Вздор, будто вообще нельзя перепрыгивать через ступени. Через отдельные «ступени», вытекающие из теоретического расчленения процесса развития, взятого в его целом, т. е. в максимальной его полноте, живой исторический процесс всегда совершает скачки и требует того же в критические моменты от революционной политики. Можно сказать, что в умении распознать такой момент и использовать его и состоит первое отличие революционера от вульгарного эволюциониста.
Марксово расчленение развития промышленности на ремесло, мануфактуру и фабрику относится к азбуке политической экономии, точнее, историко-экономической теории. Но в Россию фабрика пришла, минуя эпохи мануфактуры и городского ремесла. Это уже склады истории. Аналогичный процесс у нас произошел в классовых отношениях и в политике. Нельзя понять новой истории России, если не знать марксовой схемы трех ступеней: ремесло, мануфактура, фабрика. Но если только это знать, то все равно ничего не поймешь. Дело в том, что история России, не в обиду Сталину будь сказано, перепрыгнула через кое-какие ступени. Теоретическое различение ступеней, однако, необходимо и для России, иначе не постигнешь, ни в чем состоял прыжок, ни каковы его последствия.
Можно подойти к делу с другой стороны (как иногда Ленин подходил к двоевластию) и сказать, что все три марксовы ступени были в России. Но первые две в крайне сжатом, зародышевом виде. Эти «рудименты», как бы намеченные пунктиром ступени ремесла и мануфактуры, достаточны для того, чтобы подтвердить генетическое единство экономического процесса. Но тем не менее количественное сокращение этих двух ступеней так велико, что породило совсем новое качество во всем социальном строении нации. Самое яркое выражение этого нового «качества» в политике есть Октябрьская революция.
Невыносимее всего в этих вопросах «теоретизирующий» Сталин с двумя писанными торбами, составляющими весь его теоретический багаж: «законом неравномерного развития» и «неперепрыгиванием через ступени». Сталин не понимает до сих пор, что неравномерность развития именно и состоит в перепрыгивании через ступени (или в чересчур долгом сидении на одной ступени). Против теории перманентной революции Сталин с неподражаемой серьезностью выдвигает… закон неравномерного развития. Между тем предвиденье того, что исторически отсталая Россия может прийти к пролетарской революции раньше, чем передовая Англия, целиком и полностью основано на законе неравномерности развития. Только для такого предвиденья нужно было понять историческую неравномерность во всей ее динамической конкретности, а не просто жевать перманентную жвачку из ленинской цитаты 1915 года, опрокинутой на голову и безграмотно истолкованной.
Диалектика исторических «ступеней» сравнительно легко постигается в периоды революционного подъема. Реакционные периоды, наоборот, естественно становятся временем дешевого эволюционизма. Сталинщина, эта уплотненная идейная вульгарность, достойная дщерь партийной реакции, создала своего рода культ ступенчатого движения, как прикрытие политического хвостизма и крохоборчества. Эта реакционная идеология захватила ныне и Радека.
Те или другие этапы исторического процесса могут оказаться в данных условиях неотвратимыми, хотя теоретически они и не неизбежны. И наоборот: теоретически «неизбежные» этапы могут динамикой развития сжиматься до нуля, особенно во время революций, которые не даром названы локомотивами истории.
Самым, пожалуй, тревожным, в симптоматическом смысле, является место статьи Радека, стоящее, правда, как будто в стороне от интересующей нас центральной темы, но связанное с ней единством сдвига Радека к нынешним теоретикам центризма. Дело идет о слегка замаскированных авансах по адресу теории социализма в отдельной стране. На этом необходимо остановиться, ибо эта «побочная» линия ошибок Радека, при дальнейшем развитии может перекрыть все остальные разногласия, обнаружив, что количество их окончательно перешло в качество.
Дело идет об опасностях, которые угрожают революции извне. Радек пишет, что Ленин «отдавал себе отчет, что при уровне экономического развития России 1905 года эта (пролетарская) диктатура может удержаться, лишь если ей на помощь придет Западно-европейский пролетариат».
Ошибка на ошибке и, прежде всего, грубое нарушение исторической перспективы. На самом деле Ленин говорил, и притом не раз, что демократическая диктатура (а вовсе не пролетарская) не сможет удержаться в России без социалистической революции в Европе. Эта мысль проходит красной нитью через все ленинские статьи и речи эпохи стокгольмского съезда 1906 г. (полемика с Плехановым, вопросы национализации и пр.). В тот период Ленин вообще не поднимал вопроса о пролетарской диктатуре в России до социалистической революции в З. Европе. Но главное сейчас не в этом. Что значит: «при уровне экономического развития России 1905 г.»? А как обстоит дело с уровнем 1917 года? На этой разнице уровней построена теория социализма в отдельной стране. Программа Коминтерна разграфила весь земной шар на клетки, «достаточные» и «недостаточные» для самостоятельного построения социализма, и создала таким образом для революционной стратегии ряд безнадежных тупиков.
