам и оставь мне моего друга. Я обещаю тебя не преследовать.
Китаец рассмеялся свистящим придушенным смехом.
– Я даже пальцем не пошевелю. Я прикажу ему, – он показал на безвольно обмякшую фигуру, сидевшую рядом на земле, – и он убьет тебя. Непослушных ролангов тоже учат. – даже в темноте было видно, как садистская улыбка расплылась на губах Тхас-Янга.
– Ну хватит! – резко оборвал его Шлиссенджер. – Я не хочу больше говорить. – он обернулся к ролангу. – Айзек, пойдем отсюда. Тебе нужно уйти.
– Ну? Что? – насмешливо осведомился маг. – Он тебя услышал? Этот пхелинг так верил в своего Бога, который его не защитил.
– Довольно. – Эйб протянул руку и взял Степлтона за плечо. – Айзек, это я. Пойдем. Ты же можешь!
Роланг повернул голову, на его перекошенном страданием лице мелькнуло осмысленное выражение. Он сделал несколько шагов вместе с Эйбом, но Тхас-Янг взмахнул рукой и выкрикнул что-то гортанным голосом. Возможно, это и была священная формула, я не знаю. Степлтон остановился как вкопанный, заскрежетал зубами и вывернулся из рук Шлиссенджера. Казалось, он вот-вот бросится на него.
И тут Эйб тихо запел: "Шема Исраэль, Аданаи Элохим, Аданаи Эхат…"
Я вслушивался в слова одного из самых древних гимнов на земле. Голос Эйба был низким и звучным. Так, наверное, пели воины Гидеона, сидя ночью у костров в степи. Суровый мир лежал перед ними, но они были уверены в своем Боге и суровы сами.
Повинуясь силе великой молитвы, Айзек тихо сел на землю, по лицу его расплылась спокойная грустная улыбка, он лег и, тяжело вздохнув, затих.
– Спасибо, старина. – едва слышно прошептали его мертвые губы и навсегда сомкнулись.
Эйб выпрямился.
– Как? Как ты это сделал?! – в смятении воскликнул Тхас-Янг. Даже в темноте было видно, что он побледнел.
– Это сделал не я. – тихо произнес Шлиссенджер. – Тебе бы следовало, кроме своих священных текстов, читать иногда и чужие, так для разнообразия. Тогда, бы ты знал, что “Бог поругаем не бывает”. – Эйб вытащил пистолет. – Неужели ты думал, что отправляясь сюда, я не прихватил для тебя серебряную пулю, мерзкий оборотень? Ты можешь не знать, что это такое, но будь уверен: она, освящена по всем правилам и действует не хуже шемы. – и прежде чем китаец успел поднять руку и защититься каким-нибудь доступным ему магическим действием, Шлиссенджер выстрелил.
Тхас-Янг схватился за живот, покачнулся и рухнул на землю. Я видел, как его тело на глазах съежилось, стало прозрачным и растаяло в воздухе.
– Хоть убирать не надо. – проворчал Шлиссенджер.
Он встал на колени, взял нож и принялся с усилием долбить землю, готовя мочилу для Айзека.
Я также ползком, стараясь не шуметь, вернулся назад, в лагерь и забрался к нам в палатку. Через три часа, когда Шлиссендждер возвратился усталый и грязный, он рухнул рядом со мной и, даже не залезая в спальник, заснул.
Светало. Я выбрался на улицу сонный и уже собирался лезть обратно, когда заметил Эйба, с интересом разглядывавшего цепочку моих вчерашних следов, ведших от палатки.
– Та-ак. – сказал он, пристально глядя на меня. – Значит мы прогуливаемся по ночам? – в его голосе звучала угроза.
– Значит мы стреляем по оборотням, которых нет? – парировал я.
Эйб взорвался.
– Кто вам дал право за мной следить?! Неврастеник! Мальчишка! – его губы затряслись. – Я устал от ваших бесконечных галлюцинаций. Кажется, уж вы бы могли мне не мешать!
