уэтах немое предупреждение.
– О чем задумался, Ромка? – поинтересовался Малютка.
– Да так… У меня сын друга там под следствием сидит.
– За что скрутили?
– За непреднамеренное убийство.
– Меня эта формулировка всегда удивляла. Кого отправили к Богу?
– Бабульку. Поддали компашкой и рванули в Юрмалу. В хозяйственном купили дымовые шашки для борьбы с садовыми вредителями. Похулиганить удумали. Сошли в Майори, а там на вокзале туалет деревянный.
– Знаю. Зеленый такой. С ржавым гвоздем и нанизанными на него газетами.
– Ну вот. Смотрят, а в туалет какая-то бабулька зашла. Они чуток подождали и через щель под крышей дымовуху забросили. Крики, вопли; они – удирать. А поблизости как раз энтузиасты из добровольной народной дружины прогуливались. Ну, ребят и приняли.
– А убийство тут при чем?
– Они когда шашку кинули, божий одуванчик уже панталоны успела снять и присесть. А тут дым, шипение. От страха тетка вскочила, запуталась в панталонах – и головой о бетонную перегородку. Говорят, будь она в трусах – шансы выжить оказались бы выше. Нелепая смерть… А у нее еще и сын капитан второго ранга. Тот вообще грозился их кортиком порешить. В общем, впилят парню срок.
– Лишнее доказательство, что трусы не только сексуальнее, но и безопаснее панталон. А сколько лет идиотику? – спросил Джоки.
– Ну почему идиотику, Джоки? Восемнадцать ему.
– Рома… Я, ты, Андрюха. Все мы в детстве хулиганили. В дверь позвонить и убежать, снежок в открытое окно бросить, в сад какой залезть. Но женские сортиры дымовыми шашками забрасывать… По мне, он идиотик, угробивший ни в чем не повинную старушку. Ладно, пора обживать купе.
На укрытом белой скатеркой с кружевами столике стояли по две бутылки «Боржоми» и лимонада «Спридитис» («Мальчик-с-пальчик»). Над золотистым ободком фарфоровой вазочки возвышалась горка шоколадных конфет. Рядом – небольшая корзинка с мандаринами и печеньем. Динамик женским голосом рассказывал о достижениях завода «ВЭФ» и фантастических показателях лимбажских колхозников. Приглушив звук, Андрей начал распаковывать сумку. На нижней полке появился магнитофон «Весна», несколько кассет и кулек с бутербродами. Марьину тут же захотелось отдать их людям из ИТР. Над столом возвысилась бутылка «Московской», которую окружил походный набор рюмок. Рома взял со стола бутылку лимонада. С ухмылкой произнес:
– «Мальчик-с-пальчик». Прямо как про Гвидо. И чудачок с этикетки на него смахивает.
Андрей прыснул. Малютка Джоки сделал глаза удивленными:
– А в чем юмор? Я понял, что вы про этого несчастного официанта. Но я требую разъяснить шутку. Добавлю. Настоятельно требую после первой разъяснить шутку про официанта.
– Именно несчастного, Джоки! Именно несчастного официанта… Вот за него и выпьем, – предложил Рома.
– Так в чем несчастье гарсона, Ромка?
– В пенисе, Джоки. В мини-пенисе, который мы с Андрюхой решили удлинить…
Хузин был верен себе. Рассказывал в лицах. Иногда друга дополнял Андрей. На протяжении всего рассказа о страданиях Шнапсте Малютка Джоки заливался смехом. Хохотал он заразительно, изрядно похрюкивал.
– Он же вас, паяцев, под статью мог подвести. И кушали бы вы сейчас баланду. В одной камере с идиотиком, который дымовой шашкой вместо вредителей уничтожил ни в чем не повинную бабуленцию.
– Вот ты в роли нашего спасителя и выступил. Мы пообещали, что если Гвидо хорошо проявит себя в обслуживании высочайшего руководства, то его ждет головокружительный карьерный рост в общепите.
– Один рост вы ему уже пообещали. А карьера в общепите известная. Официант, завзалом, директор, тюрьма. Не всегда, но как правило.
Андрей поставил кассету с записями «Zodiac». Под электронные переливы синтезатора мелькали типичные латвийские пейзажи. Пашни, коровы, древние амбары, сложенные из поблескивающих на солнце валунов.
– А почему состав идет так медленно? – поинтересовался Марьин.
– Хуторяне и лоси должны внимательно прочесть название поезда, – пояснил Рома.
Малютка налил по второй. В дверном проеме появилась миловидная женщина. Черноволосая, фигуристая, зеленые глаза со смешинкой. Взгляд Джоки тут же сфокусировался над расстегнутой пуговицей вельветового халата. Грудь незнакомки пошло манила. Рома, наклонив голову, рассматривал точеные ножки и аккуратный педикюр.
– У соседей не найдется спичек?
– Только в обмен на имя, – предложил Андрей.
– Кристина.
Джоки прильнул к ручке девушки. Рома еле заметно кивнул. Пообещав вернуть коробок, Кристина удалилась. Марьин выглянул в коридор и, качая головой, по слогам произнес:
– Какое филе… А как она им виляет…
– Там не только филе. Там все на месте! – согласился Малютка. – А ты на глаза ее посмотри. Как у моей покойной таксы в период течки.
– Это я заметил. Она с подругой курить пошла. Подруга тоже хороша. И как мы их на перроне не заметили?! – удивился Андрей.
