- Пароход? У вас вовсе нет воображения! - Светлана открыла, наконец, глаза и приподнялась на локте - Мой батюшка, как вы знаете, был литератором. А еще большим поклонником Жуковского. Он даже добивался, чтобы меня крестили Светланой - но священник ему отказал и пообещал отлучить от церкви, ежели он не выкинет из головы эти глупости. Такова наша семейная легенда, по крайней мере.
- Так тебя крестили под другим именем? - Кошкин живо заинтересовался. - Под каким же?
Но Светлана решительно затрясла головой, закуталась в сбитое к ногам покрывало и, кажется, готова была вовсе сбежать - лишь бы не называть ему этого имени.
- Говори! Я ведь следователь - я все равно узнаю!
- Фотиния! - воскликнула Светлана и досадливо отвернулась.
- Фотиния?…
Кошкин не поверил сперва. Он пытался остаться серьезным, но не смог и вскоре затрясся от беззвучного хохота:
- У Гоголя служанку у Коробочки, старую бабку, так звали. В честь нее, что ли?
- Прекрати, - велела Светлана, сама едва сдерживая улыбку, - только гимназисты смеются над именами!
Но Кошкин не унимался:
- С ума можно сойти… мою любимую зовут Фотиния!
- Ты правда меня любишь? - с деланной наивностью уточнила Светлана и, сев ближе, снова закинула руки ему на плечи.
Наверное, она просто хотела перевести тему.
- А ты? - Кошкин за талию привлек ее к себе.
- Всем сердцем, - ответила она, прежде чем поцеловать.
В этот раз они ласкали друг друга нежно и медленно, будто заново знакомясь. Уже проваливаясь в сон, Кошкин чувствовал, как Светлана очерчивает кончиком пальца его губы. И тогда она вдруг спросила - может, и не рассчитывая, что он ее слышит:
- А давайте сбежим ото всех, Степан Егорыч? Только вы и я - и никого больше.
- Давайте, - не раздумывая, согласился Кошкин. - Только завтра.
- Завтра уж не то будет… - вздохнула Светлана и опустила голову ему на плечо.
Глава XXXII
Пробуждение было жестоким: голова раскалывалась после выпитого накануне, а бьющие сквозь шторы лучи отравляли желание жить. Но хуже всего то, что Светланы рядом не оказалось.
Осознание это мгновенно прогнало сон, заставило Кошкина сесть в постели и лихорадочно оглядеться. В какой-то момент он и вовсе ужаснулся, что ему лишь привиделся ее визит… Но потом Светлана вошла в спальную, несмело улыбаясь ему, и тотчас все стало легко и просто.
Одеждой она себя не обременяла, лишь накинула на плечи его сорочку, оголяющую ноги - столь длинные и стройные, что Кошкин даже с больной головой почувствовал себя счастливейшим из смертных. Сев к нему на кровать, она со знанием дела рассказывала о пользе огуречного рассола при такого рода недомоганиях, но, за неимением оного, поила Кошкина водою с медом. И кормила тем же медом (принесенным когда-то горничной), макая в него ломти черствого хлеба. Никогда у Кошкина не было завтрака шикарнее.
- Я испугался, когда не увидел тебя поутру, - признался в какой-то момент он. - Решил уж, что ты и впрямь пошла в департамент за этими протоколами.
В том, как Светлана покачала головою, ему почудился укор:
- Я не сделала бы этого в любом случае. Я ведь к тебе приехала, глупый.
Хотелось бы Кошкину в это верить.
Невозможно, но сомнения снова терзали его, и он всерьез пытался выдумать причину - зачем ей быть здесь, кормить его завтраком и говорить все эти слова. И сам же себя ненавидел за то недоверие…
- Ты сказала вчера, что я был прав, и тебя действительно опоили. Выходит, ты знаешь, кто это сделал?
Кошкин отставил миску с медом, давая понять, что им нужно поговорить о деле. Не хотелось ему об этом говорить, так как он до смерти боялся обнаружить то, чего знать не хотел… но и тянуть более нельзя.
Светлана же кивнула на его вопрос и с заминкой ответила:
- Моя сестра. - И подняла на его молящий взгляд.
- Она сама призналась?
- Нет, разумеется, она не признается… но все и без того очевидно. Погоди-ка…
Она сорвалась с места и принялась искать что-то, кажется, свой ридикюль, брошенный где-то в квартире - искала долго. Кошкин успел уж одеться и собрать посуду. Увы, но праздник кончился, и начались будни.
- Вот, погляди. - Она вернулась к нему, держа на ладони белый осколок, в котором Кошкин не сразу узнал кусочек таблетки, - это растолкли и перемешали с травами, которые я пью перед сном. Ты во всем был прав! Ошибся лишь, когда винил мою экономку. Уверяю тебя, это не Василиса.
- Я и не утверждал, что это сделала экономка. Травы ведь хранились в кухне? Мало ли кто мог туда войти. - Морщась от солнечного света, Кошкин придирчиво изучал осколок возле окна. И пробормотал, наконец: - Таблетка… возможно морфий. Обычно он жидкий, в ампулах, но бывает, что продают и так. Главное, что, помимо прочего, он как раз имеет снотворный эффект. Я заберу это.
Светлана, казалось, вовсе не была удивлена.
- Морфий?… Боже, моя сестра и впрямь чудовище, - она с мольбою смотрела на Кошкина. - Но все же она моя сестра. Младшая. Она почти ребенок, она… возможно, поймет когда-нибудь. У тебя ведь тоже есть сестра - что бы ты сделал на моем месте?
