– Ромка, ну почему ты такая сволочь? – улыбнулся Малютка. – Она художник по гобеленам.
– О-о-о! Мое воображение рисует картину семейной идиллии. Ты читаешь, сидя в кресле-качалке. Потрескивает дровишками камин. Все стены завешаны гобеленами с национальными узорами, полки заставлены керамикой. Ее мама вдохновенно лабает на фоно Бетховена, а твоя супруга готовит серый горох со шпеком. В центре комнаты за гончарным кругом сидит ее суровый отец и делает искусство.
Малютка Джоки хохотал громко и заразительно. Молодежь, облепившая стойку, улыбалась.
– Ромка, какой же ты циник!
– Вовсе нет. Просто второй потери я не вынесу. Один друг решил отдать себя служению Господу, второй чересчур эмоционально расписывает новую возлюбленную. Джоки, а как зовут гобеленщицу?
– Имя немного портит общую картину.
– Жубите? – начал гадать Рома.
– Нет.
– Байба?
– И не Байба.
– Модра?
– Уже горячо.
– Я не знаю, что может быть горячее латышского имени Модра. Разве что Мудите.
– Не угадал. Сподра, Ромка, – произнес на выдохе Малютка.
– Ласкательно Сподрите, Сподруня, Сподруся… Ну ничего. Отчество детишкам не по матушке дают.
– Какие еще детишки? Не надо меня списывать. Может, это легкое поветрие, ни к чему не обязывающее увлечение… Ты лучше думай, что с Андрюхой делать.
– Это, Джоки, вопрос. Большой вопрос. Пытался я с ним говорить.
– Ты с ним, а я с психиатром знакомым. Рассказал все как есть. Дескать, человек провел всего трое суток в СИЗО и вышел полностью неузнаваемым.
– И что мозгоправ сказал?
– Говорит, люди иногда за минуту с катушек слетают. Был нормальным, вдруг – бац – и псих. Ссылался на то, что мозг – самый неизведанный сегмент человеческого организма. Сказал, что готов с Андрюшей встретиться. Но ведь наш друг не считает, что умом повредился.
– Думаешь, все же повредился?
– Уверен, Рома. Он до этого набожностью отличался? Нет. В храм по случаю хаживал, имя Господа всуе не поминал. И неожиданно стал богомольцем. Причем фанатичным. Понимаю – нехорошо так про друга. Но с ним вообще невозможно общаться стало. Звоню: «Привет, Андрюха! Когда уже по бл. дям шуранем, чтобы из сетей печали тебя вытащить?» А он медленно так отвечает: «Здравствуй, Йозеф. Ну что ты за человек неисправимый такой, а? И матом зачем ругаешься? Тебе не подходит». Пить нельзя, по бл. дям нельзя, матом нельзя, а меня называет исключительно Йозефом. Говорит, родители нас именами нарекают не для того, чтобы мы на собачьи прозвища откликались.
– А Зоя со Светкой разговаривала. Сбылось мое предсказание. Света взвыла. Понатащил Андрюша церковной литературы домой и жену вовсю к штудированию приобщает. Заставил их с малышкой «Отче наш» выучить. Следит, чтобы обязательно читали перед едой. Иконками весь дом завешал. Подробность интимного характера, но секс теперь только в миссионерской позе и под одеялом. Светка минет ему сделать захотела, а он ее оттолкнул и давай крестом воздух осенять.
– Лучше бы ты мне этого не рассказывал. Но, может, польза какая и будет. Замолит грех перед Богом за гешефт с кретином Шнапсте, и вас оправдают. А что адвокатесса обещает?
– Уверена в благоприятном исходе дела, но многое будет зависеть от судьи. И якобы у нее блат железный в суде имеется. Но по деньгам – страшно сказать, как прожорлива. Боре спасибо. Так бы в долги лезть пришлось.
– Деньги – херня, Ромка. Главное, не сесть. Скоро изменится все. Только вопросов лишних не задавай.