Рома криво усмехнулся:
– Это вы их не заметили. Кристина Пузанкина. Родители, когда имя давали, хотели накладку с фамилией исправить. Она – корреспондент заводской многотиражки «ВЭФ». Журналистка-многостаночница…
– Да, много ума не надобно, чтобы там писать, – ушел в критику Малютка. – Только фамилии меняй: «Вчера злостный нарушитель трудовой дисциплины Херякин вновь подвел коллектив… Сегодня лучший фрезеровщик пятого цеха Пиздюкиньш в очередной раз превысил… Завтра известная своими трудовыми достижениями паяльщица Мандюкова обещала перевыполнить…» Вот и вся журналистика. А ты, Ромка, я чую, и с ней успел покувыркаться.
– С ней – нет. С ее подругой было. Но не с той, что сейчас курить пошла.
– Так, может, групповичок соорудим, товарищи журналисты? – воспрял Джоки.
– Джоки… Групповик в купе?! Это уже не секс, а железнодорожная эквилибристика.
– Все зависит от настроения. У меня в сидячей ванне разок получилось. Правда, стоя.
– Сидячая ванна, горбатый «запорожец», будильники, которые не звонят… Как с этим жить без водки? – потянуло на философию Хузина.
Обслуживать знаменитостей Гвидо доводилось. Дома хранились автографы известных актеров. Фотографии с Расулом Гамзатовым и Валентиной Терешковой стояли в рамочках на полках секции. Эти снимки Шнапсте почитал за семейные реликвии. Подносил он блюда и важным товарищам из Москвы. Но в командировки и на обслуживание правительственных банкетов Гвидо не отправляли ни разу.
И все же официанта не покидало чувство легкой тревоги. Особенно после того, как увидел он кошмарный сон. Гвидо снилось, будто скачет он на коне. И конь не гнедой, не вороной, а в яблоках. На голове воина Шнапсте буденовка с большой красной звездой, а на плечах черная бурка. Но вместо погон – эполеты с золотой бахромой и аксельбант на груди. Где-то вдалеке слышны залпы орудий, горизонт разрисован всполохами от взрывов. Но Гвидо несется вперед, не ведая страха. И вдруг из-за пригорка появляется конный отряд. В его рядах и кавалеристы с пиками, и белогвардейцы с шашками, и гуроны с томагавками и луками. Но Гвидо не сворачивает с пути. Наоборот, он пришпоривает скакуна и мчится навстречу опасности. Врезается в гущу вражеской силы, и от взмахов руки его валятся на землю противники. А некоторые с исполненными страхом глазами сами разворачивают лошадей или каменеют от ужаса. И тут видит Гвидо, что в руках у него не шашка, не сабля, а огромный, размером с булаву, член с шипами. А еще видит, что подмога вдали появилась. Боясь осрамиться, пускает всадник коня галопом и сигает с обрыва в бурную реку. На этом моменте Шнапсте проснулся от собственного крика и тут же заглянул под одеяло.
Про сон Гвидо вспомнил после того, как узнал, что «Поезд дружбы» едет помогать сборщикам яблок. Конь был тоже в яблоках, а вместе с официантом поедут те, кого он считал врагами.
Интерьер вагона Шнапсте поразил. В голове СВ располагалась просторная кухня с удобной плитой, вытяжкой, большим столом и посудными шкафами. Полки двухместных купе были обиты дорогой материей. Ворсинки ковровой дорожки, постеленной в коридоре, блестели. Пространства между окон занимали небольшие акварели в деревянных рамочках, а плафоны светильников матового стекла украшали золотистые лепестки. В голове Гвидо пронеслась знакомая миллионам советских людей мысль: «И ведь живут же некоторые…» Тонкий голосок души добавил: «суки». В напарницы Шнапсте подобрали официантку ресторана «Сените» Ингу – длинноногую блондинку с узкой талией и внешностью дефицитной гэдээровской куклы.
Раздался короткий гудок. Состав начал медленно притормаживать у вокзала городка Огре. Громкоговоритель, как и на про́водах, приветствовал, штамповал бравые лозунги, заглядывал в светлое будущее. Только голос был мужским и с латышским акцентом. Оркестра на перроне не наблюдалось. Местных пионеров решили не мучить. Явно подвыпивший старлей неуверенным движением отдал честь и широко улыбнулся. Согбенная бабулька радостно помахала клюкой, ощерившись желтыми зубами.
– Дурной знак, – с грустью проговорил Хузин.
– Где дурной знак? – спросил Малютка.
– Вон. Бабка клюкой помахала. А это дурной знак.
– Как ни манила эта поездка, но вся она и есть сплошной дурной знак, – поддержал Андрей Рому. – Вся она соткана из соблазнов и грехов, о которых говорил Шиндельман. Несколько шагов – и попадаешь в рог изобилия с приделанными к нему железнодорожными осями. Пойло, халявные деликатесы… Еще ближе – девушки, готовые совокупляться ночи напролет. А впереди ждут сборщицы антоновки и ранета. И двое суток полной свободы и бесконтрольности.
– Лицемеры и клоуны! Ваши коллеги могут лишь мечтать о таком презенте! Несчастные люди, морально забитые женами, детьми, тещами и начальством. Они только ищут повода вырваться на свободу! – возмущался Малютка. – Дурной знак… Когда это помахивание клюкой или костылем было дурным знаком, Ром?
– Для меня было и будет. Иду как-то по улице, а на тротуаре противоположной стороны соседка тетя Агния. В одной руке тяжеленная авоська. Ну, молоко там, картошка, порошок стиральный. А в другой руке клюка. Она машет ею и кричит: «Ромочка, милок, подсобил бы старухе немощной!» Я бегом через дорогу. Дотащил груз прямо до двери. Она в благодарности ударилась, обещала, что Бог никогда не забудет меня и моих близких. Ага… Не забыл. Вечером того же дня меня бросила Юля.