Но радоваться все равно нехорошо…
- Что ж, мне жаль, - сказал он рассеяно.
Она не ответила ничего. Только оглянулась еще раз на дом и вдруг попросила:
- Степан Егорович, увезите меня, пожалуйста, отсюда. С Павлом я простилась, а более мне нечего здесь делать. Увезите, я прошу.
- Сейчас? - удивился Кошкин.
Впрочем, он отлично понимал ее желание уехать. Сколько она, должно быть, натерпелась за этот день. Он оглянулся за ворота, где ямщик, нанятый им у вокзала в Новгороде, поправлял сбрую на лошади. В коляске все еще лежал его чемодан.
- Ну… тогда вам следует поторопиться, покуда ямщик здесь. Поскорее собирайте ваши вещи.
- Не хочу туда возвращаться, - решительно покачала головой Светлана. - Там остались моя вуаль и жакет… ну да Бог сними - надеюсь, они придутся впору новой хозяйке.
- Тогда идемте сейчас же. Но не спеша, а будто просто прогуливаетесь - ни к чему привлекать лишнее внимание.
Кошкин огляделся по сторонам: людей в саду возле дома было достаточно, но ими со Светланой, кажется, никто не интересовался. Правда с крыльца все еще наблюдал этот ее Медвежонок - да Кошкину снова было наплевать на него.
Он заложил руки за спину и прогулочным шагом двинулся к воротам - Светлана молча к нему присоединилась. Они лишь скосили друг на друга глаза и улыбнулись одновременно, чувствуя, скорее, задор от нелепости происходящего, чем неловкость.
Лишь за воротами не стерпели: оба прибавили шагу и почти бегом добрались до коляски. Кошкин подал Светлане руку, а та с необыкновенной прытью взлетела на подножку. Глаза ее горели.
- Чувствую себя, будто мне пятнадцать, и я сбежала от гувернантки. - Сказа она, когда и Кошкин устроился рядом. И сама велела извозчику: - На вокзал!
«Кстати, о ее гувернантке…» - подумал Кошкин, но решил с этим подождать.
Дорога до Новгорода была неблизкой, но Кошкин со Светланой почти не разговаривали. Зато ямщик весь путь неторопливо и обстоятельно рассказывал что-то, и Кошкин даже умудрялся ему отвечать. Светлана молчала. Вполне возможно, что она жалела о своем порыве: сбежать с похорон законного мужа, не забрав вещи и непонятно с кем - это надо ж было решиться на такое… Но назад ничего не воротишь.
После, на вокзале, им предстояло купить билеты и провести какое-то время на публике - весьма приличной по новгородским меркам. Кошкина необыкновенно смущало, что публика эта, разумеется, приняла их за супружескую чету… Странное это было ощущение: он горделивее держал голову, потому как такой супруге, как Светлана, следовало соответствовать. Но, вместе с тем, всей своей кожей чувствовал, насколько далек от этой женщины - как он ей не подходит. И все это видят. Все. Будто гадкий утенок рядом с лебедем. Или негритянский раб с белой госпожой - так точнее. И никакие обстоятельства не в силах их неравенство стереть…
А еще Кошкин боялся заглянуть Светлане в лицо и прочесть в нем, что она стыдится его. Что играет роль супруги лишь потому, что арестанткой идти за ним еще позорнее. Скорее бы кончилась эта пытка - быть с нею на людях.
Кошкин терзался до тех пор, пока Светлана вдруг не заговорила с ним - нужно признать, это было весьма неожиданно.
- Mon Chéri, - сказала она негромко, чтобы обозначить сам факт, - prends les places au début du wagon. D'habitude on y est frais et calme. [31]
Кошкин живо воодушевился, поняв, что вот он тот момент, ради которого он не спал ночами, зубря французские спряжения! Насколько мог сдержанно он ответил:
- Je prendrai les places dans un compartiment. Tu n'objectes pas? Pour qu'il t'était plus confortable. [32]
- Je n'objecte pas [33], - после заминки ответила она, бросив на Кошкин один лишь взгляд из-под полы шляпки.
Но каков был этот взгляд! В нем танцевали черти и манили присоединиться к ним. И он же позволил Кошкину на миг почувствовать себя не рабом ее, а сообщником в некой крайне опасной, но увлекательной авантюре.
Светлана, кажется, вовсе не жалела, что позволила себя увезти.
Купе первого класса - а другими Кошкин давно уже не ездил - встретило тусклым нечищеным зеркалом у двери, двумя диванами напротив друг друга, и истертым едва не до дыр ковром меж ними. Под ковер живо юркнуло какое-то насекомое - Кошкин понадеялся, что Светлана этого не заметила…
Он запер дверь за стюардом, сказав, что им не нужно чаю, опустил занавески на окне и посторонился, позволяя Светлане устроиться.
- Простите меня за ту фамильярность на вокзале, - первым делом сказала она, - просто мы за двадцать минут и слова друг другу не сказали - супруги так себя не ведут, вы же понимаете?
- Меня ничуть не смутила ваша фамильярность, поверьте, - отозвался Кошкин.
Светлана улыбнулась понимающе:
- Да уж… сегодня я пока что не сделала ничего такого, чтобы было бы хуже прежних поступков.