– Нас каждую минуту могут убить, а вы что-то скрываете. – я не намерен был отступать и оправдываться. – Я столько времени считаю себя сумасшедшим, а оказывается…
– Что оказывается? – зло осведомился Эйб. – Сами не можете выговорить. Я не обязан отчитываться перед всяким там… – он помахал в воздухе рукой. – Я три раза спасал вас, и вы могли бы с уважением относиться к тому, что я делаю.
– Эйб, я с уважением…
Он не дал мне договорить.
– И не задавать лишних вопросов.
– Тоже самое мне советовал доктор Бауэр. – раздраженно сказал я.
– Значит доктор Бауэр тоже кое-что смыслит. – Эйб был просто зеленым от гнева и усталости. – развлеклись бы вы что ли, за Машей поухаживали. Здоровая половая жизнь помогает от психозов! Или вы не спите с неполноценными славянками?
– Зачем вы так? – я не знал, что делать.
– Оставьте меня. – Шлиссенджер полез в палатку и вытащил оттуда свой спальник. – С сегодняшнего дня я сплю на улице, не хочу, чтобы за каждым моим шагом наблюдали, а потом, – он чуть помедлил, – докладывали доктору Бауэру и Хайдеггеру.
– Но с чего вы взяли? – изумился я.
– Хватит! Ищите дураков где-нибудь в другом месте. – он расстелил свой коврик на земле, положил сверху мешок и, громко скрипя молниями, запаковался в него. – Я хочу спать и не хочу вас видеть.
Я снова полез в палатку сам не свой от обиды.
Утром Эйб был темен, как туча. Он расшвыривал вещи, попадавшиеся ему под ноги, не позвал меня помочь, когда сворачивал палатку, с таким треском запихнул ее в чехол, что я был уверен: брезент лопнул. Шлиссенджер последовательно поссорился с Карриганом, доктором Бауэром, Хайдеггером и Ярославом Всеволодовичем. Лабримана он назвал “голубым теленком”, а Маше сказал, что при разведении огня «разберется без ее соплей». На меня он даже не смотрел.
Когда я подходил к костру в надежде получить завтрак, Эйб ругался с Еленой Александровной.
– Да, я шовинист! – орал он. – И терпеть не могу мелкопоместный национализм. Тем более беспочвенный! Когда при вас называют народ, в голове должен возникать целый ряд ассоциаций. Английскими бывают: юмор, джентльмены, старые девы, овсяная каша, лошади, туман и демократия. Немецкими – философия, военная школа, мистицизм и порядок. Русскими – литература, интеллигенция, церковь, баня и кухня. А когда говорят “латышский”, возникает одна ассоциация – стрелок, и то только у меня, потому что моя семья пережила революцию в России.
– С вами невозможно говорить! – возмущалась Елена Александровна. – Вы просто зациклены на империях.
– А я люблю большие государства, – Эйб ничуть не смущался, – где мне никто не скажет: вали отсюда, пришлая свинья, твой дедушка тут не жил.
– Но это только в Америке. – всплеснула руками мадам Германн. – Вы же не даете договорить. У нас в России всегда давили национальные чувства других народов.
– Если эти чувства состоят в том, чтобы вышибать мозги соседям, то такие чувства надо давить. – заявил Шлиссенджер, – кованным сапогом, и он показал, как это делается.
– Просто странно слышать от вас такие речи. – пожала плечами Елена Александровна. – До революции вы были маленьким и ничего не помните.
– Да уж. – ядовито процедил Эйб. – Вы что же думаете, мы мирно уехали из буржуазной Латвии? В этой каше нас так раскидало, что я лично вполне самостоятельно и независимо от своей семьи пересекал границу с Китаем в 22 году. У меня было прострелено обе ноги и меня волок на себе один русский штабс-капитан, страшный антисемит. Он мне всю дорогу рассказывал, что «жидовские комиссары погубили Россию».