Каждое слово тамиру сопровождал мимолетными яркими вспышками собственных воспоминаний. Красочные картины были пронизаны чувством звериной скуки и неприязни к людским толпам, но во мне они зародили необъяснимое возбуждение. Решительно откинув одеяло, я спешно умылась и спустилась в гостиную, на ходу обматывая ладони серыми лентами.
Пока я завтракала, Элья подкалывала булавками отрез шелка, отмеряя его по фигуре Шеонны. Подруга стояла на низкой табуретке и без умолку болтала о всех городских праздниках, которые ей удалось посетить, фантазируя, как пройдет нынешний. Свои рассказы она сопровождала активной жестикуляцией и постоянно вертелась на месте, за что получила несколько случайных уколов булавкой и возмущенное ворчание служанки – хотя я была уверена, что пару раз Элья приструнила девушку иглой намеренно.
Эллор преображался на глазах: в витринах ателье запестрели на подиумах маскарадные костюмы, окна домов украсили яркие ленты и цветочные гирлянды, над мостовыми между крышами растянулись разноцветные тканевые флажки. В городе царило оживление. Трактирщики выметали пыль из пустующих комнат, готовясь распахнуть двери перед гостями с севера, пекари соревновались в мастерстве, выкладывая на прилавки самые аппетитные и свежие изделия – сладкий аромат карамели витал в воздухе и щекотал нос.
Мы шли вдоль торговых повозок и наспех собранных палаток, растянувшихся от центральной площади до самых стен замка, и с любопытством заглядывали под навесы. Под одним из них на широком прилавке, накрытом темно-бордовой, с выжженными прорехами скатертью, были выставлены заводные жестяные игрушки: скрипя металлическими суставами, пастушка в пышной юбке покачивала тростью, на которой звенел крошечный колокольчик; джентльмен без лица, в темно-синем фраке снимал шляпу, кланяясь публике; а круглый альм открывал клюв – и из его нутра доносилась тихая мелодия, сквозь которую пробивался едва различимый электрический треск. Я пригляделась. Изнутри клюв птицы озарялся всполохами голубого света, а в горле игрушки извивался, будто ожившая крошечная молния, энергетический сгусток.
Шеонна затянула Шейна под навес, но тот лишь окинул прилавок скучающим взглядом, выдавил из себя снисходительную улыбку в ответ на восторженный блеск в глазах сестры и поспешил вернуться на дорогу. Кажется, он уже не раз пожалел, что вызвался составить нам компанию.
О событиях прошлой ночи мы не говорили. Все трое делали вид, что никогда не сталкивались у кабинета господина Омьена и никто из нас не подслушивал под дверью. Жить в отрицании оказалось довольно легко. К тому же, как мне казалось, Шейна сейчас занимали другие заботы, на фоне которых наши с Шеонной любопытные носы были незначительной мелочью. Он выглядел еще более напряженным, чем обычно, постоянно хмурился и уходил в мысли так глубоко, что возвращался к нам, лишь получив от сестры болезненный тычок под ребра.
Когда я набралась храбрости, чтобы спросить его о причинах столь скверного настроения, Шейн не стал увиливать и пояснил:
– День Единения – это словно всеобщий обман. Все обманывают и хотят быть обманутыми. Вся эта бурная радость лишь иллюзия. Люди надевают счастливые улыбки, как маски, которые вскоре скроют их лица на карнавале. Это все ложь. Просто в этот день никто не хочет признавать: все, что полтора века назад смогли сделать Велора и Анж, – это объединить границы расколотого Дархэльма на карте, но не людей. Север и юг слишком разные. Посмотри на них. – Шейн указал на толпу у палатки с заводными куклами. – Через пару часов или даже раньше кто-то из них не выдержит, опрокинет прилавок, растопчет игрушки, выбьет из них весь эфир, и торговцу очень повезет, если сам он останется невредим. В каждом трактире Эллора и Лаарэна на протяжении недели будут вспыхивать десятки драк между северянами и южанами. Некоторые удастся разнять, а некоторые закончатся поножовщиной быстрее, чем успеет прибыть стража. В День Единения, Алесса, пока одни весело пляшут на улицах в карнавальных костюмах, другие умирают в подворотнях в бессмысленной попытке выяснить, чьи именно предки были виноваты в Разломе.