– Вы как сговорились. Матвеич об этом тоже судачил.
Рома шел сквозь прохладу вечернего города. Сквозь моросящий дождик, открывающий врата близкой осени. В октябре они с Зоей поедут в Сигулду. Будут карабкаться по крутым холмам. Узенькими ступенями поднимутся на башню Турайдской Розы и станут наслаждаться открывающимся оттуда видом. Плавные изгибы Гауи, вершины, переливающиеся желтым и багряным. В небольшом кафе подадут горячее вино с корицей, а потом они прокатятся на канатной дороге. Рома любил эти поездки. Сигулда больше всего напоминала о детстве. Именно там он ощущал легкую, приятную грусть. Рома долго целовал Зою, стоя в прихожей. Шептал нежные слова.
– Ромка, что с тобой сегодня?
– Ничего. Поедем осенью в Сигулду?
– Поедем, конечно.
– Будем ползать по горам, пить глинтвейн и читать надписи на стенах пещеры Гутманя.
– Ромка, хорошие новости, да? Скажи, Ром.
– Да нет. Нет особых новостей, Зоюшка. У Малютки новый роман.
– Это как ежедневная рубрика «Сегодня в нашем городе». И кто дождался своей очереди?
– Дочь преподавательницы музыки и гончара.
– Волшебно! Но все закончится как и с моей приятельницей Гражиной.
– А я не знаю, как закончилось с Гражиной.
– Она тоже из творческой семьи. Папа – хоровой дирижер, мама – поэтесса. Гражина решила познакомить Малютку с родителями. А папаша ее власть, мягко говоря, недолюбливает. И Джоки ему с первого взгляда не понравился. Хотя пришел с шампанским, розами, конфетами. Ну отец семейства давай шпильки втыкать. Народ жалко, обеспечение плохое, квартиры люди годами ждут, слуги народа жируют. А сами они живут – любой позавидует. Джоки терпел до ухода в привычную кондицию. А потом навис над столом и выдал. Мол, не тебе жаловаться, бездельник. Ты палочкой и на дом намахал, и на машину, и на жратву хорошую в фарфоре. Несостоявшаяся невеста в полуобморочном, матушка давай Малютку отчитывать. Тут и ей досталось. Сказал, что ее стихи печатают из жалости к убогой рифме и ветхому словарному запасу. Джоки не такие невесты нужны.
– А какие?
– Моего склада. Я характер имею в виду. Ты ведь меня не только любишь, Ромочка, но и побаиваешься.
– Ничего подобного. Не нужно путать боязнь с уважением к нашим чувствам.
– Из любой ситуации выкрутишься. Ром, ты бы в редакцию заехал. Матвеич каждый день про тебя спрашивает. И видно, что не приличия ради. Переживает за тебя, дурня.
– Надо будет появиться. Тяжело, Зойка. Словно граница с другой жизнью. Из журналистики в торгашество… Сама понимаешь…
Наталья хвастала Валентине с Ларисой походом в «Лидо» на день рождения подруги. Рассказывала о дорогих подарках, пышных букетах и марочных коньяках. Прижимая ладони к груди, описывала Бондарчука со Скобцевой, ужинавших за соседним столиком. Девушки ахали от восторга, вставляя популярную в народе фразу: «Ну живут же люди». Закончив рассказ, Наталья подошла к Роме, сообщила, что берет три дня за свой счет и доверяет Хузину исполнять ее обязанности.
Кивнув головой, Рома бросил взгляд на стеллажи. «Замок для автомобиля „Волга ГАЗ-24“». В душе усмехнулся над тупостью снабженцев. Не продают же в магазинах автозапчастей удобрения и вантузы. Вспомнил, как в детстве прилетел с родителями на отдых в Батуми. Прямо в здании аэропорта работали несколько магазинов. Увидев в одном из отделов хоккейную форму, Рома отказывался верить глазам. Щитки, налокотники, наплечник… И все – абсолютно новое. В Риге был Дворец спорта, а форма числилась в глухом дефиците. В Батуми о хоккейной поляне могли только мечтать, но экипировки пылилось в избытке. Отец купил три комплекта. Один – сыну, еще два – близким друзьям Ромы по команде.
