лодильник. Пальчики совпали с картотекой. Почувствовав неладное, Володя на несколько дней переехал к любовнице. О том, что за ним приходили, по телефону сообщила жена. Вова запил. Но даже водка не могла убить в нем любовь к искусству. В одну из ночей он решил, накинув форму, проинспектировать работу отделения милиции. Дежурство нес старший сержант. При виде вошедшего «майора» вскочил и отдал честь.
– Как дежурство, товарищ старший сержант?
– Без происшествий, товарищ майор, – отрапортовал младший по званию.
– Как семья, дети? Хорошо ли питаетесь? Не обижает ли начальство?
– Никак нет. Что вы… И семья нормально. Спасибо, что интересуетесь. Спасибо за заботу.
Холодильник подошел к доске с ориентировками и неожиданно заорал:
– Но тогда почему?! Почему вы до сих пор не поймали этого негодяя? Почему эта криминальная сволочь еще ходит по улицам нашего прекрасного города? – тыкал в свое фото пунцовый Володя.
Дежурный сбивчиво извинялся, обещал исправиться. Таких визитов было два. Может, Холодильнику надоело играть в «прятки». Или просто не хватало очередной порции адреналина. Воскресным вечером он изрядно выпил у своего друга. Когда было уже за полночь, вызвал такси, чтобы отправиться к любовнице. Уговорам остаться не внял. Подъехал таксомотор, Холодильник махнул на посошок больше половины стакана. Назвав водителю адрес, тут же уснул. Таксист довез клиента до места назначения, но разбудить так и не смог. Будучи человеком, воспитанным в советских традициях и эти традиции почитающим, он привез Вову в ближайшее отделение милиции. Пробудившись, но не протрезвев, Холодильник требовал вернуть мундир и наказать виновных.
После того как Володя закончил свой рассказ, армии почитателей его таланта прибыло.
– А как думаешь, Володь? Сколько нам с товарищем впаяют? – спросил Рома.
– Сложно сказать. От следака зависит многое, от адвоката. Иногда зайдешь в кабинет, а там сидит упырь, у которого срок уже по глазам читается. И плохо, если молодой. Эти за лычки борются, как голодные псы за кость обглоданную. И дела бывают разные. Дадут сверху указание на пятерик упечь, значит, все следствие и суд превращаются в пустую формальность. Это же машина. И сбоев она не дает. А вот ежели вас через три дня отсюда турнут, значит, Боженька шанс дал. Значит, можно побороться. Плюс в том, что накололи вы не государство, а какого-то идиота. А так можно было бы и не сомневаться, что следующая остановка, как и у меня – централ.
Пока Рома с Андреем привыкали к темнице, в квартире Зои шло небольшое совещание. За столом сидели жена Марьина, Малютка Джоки и Зоя. Света то и дело обмакивала щеки платочком с ландышами. Нервно стряхивала пепел с длинной сигареты Зоя. Малютка Джоки запивал водку томатным соком. Призывал сохранять спокойствие и надеяться на лучшее.
– Андрюшенька, он такой впечатлительный, такой беззащитный, – причитала Светлана. – Он вообще для жизни не приспособлен. А для жизни в тюрьме так и подавно.
– Что значит «не приспособлен»? – возмущался Малютка. – Те, кто для жизни не приспособлен, давно умерли. А остальным неприспособленными и родиться не дано вовсе. И люди ко всему приспосабливаются лучше любых насекомых. И к жизни в Антарктиде, и к космическим перегрузкам, и к времяпровождению в тюрьме.
– Вот и мой ко всему так приспособлен, что прибить иногда хочется, – процедила Зоя.
– Девочки, сейчас главное – успокоиться. Главное, не поддаваться упадническим настроениям.
– Йозеф, я тебя умоляю. Хватит говорить комсомольскими лозунгами. Нужно что-то делать, – Зоя плеснула в свою рюмку.
– Я же не волшебник! Они всего несколько часов назад ступили на новый этап своей жизни.
– Типун тебе на язык, – всхлипнула Света. – Нашел новый этап.
– Света, этапы бывают и короткими. Надеюсь, это про них. Завтра же я попытаюсь что-нибудь сделать.
– А я с хорошим адвокатом свяжусь. Есть у меня одна знакомая, – добавила Зоя.
Первым на допрос увели Марьина. За те короткие часы, что удалось поспать, Андрей видел сон, который показался ему хорошим. Улицы неизвестного города, улыбчивые прохожие, большой храм под лучами солнца. Пробуждение оказалось тяжелым и болезненным. Увидев стены камеры и вдохнув вонь от клопов и параши, он тут же впал в уныние. Следователь Марьину не понравился. Взгляд злой, лицо землистого цвета.
– Меня зовут Юрий Андреевич Кутырев, – представился хозяин кабинета. – Я буду вести ваше дело. Как вам первый день на новом месте?
– Ничего… Кормят, правда, неважно, но в целом терпимо…
– Вот и я думаю, что ничего. Потому как в тюрьме будут кормить еще хуже.
На эту фразу Марьин ответил глубоким вздохом.
– Пришли вы, насколько я знаю, сами. Проявили сознательность. Но если она была продиктована алкогольным опьянением, то плохо. Мне доложили, что от вас с Хузиным исходил запах портвейна.
– Водки, товарищ Кутырев. Водки или пива, если быть точнее.
– А если уж быть совсем точным, то запах «ерша».
– Да. Так точно. Был грех. Для смелости приняли немного.