Кошкин так и не смог ответить. Взял ее руку в свою и прижал щеке, не зная, как еще помочь. Что и говорить, не хотелось ему представлять себя на ее месте. И, признаться, у него не укладывалось в голове, что одна сестра и впрямь могла отравить другую. И, главное, чего Надя Шелихова хотела тем добиться? Ведь морфий это только сильное успокоительное, которое насылает вдобавок «чудные видения» - и только. Убить, к примеру, им затруднительно: для того морфия нужно принять гораздо больше, чем представляется возможным незаметно подмешать к травам.
Потому он сказал с возросшей внезапно уверенностью:
- Не следует торопиться с выводами.
И - хотя прежде делать этого не собирался - начал рассказывать, как ездил в Мариинский девичий монастырь, как разговаривал с инокиней Магдалиной, и как та поведала ему о визите Нелли.
- Нелли? - растеряно переспросила Светлана. - Нет, я не припомню никого с этим именем среди друзей отца или маменьки… Впрочем, скорее всего, я именно не помню - в нашем доме, пока отец был здоров, постоянно обедали или ужинали совершенно незнакомые мне люди. У отца была уйма приятелей: в основном писатели, поэты, журналисты и прочие литераторы. И девицы, и женщины разных возрастов… ты не представляешь, сколько респектабельных с виду дам тайком пишут романы! Частенько эти дамы приносили рукописи отцу - Нелли вполне могла бы быть одной из них. Они как раз любят брать такие романтичные псевдонимы.
«Н. Некрасова», - отчего-то вспомнил Кошкин подпись к стихотворению на странице в газете Шелихова.
Он вдумчиво кивнул Светлане. Действительно, а не рано ли он решил, что Нелли - это фройляйн Зойдель? Но не спросить не мог:
- А твоя гувернантка - Хелена - не могли ее так называть?
Светлана вскинула на него изумленный взгляд:
- Ты и с нею успел увидеться? - Но ответила вполне однозначно: - Нет, исключено, чтобы это имя принадлежало нашей гувернантке. Вовсе не могу представить, чтобы ее кто-то когда-либо звал Нелли. Поверь, ее даже собственная маменька в колыбели называла фройляйн Зойдель - не иначе!
- Думаю, ты ошибаешься, - снисходительно заметил Кошкин, - близкий человек - любовник, например - вполне мог бы звать ее неким нежным именем. Особенно, если этот ее любовник достаточно романтичен. Допустим, если он литератор.
- Ее любовник?! - Светлану это предположение совершенно искренне развеселило. - Что за глупости: девственность нашей гувернантки никогда не подвергалась сомнению! Не смей порочить ее честное имя! Или, постой… - она напряглась, - ты хочешь сказать, что мой отец… и фройляйн Зойдель?
Кошкин пожал плечами, будучи уже не очень уверенным в своих выводах. Прежде он думал, что это возраст и желчный характер плохо отразились на внешности немецкой гувернантки, а в молодости она была красавицей, вполне способной завлечь Шелихова. Но, судя по всему, это не так.
- Нет, Степан Егорыч, - уверенно заключила, меж тем, Светлана, - нелепее этого я в жизни ничего не слышала. Да, мой отец был видным мужчиной, и, кроме того, безумно обаятельным и талантливым. Многие и девицы, и дамы на него заглядывались: у нашей кухарки была дочка лет семи лет, так и она тайком по нему вздыхала. Но… если бы ты видел мою матушку - даже когда она и в возрасте была - то понял бы, что от таких женщин мужья не гуляют.
Последнее Светлана сказала с явной гордостью, а Кошкин поспешил ее остудить:
- Мужья гуляют от разных женщин.
В самом деле она его не убедила: разумеется, Светлана не могла беспристрастно судить о собственных родителях. В ответ на последнее его замечание она неловко пожала плечами, видимо, и сама признавая его правоту. Но все же сказала:
- Возможно. Но, ежели говорить о моем отце и этой немке, то меж ними могло что-то быть разве что в ее мечтах!
- И все же у нее были все основания ненавидеть твою матушку. И еще больше оснований ненавидеть человека, которого она считала убийцей Дмитрия Шелихова. - Он внимательно следил за глазами Светланы и отметил, как беспокойно она отвела вдруг взгляд. И добавил веско: - Мы в полиции называем это мотивом.
- Хелена была дурой! - сказала Светлана резко. - Истеричной дурой, которая возомнила Бог знает что. Я осведомлена, какие показания она давала тогда в полиции. И, вероятно, должна согласиться с тобою, что она и впрямь задалась целью отравить нам жизнь. Я даже допускаю, что именно она настроила Надю против меня и… заставила ее подсыпать мне морфий. Только зачем? - Светлана подняла вопросительный взгляд на Кошкина. - Не могу взять в толк, как они могли предугадать, что я под морфием спущусь в библиотеку и возьмусь за револьвер?
- Не могли они этого предугадать, - отрезал Кошкин. - Здесь одно объяснение: когда ты спустилась в библиотеку - Раскатов и Боровской уже были мертвы.
Светлана глядела не него по-прежнему растеряно и с мольбою. Кошкин помнил, что это предположение он уже высказывал - в тот день, в купе поезда. Но, в отличие от того раза, сейчас Светлана, кажется, допускала, что все так и есть.