После чая она стала рассказывать, что с ними, двумя дурочками, произошло в этой сибирской деревне. Ясное дело, поездка оказалась пустой тратой денег. Валентинину сестру они не нашли, накупили всякой ерунды — варенья, бальзамы, орехи, мед. Да, их с Валентиной это путешествие сблизило, но что дальше?
— А как она собирается возвращать нам долг? Она же нам теперь должна!
— Мам, да откуда мне знать? Будет работать. Она там собирала материал для книги о Тисульской принцессе. И вообще, я устала и хочу спать.
— Она что, писатель? — хмыкнула я. — Так зачем вы туда ездили, можешь объяснить? Ты же говорила, что там ее сестра.
— Мам, прошу тебя, оставь меня в покое.
— Хорошо-хорошо. А что, там на самом деле нашли эту древнюю женщину? Я тоже о ней читала, мне даже жутко стало.
— Да брось ты, все это чушь! — Она бросила на меня короткий взгляд, словно боялась посмотреть в глаза. Снова врала? — Нужно же как-то заманивать туристов в эту тьмутаракань.
Что-то с ней творилось, с моей дочерью. Я же видела, что она сама не своя.
— Ты, случаем, не влюбилась?
Вместо ответа она легла, укрылась с головой и уснула.
Пока она спала, я прибрала на кухне, вышла, прошлась по улицам, вернулась и тоже легла. А когда проснулась, моя Оля уже пила чай с земляничным вареньем. Сегодня она, наконец, выглядела отдохнувшей, выспавшейся, да и настроение было явно другим.
Она стала рассказывать, как какой-то мужик в этой сибирской глуши держит у себя девицу-алкоголичку и выдает ее за мертвую.
— Там вообще все жители со странностями, и вдобавок напуганные чем-то. Может, и правда эти захоронения существуют, но на самом деле там ищут серебро. Мам, а давай сходим в кино?
Это прозвучало как приглашение в новую жизнь. Надо же, в каком аду я жила последние годы — мысль куда-то сходить развлечься просто не приходила в голову. Да и откуда бы ей взяться, если все заботы только о пропитании и о крыше над головой?
— Здесь в двух шагах идут «Пираты Карибского моря». Ну же, соглашайся!
Мы пошли в кинотеатр. Надо же, я действительно отдохнула, посмеялась, помечтала, что когда-нибудь и мы с дочкой поедем на море, а то и вообще за границу — надо только набраться терпения.
Но каждый раз, стоило мне подумать о Караваеве, а ведь это он должен был стать источником нашего благосостояния, Господи, прости меня, грешную, так вот, стоило мне подумать о нем, как становилось не по себе. Да, я сама помогала ему встать на ноги и желала ему здоровья — и в то же время не могла не думать, что он обречен и что совсем скоро Валентина может стать его единственной наследницей. А дальше не успеет она и глазом моргнуть, как сразу все потеряет. Правда, чем больше я об этом думала, тем менее достижимой казалась эта цель. Так изобретательно разработанный план на моих глазах словно заволакивало туманом.
Оля не знала, да и никто другой не знал, что в последнее время я увлеклась детективными сериалами. Меня интересовало все об убийствах, способах убийства и методах расследования. Вот как так получается, что каким бы умным и осмотрительным ни был убийца, его всегда вычисляют и наказывают? Конечно, это всего лишь фильмы. Но разве кровь не потому создана богом красной, чтобы ее было хорошо видно?
Иногда мне казалось, что я и есть убийца, и тогда, глядя фильм, я переживала все совершенно всерьез, даже давление подскакивало и сердце начинало колоть.
Конечно, трудно просчитать все детали и сделать так, чтобы не осталось никаких следов. Если с Сергеем Ивановичем что-нибудь случится, первым делом подумают на меня. Но я же не собираюсь его убивать! А если так, весь мой план, получается, рушится? Выходит, все напрасно? Хотя что напрасно? Подумаешь, устроилась к нему сиделкой, что в этом плохого? Оля познакомилась с Валей — тоже хорошо, вон стали подругами. Здесь как-то некстати я вспомнила о Кате, у которой мы давно не были, и решила, что пора ее навестить.
Мы вышли из кинотеатра, и Оля позвонила Кате. Из реабилитационного центра ее, оказывается, выписали, она дома — снимает квартиру недалеко от фабрики, куда ее снова взяли на работу. Мы накупили еды, конфет и поехали к ней.
Конечно, она уже никогда не будет выглядеть как раньше. Дело даже не в болезненной худобе, а в особом взгляде, которым она теперь смотрит на мир. Во всяком случае, на нас с Олей она смотрела именно так. И все равно чувствовалось, что ей намного лучше.
Мы обнялись, поцеловались. Катя сказала, что квартиру ей помог найти все тот же Матвей. Она не могла оставаться там, где они жили с Олей, там все напоминало о прежней жизни (признаться честно, я так и не поняла, что там могло о чем-то напоминать). Матвей — вот уж друг так друг — помог ей деньгами, поговорил с кем надо, чтобы ее снова взяли на фабрику. А самая хорошая новость — несмотря на то что с ней произошло, у нее оставался шанс родить детей.
Мы засиделись у Кати допоздна. Было уже темно, и, к удивлению обеих, я вызвала такси.
— Мама работает у крутого человека. — Оля улыбнулась — с гордостью, как мне показалось. — Так что не бедствуем.