– Можно и без «так точно». В армию вас теперь если и возьмут, то разве что в штрафбат.
– Вот там мы все грехи перед Родиной и искупим.
– Для начала вы их искупите трудом на благо Родины в исправительно-трудовом учреждении. Но закончим с лирикой и перейдем к делу. Потерпевший Гвидо Шнапсте утверждает, что вы продали ему пробирку с жидкостью, которая, по вашим словам, увеличивает размеры полового органа.
– Да, товарищ Шнапсте говорит правду.
– Что было в пробирке, Марьин?
– В пробирке был гонадотропин. Гормон, который нам подарили в республиканском Институте рыбного хозяйства.
– И вы решили, что достижения Института рыбного хозяйства помогут товарищу Шнапсте увеличить хозяйство, находящееся у него в штанах… Занятно. Особенно интересно, что преступление совершили журналисты популярного и читаемого издания.
На вопросы Марьин отвечал правдиво. Узнал от следователя, что подобных дел в судопроизводстве Латвийской ССР еще не было. Даже удостоился похвалы за сотрудничество со следствием. Но мысли его были о жене, дочери и позоре, который он навлек на свою голову. Вслед за Марьиным в кабинет Кутырева привели Рому.
– Товарищ Хузин, – представившись, начал Кутырев. – Э-эх… Известный журналист. Вернее будет сказать, в прошлом известный журналист. И такой гнусный проступок. Никак не соответствующий облику комсомольца.
– Все мы ошибаемся, товарищ следователь.
– Согласен. Только вот исправление вашей ошибочки будет, судя по всему, долгим и болезненным. Болезненным не только для вас.
– От любимой Родины я готов принять любое наказание. Каким бы суровым оно ни было.
– Оставьте пафос и клоунаду, Хузин. Или это вам Холодильник настроение своими байками поднял? – с презрением выговорил Кутырев.
– Я до разговоров с бытовыми приборами еще не дожил, товарищ следователь.
– Зато можете дожить до почетного, в кавычках, статуса рецидивиста.
– Надеюсь, минует меня чаша сия.
– Не знаю. В песне же как поется, Хузин: «Вся жизнь впереди, надейся и жди», – решил блеснуть остроумием Кутырев. – Но кто-то большую часть этой жизни проводит за колючей проволокой. Вашей идеей было продать гормон гонадотропин официанту Гвидо Шнапсте?
– Можно сказать и так. Но можно и по-другому. Шнапсте сам спровоцировал меня на продажу препарата.
– Хузин, а теперь послушайте меня внимательно. В ваших интересах получить минимальный срок. В интересах следствия дойти в этом деле до истины, которая ваш срок и определит. Но если вы начнете нашим интересам мешать – будущее ваше становится вполне предсказуемым. Срок «минимальный» превратится в «максимальный». И здорово, коли попадете на лесоповал. Воздух свежий, мышцу подкачаете, если сосной не пришибет. А можно попасть в цех на пайку. Там без вариантов. Гнилые зубы, туберкулез, зрение сядет. И только возраст, указанный в паспорте, будет напоминать, что вы не старик. Как вам такая перспектива, Хузин?
– Если честно, то как-то не очень. Ни лесоповал, ни пайка. Может, и третий вариант имеется?
– Третий вариант возможен, если вы прекратите выделываться и будете четко и правдиво отвечать на заданные мною вопросы.
Роме казалось, что историю о несчастном официанте он знал с детских лет и мог рассказать ее даже во сне. Всю вину Хузин, как и обещал, взял на себя. Вспоминал слова Холодильника о следаках, для которых главное – выслужиться и получить новую лычку. Кутырев под это определение подходил. Про себя Рома дал ему характеристику скользкого, отвратительного и бездушного карьериста. Рома не знал, что буквально через несколько лет жизнь снова сведет его с бывшим сокамерником. А спустя еще некоторое время он услышит и фамилию Кутырев. Услышит и испытает шок…
Пока Рома с Андреем сравнивали тяготы армейской жизни с условиями обитания в подвале СИЗО, на воле делалось все для их освобождения. Первым нашелся Виктор Матвеич. Когда в его кабинете сидели оперативники, он вызвал Шиндельмана. Натан Иосифович закидывая под язык валидол, в подробностях рассказал, как тряс гениталиями в его кабинете Шнапсте, и просил проверить официанта на вменяемость. Работники органов встретили рассказ улыбками. Заметив небольшую смену в настроении оперов, Виктор Матвеич начал нахваливать Андрея с Ромой, не преминув упомянуть, что разгильдяи и шутники они еще те. Малютка Джоки обратился к своему покровителю из горкома партии. Аппаратчик сказал, что похлопочет, но результата не обещал. Зоя лично доставила в СИЗО характеристики с места работы. Описанные в бумагах благодетели позволяли Андрею с Ромой претендовать на место как минимум в рижском горкоме комсомола. Оба, по мнению редакционного руководства, отличались сознательностью, скромностью и неустанным продвижением в массы идей Коммунистической партии Советского Союза. Виктор Матвеич снова начал выпивать. Изливал душу Зое, которой доверял в редакции больше, чем остальным:
– Чего этим балбесам небесталанным в жизни не хватало, а, Зой? Я же как к родным к ним. И такую жирную, сальную, мерзкую свинотень мне подложить. И мне, и себе, и всей редакции. Потому что у них везде порноптикум. Это твой Ромка такое слово придумал. А теперь и вправду порноптикум. Если сядут – вся жизнь в тартарары.