Разница экономических уровней может несомненно иметь решающее значение для политической силы рабочего класса. В 1905 году мы не поднялись до диктатуры пролетариата, как не поднялись, впрочем, и до демократической диктатуры. В 1917 году мы установили диктатуру пролетариата, поглотившую собою демократическую диктатуру. Но при экономическом развитии 1917 года, как и при уровне 1905 года, диктатура может удержаться и развернуться в социализм только, если на помощь ей своевременно придет западный пролетариат. Разумеется, эта «своевременность» не поддается априорному расчету: она определяется в ходе развития и борьбы. По отношению к этому основному вопросу, определяемому мировым соотношением сил, которому принадлежит последнее и решающее слово, разница уровней России 1905 и 1917 г. г., как ни важна она сама по себе, является фактором второго порядка.
Но Радек этой двусмысленной ссылкой на разницу уровней не ограничивается. Указав, что Ленин понимал связь внутренних проблем революции с мировыми (ну, еще бы, Радек присовокупляет:
«Ленин не обострял только понятия этой связи между сохранением социалистической диктатуры в России и помощью западно-европейского пролетариата чересчур заостренной формулировкой Троцкого, а именно, что это должна быть государственная помощь, т. е. уже победившего западно-европейского пролетариата».
Признаться, я не поверил глазам, прочитавши эти строки. Зачем понадобилось Радеку это негодное оружие из эпигонского арсенала? Ведь это же просто застенчивый пересказ сталинских пошлостей, над которым мы так основательно всегда издевались. Помимо всего прочего приведенная цитата показывает, что Радек очень плохо представляет себе основные вехи ленинского пути. Ленин не только никогда не противопоставлял, по-сталински, давление европейского пролетариата на буржуазную власть – завоевание пролетариатом власти, но наоборот, ставил вопрос о революционной помощи извне еще острее, чем я. В эпоху первой революции он неустанно повторял, что мы не удержим демократии (даже демократии!) без социалистической революции в Европе. В 1917–1918 и следующих годах Ленин вообще не рассматривал и не оценивал судьбу нашей революции иначе, как в связи с уже начавшейся социалистической революцией в Европе. Он, например, прямо говорил, что «без победы революции в Германии наша гибель неизбежна». Он утверждал это в 1918 году, а не при «экономическом уровне» 1905 г., и имел в виду не будущие десятилетия, а самые близкие сроки, измеряемые немногими годами, если не месяцами.
Ленин десятки раз объяснял: если мы устояли, «то только потому, что специально сложившиеся условия на короткий момент (на короткий момент! – Л. Т.) прикрыли нас от международного империализма». И далее: «Международный империализм… ни в каком случае, ни при каких условиях ужиться рядом с Советской Республикой не мог… Тут конфликт представляется неизбежным». А вывод? Не пацифистская ли надежда на «давление» пролетариата и «нейтрализацию» буржуазии? Нет, вывод такой: «Здесь величайшая трудность русской революции… необходимость вызвать международную революцию» (т. XV, стр. 126). Когда это говорилось и писалось? Не в 1905 г., когда Николай II сговаривался с Вильгельмом II о подавлении революции, и когда я давал свою «заостренную формулу», а в 1918, 1919 и в следующие годы.
Вот что Ленин излагал на III Конгрессе Коминтерна, оглядываясь назад:
«Нам было ясно, что без поддержки международной, мировой революции победа пролетарской революции (у нас. Л. Т.) невозможна. Еще до революции, а также и после нее, мы думали: или сейчас же, или, по крайней мере, очень быстро, наступит революция в остальных странах, капиталистически более развитых, или в противном случае, мы должны погибнуть. Несмотря на это сознание, мы делали все, чтобы при всех обстоятельствах и во что бы то ни стало сохранить советскую систему, так как знали, что работаем не только для себя, но и для международной революции. Мы это знали, мы неоднократно выражали это убеждение до Октябрьской революции, точно так же, как и непосредственно после нее и во время заключения брест-литовского мира. И это было, говоря вообще, правильно. Но в действительности движение шло не так прямолинейно, как мы этого ожидали». (Протоколы III конгресса Коминтерна, стр. 354, русск. изд.).
Движение пошло, начиная с 1921 года, не так прямолинейно, как мы вместе с Лениным ждали в 1917-19 г. г. (а не только в 1905). Но оно все же пошло по линии непримиримых противоречий между рабочим государством и буржуазным миром. Кто-нибудь из них должен погибнуть. Оградить рабочее государство от смертельных опасностей, не только военных, но и экономических, может только победоносное развитие пролетарской революции на Западе. Пытаться в этом вопросе открыть две позиции: ленинскую и мою, это уж верх теоретической неряшливости. Перечитайте, по крайней мере, Ленина, не клевещите на него, не кормите нас остывшей сталинской лапшей.