Говорить много и складно у профессора еще не получалось, да и посещения разрешали всего на пять минут, поэтому любая информация поступала крошечными порциями. Кое-что удавалось узнать от Веры Аполлоновны, днюющей и ночующей в палате Бартенева.
Картина произошедшего в доме профессора пятнадцатого мая в целом была следствию ясна, но лишь детали, которые должны всплыть в памяти Бартенева, и его осмысленные показания могут сформировать доказательную базу. Капитан, нетерпеливо ожидающий этих самых деталей и показаний, несколько раз пытался насесть на профессора, но это мало что давало.
В очередной раз дорвавшись до Олега Петровича на несколько минут, Беленький начинал сыпать вопросами, лишь вводя больного в недопустимое для его состояния волнение.
Вера Аполлоновна с помощью врачей пыталась урезонить ретивого, доказывая, что профессор не волен в своей памяти, надо ценить то, что он может вспомнить, и терпеливо ждать.
Беленький нервничал. Ему казалось, что драгоценное время уходит безвозвратно. Самое ужасное для следователя – знать, кто преступник, и не иметь никаких доказательств.
От того, что вспомнит Бартенев, теперь зависело все. Он единственный видел убийцу Стаса, а значит, и того, кто забрал письмо.
Вдруг Бартенев сам попросил, чтобы следователь пришел к нему. Глафира со Шведовым как раз находились в палате и решили: ни за что не уйдут.
Пулей примчавшийся Беленький сразу взял быка за рога и спросил, видел ли тот преступника. Профессор посмотрел на капитана растерянным взглядом.
– Мне показалось, что это был кошмарный сон. И тот человек мне просто приснился… Я не помню его лица, такое во сне бывает…
– Хорошо, – решил набраться терпения капитан, – а что помните точно? Вы сидели за столом…
– Нет. Я подъехал к шкафу с книгами.
– То есть находились спиной к двери?
– Да. Сам не понимаю, как все случилось. Кто-то позвонил в дверь. Стас пошел открывать. Потом я повернулся… Точнее, не успел, кто-то обхватил меня за шею, и… я отключился.
– И все? Больше вы ничего не видели?
– Слышал.
– Во время отключки?
– Нет. Я пришел в себя, когда услышал голоса. Стаса и другого человека.
– О чем они говорили?
– Не знаю. Помню только, как Стас закричал. А потом вдруг удар… И все.
Беленький пригорюнился. Ничего толкового они от профессора не узнают. Старик отключился почти сразу. А он-то надеялся на его показания.
Бартенев откинулся на подушку и уставился в потолок.
«Ну давай, старый! Вспомни хоть что-нибудь полезное!» – внутренне возопил капитан.
Профессор приподнялся, взглянул на следователя, а потом неохотно, словно сомневаясь, сказал:
– Александр Сергеевич Пушкин был крайне суеверен. Даже для поэта. Он никогда не садился за стол, если там тринадцать человек, и не оставался в комнате с тремя свечами. У него также имелся древний список несчастливых дней, среди которых и день его рождения – двадцать шестое мая по старому стилю. Он был уверен, что ему на роду написано быть несчастным. Но больше всего боялся беловолосого человека в белом на белой лошади, гибель от которого предрек Пушкину еще в Одессе известный грек-предсказатель. И ведь не ошибся. Дантес был белокур, носил белый мундир и ездил на белой лошади.
Бартенев помолчал, собираясь с силами.
– Кстати, про белого человека Пушкин слышал не впервые. После выпуска из лицея они с приятелями ходили к известной немецкой гадалке Кирхгоф во время ее приезда в Петербург. Она предупредила Александра об опасности, которую следует ожидать от белой лошади или белой головы.
– Ты к чему, Олежка? – спросила Вера Аполлоновна, беря Олега Петровича за руку и вытирая с его лба пот.
Бартенев обвел глазами присутствующих.
– Этот человек был в белом халате и с абсолютно белой головой.
– Блондин? – напрягся Беленький, который был уверен, что под «белым человеком» Бартенев имеет в виду его.
– Нет, седой. Совершенно. И глаза какие-то… тоже словно белые.
– Пустоглазый, – вырвалось у Шведова.
Беленький быстро взглянул на Сергея и качнул головой. При профессоре – ни слова.
– Так вот почему Стасик впустил его. Решил, что пришел врач из поликлиники, – задумчиво сказала Глафира, внутренне оживая.
Все-таки Стас не был заодно с убийцей.
Когда они вышли из палаты, Сергей спросил у капитана, достаточно ли показаний профессора для ареста Пустоглазого.
– Если опознает, – ответил Беленький и отошел в сторону, доставая телефон. Сергей вдохновился. Если возьмут Пустоглазого, есть надежда, что он сдаст остальных. Тогда можно будет выдохнуть.
– А кто такой Пустоглазый? – спросила Глафира.
– Подручный Тобика. Это он украл письмо и убил Стаса.
– Значит, Тобика тоже арестуют?
– Он успел уехать из страны.
– Как?! – вскричала Глафира. Беленький в конце коридора оглянулся и нахмурился.
– Так получилось.
– Значит, письмо и «Слеза Евы» пропали навсегда? Боже! Профессор не переживет! Нельзя ему говорить!
Она чуть не плакала.
– Успокойся, Глаша.
