«Ей подсыпали его!» - твердо решил Кошкин.
- Два часа я над этим кулоном бился, - рассказывал, меж тем, Девятов, - но все-таки открыл. Порошок-то и посыпался! Весь стол вон угваздал…
«Кто подсыпал? Девятов? - Кошкин, часто и глубоко дыша, сверлил взглядом товарища. - Или снова Нелли?… Но в чем смысл? Зачем Нелли это делать? Полицейским с лихвой хватило бы и того факта, что кулон найден рядом с трупом!»
Но, уже чувствуя, как его душу вымораживает пустота, надвигающаяся медленно, но неотвратимо, заключил:
«…это нормальным полицейским хватило сего факта, а не мне, идиоту… Она ведь и впрямь просто наркоманка. Это объясняет все».
Тотчас он вспомнил, как вчера, в поезде, она в полном раскаянии признавалась в убийстве, брала на себя вину и смотрела на него как на безумца, когда он, полицейский, с пылом начинал вдруг уговаривать, что она невиновна. Это бред, ей-Богу, бред… В себе ли он был тогда?
Без сил, более всего желая оказаться в одиночестве, Кошкин метнулся к окну, чтобы мук его не видел хотя бы Девятов.
Он услышал, однако, как тот поднялся, с шумом проехав ножками стула по паркету, заскрипел, открывая дверцу шкафа, и, кажется, стал что-то наливать в стакан:
- Степан Егорыч, ты это… выпей, что ли, - нерешительно предложил Девятов. - Полегчает. Я и сам ведь подумать не мог, пока побрякушку эту не вскрыл.
Кошкин, не став спорить, молча подошел и в несколько глотков осушил стакан. Медленно выдохнул, чувствуя, как в голову заполняет вязкий туман. Но не полегчало, нет. Пустоты этой из него не вытравить, кажется, уже никогда и ничем. Девятов нерешительно протягивал ему корку хлеба, но Кошкин, отодвинув его руку, сам взялся за бутыль. Плеснул в стакан еще немного и снова влил в себя - и на этот раз почувствовал даже некую бодрость. А потом уверенно шагнул к дверям.
- Степан Егорыч, ты куда?
- Развлекаться, - кинул через плечо.
- Ты это… наган бы свой оставил от греха…
Второй стакан явно пошел на пользу, потому что хмурый обычно Кошкин вдруг обернулся к Девятову, дружески потрепал его за плечо и принялся отчего-то цитировать:
И час твой близок, я иду, блудница!
Меня твой взор не опьянит любовью;
Твой грязный одр зальется грязной кровью. [37]
А потом неожиданно рассмеялся. Нехорошо рассмеялся, Девятов поежился, предвидя недоброе, - а после вполне твердой походкой Кошкин вышел за дверь.
Глава XXVIII
- Экая вы безрукая, барышня, право слово! - в сердцах воскликнула Василиса, когда Надя испортила уже пятую подряд лепешку теста для пирожков, пытаясь неловкими своими пальчиками сотворить из нее хоть что-то. - Шли бы лучше к себе… книжку почитали, что ли!
- Ну и пожалуйста, с превеликим удовольствием! - разозлилась та и принялась оттирать ладони от ненавистного теста.
Надя так гневалась на злющую экономку, которая не может толком объяснить, как лепить эти глупые пирожки, что готова была и правда тотчас убежать к себе. Но одумалась, осталась. Побег уничтожил бы ее план.
А план тот казался Наде чрезвычайно тонким, обдуманным и даже немного коварным…
Сегодняшнее утро началось с того, что к Наде, едва проснувшейся, постучала и вошла Светлана, одетая для поездки в Ермолино. Надя испугалась, что сестра заставит и ее ехать на похороны и тотчас выдавила из слабый стон, дабы напомнить о своей простуде.
Однако сестра то ли сходу поверила ее стонам, то ли вовсе не собиралась никуда Надю везти: Светлана с такой теплотою смотрела на нее, стоя в дверях, что Наде даже неловко стало притворяться, ведь чувствовала она себя куда лучше.
Потом Светлана подошла, шелестя юбками, села на край постели и совсем как вчера ночью провела рукою по Надиным волосам.
- Как ты себя чувствуешь, Надюша? - спросила она, задержав ладонь на ее лбу.
- Немножко получше, - слабо ответила та и сделала вид, что закашлялась. - Вряд ли я смогу сопровождать тебя, Светлана… К тому же с тобою ведь едет Гриневская - я вам буду лишь мешать.
Светлана улыбнулась, будто разгадав все ее маневры:
- Алина не едет со мной, - ответила она. - Мы… словом, мы поссорились. Думаю, что серьезно.
- Как жаль, - отозвалась Надя, забыв кашлянуть.
Мысли же ее лихорадочно заметались в голове, и каждая в итоге уперлась в вывод, что, раз у сестры больше нет подруги, то она - хочешь-не хочешь - станет больше времени уделять ей, Наде. А это в любом случае хорошо!
- Надюша… - Светлана отняла руку от ее лба и настойчиво поймала взгляд. Красивое лицо сестры стало серьезным и сосредоточенным - она жадно ловила каждое движение глаз Нади, - Надюша, я хотела сказать, что очень благодарна тебе за твое беспокойство сегодня ночью. Это многое для меня значит - хочу, чтобы ты знала. Право, я и подумать не могла, что ты так волнуешься обо мне.