Взяв перочинный ножичек, Хузин от нечего делать сковырнул упаковку. Замок был обернут промасленной бумагой. Рядышком притулилась больше напоминающая ребус инструкция. На самом дне лежал небольшой брелок – симпатичный поблескивающий автомобильчик. Утром следующего дня Рома вскрыл все тридцать коробок с замками. Вытащил брелоки, упаковку аккуратно восстановил клейкой лентой. На ценнике об универсальности безделушки писать не стал. Вывел: «Брелок „Машинка“. Цена: 1 руб. 20 коп.». К обеду следующего дня Рома положил в карман тридцать семь рублей чистыми. Рубль удалось заработать случайно. Когда Рома у входа в магазин докуривал сигарету, к нему обратился подвыпивший мужчина:
– Братан, выручай.
– Пива нет.
– С пивом уже норма, братан. Тут немного другое. Дома я не ночевал.
– Это плохо. Больше так не делай.
– Вот ты смешной… Я не за советами, – промямлил незнакомец.
– Мужик, мне работать надо. Рожай мыслю быстрее.
– Ночевал я у бабы. А утром сам знаешь, как бывает после выпитого. Ну и это… Забыл носки надеть, представляешь? А что я дома скажу?
– Скажешь – порвал и выбросил.
– Не поверит моя. У вас же носки на втором этаже продаются. Вынеси, а. Куда мне в таком виде?
Рома понял, что рассеянный перепутал двухэтажки.
– У нас только гэдээровские. По рублю пара.
– Вот тебе трояк. Неси три, раз они гэдэровские.
– Я посмотрю, если три еще осталось.
Носки Рома снял в туалете. Аккуратно завернув в упаковочную бумагу, вынес покупателю, отдал два рубля сдачи.
После работы заскочил в магазин женской одежды, узнать у девчонок, не завалялось ли под прилавком что-нибудь из импортного. Купив Зое симпатичную финскую кофточку и чулки, Рома поспешил к остановке. Ему не терпелось обрадовать Зою презентом. Обогнав идущую впереди девушку, он обернулся. Домой расхотелось. Южанка была фантастически красива. На плечи ниспадали густые черные волосы. Влекли зеленые миндалевидные глаза и пухлые губки.
– Наш город просто обязан гордиться такими красавицами, – Рома неожиданно сбился на клише.
– А гордится совсем другой город, – улыбнулась девушка.
– И какой же, если не секрет? Хотя нет. Я сейчас угадаю… Это гостеприимный Тбилиси.
– Не Тбилиси, но горячо.
– Значит – солнечный Ереван.
– Не Ереван, но снова горячо.
– Остается тот, что стоит на Каспии. Баку?
– А вот теперь верно.
– Не бывал, но слышал, что город так же красив, как и вы. Меня зовут Роман.
– А меня Севда. Проще – Сева.
Рома не ошибся в догадках. Гостья Риги обучалась на тех самых парикмахерских курсах, о которых нелестно отзывалась Зоя. Хузин представил Севду полностью обнаженной. Нет, должна быть прелюдия. На Севе голубые прозрачные гамаши. Ножки в чарыхах дорогой парчи. Колыхается бахрома на атласном бюстгальтере. Голову девушки венчает дорогая чалма с изумрудом. Севда складывает ладони у груди и в поклоне спрашивает, что бы хотел увидеть ее господин. Развалившись на огромном ложе, Рома щелкает пальцами. Раздаются переливы восточной мелодии, и Сева начинает извиваться в танце живота. Изящное сплетение рук, призывный взгляд, упругие ягодицы и набухшая грудь. Она скидывает с себя лиф и…