Сергей взял ее за руку.
– Да как тут успокоишься! Значит, все было зря! Это его убьет!
– Если его не убил Пустоглазый, – заявил, подходя, Беленький, – то и с этим известием ваш профессор справится.
Глафира посмотрела на капитана чуть ли не с ненавистью.
– Вы не понимаете…
– А кстати, заметили, что Бартенев про письмо ничего не спросил? – перебил капитан, догадываясь, что ничего хорошего от Глафиры не услышит.
– Он просто пока не вспомнил, но потом… Что мы ему скажем?
Глафира сжала руку Шведова.
– Скажем, что ищем, – пожал плечами Беленький, которому было по барабану, расстроится по этому поводу Бартенев или нет.
– А вы ищете? – с надеждой вскинула на него глаза Глафира.
– А то как же! – не моргнув глазом бодро ответил капитан и спешно пошел прочь.
Шведов попросил Глафиру дождаться его и отправился к Кимычу узнать, как продвигается дело с его возвращением к «станку». На этот раз Кимыч не хмурился. Наоборот, был довольно весел, что случалось нечасто. Но главное – он обрадовал Сергея известием, что через неделю тот может приступать к работе.
– Полной загрузки пока не жди. Сам понимаешь, не могу рисковать. Но и того, что дам, мало не покажется.
– Я готов, – обрадовался Шведов. – С меня магарыч.
– Иди к черту, Шведов! У меня и без того язва разыгралась!
– Так ты не пей, ты смотри! Я буду пить за твое здоровье, а ты – за меня радоваться.
– Ага. А через час или слюной захлебнусь, или придушу тебя своими руками.
– Да не может такого быть. Придушить друга, который только-только начал к жизни возвращаться. Ну… это уж слишком. Даже для тебя.
Кимыч, по обыкновению строчивший что-то, поднял голову и посмотрел на него внимательно.
– Жениться, что ли, надумал?
– А если и жениться, то что?
– Давно пора! И давай, чеши отсюда! Мешаешь.
Шведов, улыбаясь, двинулся к выходу.
– А тетя Мотя не против? – вдруг спросил в спину Кимыч.
– Был лично ею благословлен. Иконой.
Кимыч покрутил головой.
– Рисковая бабка! Восхищаюсь!
Шведов хохотнул и вышел за дверь.
– Глафире привет! – услышал он вдогонку.
Глафиры в коридоре не было.
Шведов покрутил головой.
Куда она запропастилась?
Он заглянул в палату Бартенева. Вера Аполлоновна, дремавшая возле постели профессора, была одна.
Шведов спустился в холл и поискал Глафиру глазами. Где же ты?
Он сунул руку в карман, чтобы достать сотовый, а тот вдруг сам заверещал так, что Сергей вздрогнул.
– Это я, – услышал он странно напряженный голос Беленького. – У меня новость. Нашли Мягги.
– Он вернулся?
– Видимо, несколько дней назад.
– Черт! И вы только сегодня об этом узнали? Молодцы!
– Не гони. Да, мы узнали только сегодня, да и то…
– Что?
– Его нашли мертвым. Охотники. Случайно. За городом. Убит не менее двух дней назад. Пока мы с профессором возились…
– Да при чем тут профессор! Плохому танцору, знаешь, что мешает? Ты там один, что ли, во всем Следственном комитете? Ну и кто, по-твоему, его убил?
– Криминалисты говорят: рука та же.
– Значит, Пустоглазый разделался с хозяином. Плохо заплатили? – спросил Шведов, продолжая нервно оглядываться.
– Или вообще не заплатили. Он ведь труп после себя оставил, значит, подставил Тобика по полной. Если убрал его, значит, и остальным…
– На остальных плевать. Меня волнует Глафира. Я ее потерял.
– Что значит потерял? Когда?
– Да вот прямо сейчас. Велел ждать, вышел, а ее нигде нет.
– Черт! Ищи, я выезжаю.
Раз за разом набирая номер, Шведов выбежал на улицу. Глафиры пропал и след.
Кляня то ее, то себя, Сергей бросился вперед.
Глафира стояла у окна и думала горькую думу об утраченном сокровище. Где оно теперь? Кто купил пушкинское письмо? К кому попала «Слеза Евы»?
Странная все же судьба у этих вещей. Время носило их от человека к человеку сквозь столетия, а потом вообще унесло в неизвестность. Несбывшаяся любовь, недоставленное послание, недопетая песня.
И тут свозь горестные мысли в сознание пробился чей-то голос, произнесший фамилию Бартенева. Глафира оглянулась, но никого не увидела. Только девушка в регистратуре склонилась над журналом.
Наверное, почудилось. Думает об Олеге Петровиче, вот и послышалось. Она прошлась по коридору до лестницы, уже собралась дойти до кабинета Кимыча, чтобы поторопить Сергея, и тут увидела ЕГО.
Седовласый мужчина в медицинском халате прошел мимо, мазнул пустым, равнодушным взглядом и торопливо направился к выходу.
Глафира, как зачарованная, проводила его.
Она даже не поверила себе. Не может такого быть.
Мимо нее только что прошел «белый человек».
Глафира оглянулась в поисках Шведова, не нашла – ах да, он же к Кимычу пошел, – постояла секунду, решая, как поступить, и… направилась к двери.