— Да уж, вижу. — Катя кивнула на продукты, которые мы привезли. — Спасибо, что не забыли меня. И за гостинцы спасибо.
Оля сказала, что через пару дней они встретятся на фабрике, и на этом мы распрощались.
Вернулись на Цветной бульвар. Снова я долго не могла уснуть, все ворочалась. Вроде и кровать нормальная, но сна не было. Оле пару раз кто-то звонил, и она выходила на кухню с телефоном. Первый раз ее не было почти полчаса, второй раз — минут десять.
— Нет, не могу я здесь уснуть. Надо было ехать к себе.
— Мам, — она включила лампу и присела ко мне на кровать, — слушай, только что звонила Валя, она в Питере. А ты знаешь, где сейчас твой Караваев?
— Понятия не имею. Сказал, что уедет по делам.
— Мам, они там вместе. Твой Караваев и Валя.
Я поднялась, села.
— Как это? Когда он успел?
— Ничего не знаю, но они там вместе. Вроде бы встретились случайно прямо на Невском проспекте, представляешь?
— Хочешь сказать, это судьба?
— А как иначе? Ты только представь: она летит в Питер, он чуть ли не следом за ней — и вот они встречаются.
— А может, они знакомы? — Я чуть не проговорилась.
— Да нет же. Валя сказала, что встретила на улице какого-то человека, а тот представился Караваевым, тем самым, у которого ты, мама, работаешь. Может, ты скажешь, наконец, зачем тебе Валя и почему у тебя такие испуганные глаза?
— Все, что надо было, я уже сказала, — отрезала я.
В такие вот минуты я сама уже точно не помнила, что именно ей известно. Иногда я ловила себя на том, что говорю с ней так, как будто она в курсе моего плана.
— Но ты ничего мне не сказала!
— Ладно, думаю, теперь можно, раз вы стали подругами. Надеюсь, теперь, когда ты все узнаешь, сама поймешь, как вести себя с ней.
— Все, заинтриговала.
— У Караваева был сын-наркоман, — начала я.
Оля слушала внимательно, не перебивала, спросила только, когда я дошла до конца караваевской истории:
— Хочешь сказать, что она приняла его за бомжа?
— Вот именно. Поэтому я и удивилась, что там, в Питере, как ты говоришь, она его не узнала.
— Конечно, не узнала, иначе сказала бы. Что скрывать?
— Слушай дальше. В благодарность за то, что она ему помогла, он составил на нее завещание.
— Ничего себе! Все ей одной?
— В том-то и дело!
— Подожди. А я здесь при чем?
— К сожалению, ни при чем. Поэтому я и хотела, чтобы ты была, как бы это выразиться, при чем, точнее при ком. При Валентине. Я подумала, что, если вы действительно подружитесь, она не оставит тебя, когда внезапно разбогатеет.
— Мам, но с какой стати она станет мне помогать? Я же ей никто!
— Но ты же ей помогла с деньгами на поездку? Так почему бы и ей не помочь тебе?
— Ерунда какая-то. Она получит свое наследство, и все, только ее и знали! Ты что, не знаешь, как деньги портят людей?
— Но ты же сама говорила, что Валя — душевный, мягкий человек.
— Да и я вроде не самая черствая, и ты тоже. А теперь скажи: если бы ты разбогатела, с кем бы ты поделилась?
— С Матвеем, — не раздумывая, ответила я. — Купила бы ему квартиру в центре.
— Матвей нас, можно сказать, спас. А что такого особенного я сделала для Валентины? И потом, мама, не забывай, Караваев жив и здоров. Как-то рано ты его похоронила.
— Он был тогда болен, сильно. Не мог ходить, его же дружки сына так отметелили…
Мы говорили, а меня чем дальше, тем больше жег стыд. Все, казалось бы, делала правильно, все для нее, а она теперь смотрит на меня как на преступницу.
— Но я думала, что поступаю правильно, — промычала я уже сквозь подступающие слезы. — Ладно, давай спать. Не хочешь, не дружи с ней, раз тебе это так неприятно. Ты права, глупый план. Все, спокойной ночи.
Я легла, отвернулась к стене, закрыла глаза. По щекам текли слезы. Вот за что мне все это?
Валентина
Графиня Лопухина, насаженная на невидимую опору, наряженная в бледно-розовое шелковое платье с накидкой из тонкого кружева, была помещена под большой прозрачный колпак и задвинута в угол. Сам этот угол, как в музее, был огорожен малиновыми бархатными лентами. Словом, подойти так близко, чтобы разглядеть ее тщательно загримированное лицо с гроздьями блестящих темных локонов, было почти невозможно.
Приближаясь к салону, я почувствовала дрожь. Справиться с волнением не получалось.
Зал был полон посетителей. Сейчас все ходили главным образом вдоль кронштейнов с нарядами. Прикасаться ко всему здесь было позволено только в прозрачных перчатках. Розовая, в бантиках, картонная коробка с этими перчатками стояла на круглом столике прямо у входа, и опытные посетительницы тотчас выуживали их и кокетливо надевали, словно это были самые настоящие бальные кружевные перчатки.
Помимо любопытных молоденьких девушек, которым было явно не по карману оплачивать прокат дорогих платьев, корсетов и даже старинных ночных рубашек с кружевами ручной работы, в салоне было несколько дам постарше.