Светлана, кажется, сама смутилась, а Надя отчего-то ужасно разволновалась и вспыхнула с раздражением:
- Разумеется, я волнуюсь о тебе! Ты ведь моя сестра, какая б ты не была!
И тотчас пожалела о последней части фразы - не стоило, наверное, лишний раз напоминать Светлане о том, как она неидеальна. Сестру это задело. По крайней мере, попрощалась та очень скоро.
Потом Светлана уехала, а Надя махала ей рукою, высунувшись из окошка, и отчего-то чувствовала свою вину. Не надо было ей грубить… ведь Светлана сама пошла на перемирие - нужно было и Наде отринуть свою гордость и попрощаться по-человечески. Следующие полчаса, пока Алена, щиплясь, будто нарочно, и оставляя на Надином теле синяки, затягивала корсет, она с досадою гадала, почему же у них со Светланой все выходит столь неловко? Всегда так: когда Наде было жизненно необходимо по душам поговорить со старшей сестрой - та была занята, или кто-нибудь из этих Гриневских сидел над душою; а когда, соскучившись, Светлана пыталась задобрить ее ласковыми словами, Надя из чувства протеста ее гнала…
И вот тогда-то, вытолкав, наконец, горничную из своих комнат, Надя твердо решила разорвать порочный круг и помириться со Светланой. Раз теперь в их жизни не будет Алины, да и Гриневского - она надеялась - тоже, обстоятельства для того складывались вполне благоприятные.
Надя решила сделать для сестры что-нибудь хорошее, что-то такое, чего Светлана точно не ждет. Чтобы она непременно устыдилась своего несправедливого к Наде отношения.
Потому на ужин она велела приготовить пирожки с грибами: Светлана грибы любила, а Надя терпеть не могла, так что блюд из них никогда не делали. Более того, она сама мужественно вызвалась помогать Василисе - Светлана непременно должна оценить этот жест!
Но ей, разумеется, помешали…
Когда тесто уже заканчивалось, а у Нади пирожки только-только стали получаться симпатичными - в кухню заглянула Алена:
- Барышня, вас в гостиную просют. Гости к вам - Григорий Романыч.
- За… зачем он? - Пальцы непроизвольно сжались, и вместо пирожка опять получился невразумительный дырявый комок. - Скажи, что я занята, болею и вообще мне некогда!
«Неужто свататься пришел? - догадалась Надя. - Сдержал-таки угрозу…»
- Как скажете, - Алена пожала плечами, посмотрела на нее как-то странно и скрылась за дверью.
Но Надя продолжала нервничать и бестолково комкать тесто. Она не верила, что Рейнер так просто уйдет. Нет, он непременно вломится сюда и начнет признаваться ей в любви.
«В любви… Господи, Боже мой, неужели и правда будет?»
Наде еще никто и никогда не признавался в любви, хотя она много читала об этом в романах. И где-то в глубине души - совсем чуть-чуть - она даже хотела услышать эти его признания. Разумеется, чтобы тотчас поставить Рейнера на место однозначным отказом!
- Вышли бы вы, барышня, - вольнодумно посоветовала Василиса. - Такой хороший господин… зря вы, право слово.
Надя же велела ей замолчать, а сама еще больше уверилась, что Рейнер непременно проявит настойчивость.
Она как раз успела расправить складочки на крахмальном переднике, между делом глянуть на свое отражение в кофейнике и выпрямить спину, когда из коридора послышался шум, слабые возражение Алены - после чего дверь распахнулась:
- Надин, я так и знал, что вы здесь! Простите, что я ворвался, но нам надобно поговорить…
Она моментально оценила, что Рейнер был одет сегодня не по-дачному, а куда лучше, чем обычно: в темно-синий твидовый сюртук с шелковым галстуком и даже обут был в до блеска начищенные туфли вместо обычных своих сапог, в которых исходил все окрестности. Хотя до Леона ему, разумеется, все равно что до Луны.
«Точно будет признаваться в любви!» - поняла Надя.
Она отметила, что Рейнер и сам страшно волнуется, а вот она, напротив, чувствовала себя все уверенней. И даже пирожок в ее руках вышел - ну просто загляденье!
- Я занята как видите, - не удостоив его взглядом, ответила она, - ежели у вас какое-то дело, то Светлана вернется - вот с нею и поговорите.
Грегор мялся. Вытащил табурет и без разрешения сел:
- Сударыня… - обратился он к Василисе, - вы не могли бы оставить нас?
- Еще чего! Василиса, не вздумай! - вспыхнула Надя, не дав той ответить. А Рейнеру все так же не глядя пояснила: - Сестра мне запрещает оставаться с чужими наедине.
- С чужими? - Голос Рейнера зазвучал холоднее. Только сейчас Надя вдруг поняла, что перегнула палку. - Мне казалось, знакомство длиной в три месяца, делает нас хотя бы приятелями. Но если вы и впрямь считаете меня чужим, то, разумеется, я зря пришел. Простите, что отнял время!
Он поднялся, и Надя, спохватившись, что теперь не услышит признания в любви, попыталась смягчить сказанное:
- Это сестра считает, а не я, - запросто солгала она. Скосила на него взгляд и с облегчением отметила, что Рейнер решил пока остаться. И, чтобы он успокоился окончательно, даже сказала: - Василиса, сходи за мукою в погреб.
- Так полно муки-то…