- Я вовсе не то имел в виду…
- Знаю. И все же не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо: позвольте, я объяснюсь с вами по поводу моих отношений с Гриневским.
- Я уже говорил вам, что мне нет дела до Гриневского!
Но, кажется, протест Кошкина прозвучал недостаточно убедительно, так как она не послушалась:
- Видите ли, это моя самая большая ошибка в жизни. Я, признаться, ошибалась часто, и, ежели можно было вернуть время, я бы не сделалась его любовницей. Не потому что общество это порицает - поверьте, мне давно уж все равно, что обо мне думает общество. Просто Гриневский как был, так и остался хорошим моим другом - но не более. А против сердца нельзя идти, Степан Егорович. Даже если кажется, что так правильнее и благоразумней… в конечном итоге бед выйдет только больше, уж поверьте мне.
- Легко сказать, - хмыкнул Кошкин. - Но как же можно поступать иначе, когда знаешь, как поступить благоразумнее?
- А вы, Степан Егорыч, заведите себе подругу сердечную и во всем ее слушайтесь. Женское сердце всегда чувствует, как правильнее. Потому-то самые счастливые мужья в мире те, что под каблуком.
Кошкин почувствовал, как вспыхнули его уши. Что за женщина, право, никакого чувства меры!
А она продолжала свои откровенные речи:
- Вижу, что вы неженаты, Степан Егорович - кольца обручального нет. Но ведь невеста у вас наверняка имеется?
Кошкин машинально спрятал свои руки, нахмурился отчего-то и излишне жестко сказал:
- Вы уж простите, Светлана Дмитриевна, но нам еще о делах говорить нужно, а поезд всего четыре с половиною часа идет…
- Да это по расписанию, а на деле на развилке под Чудово, бывает, что и по шесть часов стоит. Может, нам повезет, кто знает.
Она улыбнулась уголком губ, а в глазах снова танцевали черти.
«Нет, это решительно невозможно! - понял Кошкин. - Десять часов быть окутанным ароматом духов, считать чертей в ее глазах и терпеть провокации… Да я рехнусь. И отчего купе первого класса такие тесные, дьявол их побери!»
- Я… мне нужно записать в протоколе, когда именно у вас начались галлюцинации, - сухо, не глядя ей в глаза, сказал он.
Это было жестоко - вот так швырнуть ее в реальность. Кошкин ненавидел себя за это, но не знал другого способа взять ситуацию под контроль. Она и впрямь сожрет его с потрохами, если не быть с нею жестким.
А она ответила тихо:
- В день смерти Павла Владимировича. Ночью, точнее.
- И никогда прежде такого с вами не случалось? - переспросил он недоверчиво.
Она решительно покачала головой:
- Никогда. Зачем мне лгать?
- Я не потому спросил, что считаю вас лгуньей… просто пытаюсь понять причину этих галлюцинаций. У всего есть причина.
Светлана подняла осторожный вопросительный взгляд, будто он сказал какую-то глупость.
- Может быть, вы начали принимать что-то? Таблетки… не знаю… порошок от головной боли! Вы давно пьете тот порошок?
Кошкин не очень разбирался в лекарственных средствах - Девятов был в этом гораздо большим специалистом - но все же знал, что некоторые из них совершенно непредсказуемым образом отражаются на поведении человека. Вроде этого немецкого порошка из вытяжки листьев кока [34], который продается в аптеках по рублю за коробочку - хотя весь мир уж знает о его губительных свойствах.
Хотя, судя по сжавшимся в точку ее зрачках, в прошлую ночь она приняла, скорее, какое-то сильное успокоительное, вроде морфина. У кокаинщиков зрачки, напротив, расширяются, отчего глаза становятся совершенно черными.
Светлана тем временем ответила на его вопрос:
- Да, я давно его пью, - сказала она совсем глухо, - мигренями я страдаю с детства… мой отец, знаете ли, тоже мучился головными болями, а после и расстройством мозга. А я похожа на него: должно быть, это у нас семейное. Так что я пью этот порошок уже много лет.
Кошкин нервно сглотнул, поняв, что и закончит она свои дни так же как и ее отец. Да и сама же Светлана, судя по всему, другого конца для себя и не видела - а ему жутко становилось от обыденности тона, которым она это сказала.
- И больше ничего вы в тот день не принимали?
- Из лекарств - нет. Впрочем… не знаю, можно ли отнести ромашковый отвар к лекарствам. Я перенервничала в тот день, потому как мой супруг приехал крайне неожиданно, застал в доме Леонида Боровского и… должно быть, понял все не так. А отвар всегда меня успокаивал и позволял хорошо уснуть.
- Успокаивал? - заинтересовался Кошкин.
«Это уже теплее…»
- Но отвар я тоже пью давно и достаточно регулярно… и, умоляю вас, выкиньте из головы эту чушь, будто Василиса, моя экономка, меня травит!
Сказано это было достаточно резко и однозначно, так что и Кошкину пришлось согласиться: если экономка и впрямь подсыпала что-то в отвар, то галлюцинации обязаны были проявиться раньше - хотя бы раз.
Он снова вернулся к порошкам:
- Скажите, а это лекарство от мигрени… вы заказываете его в одном и том же месте?