От слов Шейна я почувствовала себя до странности растерянной. Я смотрела на людей и видела все больше хмурых лиц и недовольных, осуждающих взглядов. Одна из матерей, беззвучно выругавшись, дернула свою маленькую дочь за руку и поспешно увела ее прочь от игрушек. Даже смех людей на противоположном конце улицы показался мне фальшивым, а флажки над головой вмиг утратили свои яркие краски – теперь я видела их потертые края, старые въевшиеся пятна и пыль, которую даже не потрудились выбить.
– Ну вот, опять ты все испортил, Шейн, – недовольно буркнула Шеонна, скрестив на груди руки. – И так каждый год.
Ее брат невозмутимо пожал плечами и посмотрел на свой браслет – мигнув, Слеза Эрии оповестила о наступлении нового часа.
– Мне пора идти, – вдруг объявил Шейн и легонько сжал плечо сестры. – Ты уж снова не потеряй Алессу.
– Не переживай, если что, я найду ее по пыли от разрушенных зданий и крикам людей. – Шеонна обнажила зубы в ехидной улыбке.
Я смущенно вспыхнула и одернула рукав платья, скрывая браслет господина Омьена.
– Постарайтесь, чтобы до этого не дошло. – Шейн покачал головой и вскоре скрылся в толпе.
Мы с Шеонной двинулись дальше.
Неожиданно мимо нас промчались шумные, как стайка альмов, дети. Подруга инстинктивно схватила меня за локоть и прижала к краю дороги, едва не смахнув с соседнего лотка резные фигурки. Продавец возмущенно выругался, а мы, переглянувшись, лишь нервно хихикнули.
«Не нравится мне это», – вдруг услышала я голос Эспера и бросила встревоженный взгляд на удаляющиеся спины детей. Рука рефлекторно легла на грудь, где под платьем прятался кристалл. Но, кажется, тамиру даже не заметил эту шумную компанию.
«В городе тамиру, – ответил зверь и затем пояснил, почувствовав мое недоумение: – На севере полно людей, которые лояльно относятся к моему народу. Они считают себя прогрессивными, бросают вызов предубеждениям и старым сказкам, которыми впору пугать лишь деревенских детей. До меня доходили слухи, что кто-то из тамиру даже заключал тайные союзы с такими людьми. Но приходить вслед за ними на юг – это безрассудно и слишком опасно».
«Но ведь ты пришел, – возразила я. – И удачно скрываешься от чужих глаз».
«Скрыться одному зверю гораздо проще, чем десятку. Стоит хоть одному из нас случайно показаться на людях – начнется охота».
Я потупила взгляд, обдумывая слова Эспера.
Шеонна нырнула сквозь толпу к очередному торговому лотку в поисках безделушки, на которую можно было обменять несколько монет, врученных господином Омьеном. Я последовала за ней, но тут мое внимание привлекла группа людей, полукругом обступивших кибитку на обочине.
Повинуясь любопытству, я подошла ближе и выглянула из-за спин зевак. На краю повозки под алым куполом ткани сидел пожилой, но крепко сложенный человек с короткой светлой бородой. Его лицо пересекал длинный белый шрам, голову венчал золотой обруч, в который были инкрустированы четыре маленькие Слезы Эрии. Украшение выглядело до нелепости изысканно и должно было принадлежать какому-нибудь королю из сказок, а не бродяге в потертом дублете. Но самым удивительным во внешности этого человека были руки – точнее, их отсутствие: на равном расстоянии от торса парили золотые протезы, жестикулировавшие в такт его словам.
«Боркас Золоторукий, – довольно промурлыкал Эспер. – Поговаривают, верхних конечностей его лишило невиданное существо из гор Дариона, которое он окрестил своим же именем – Боркасор, а самого зверя как прежде, так и после никто не встречал».
«Это правда?» – удивилась я.
«Он же сказочник, Алесса, в его словах столько же правды, сколько и лжи», – туманно ответил тамиру.
Он с нескрываемым удовольствием вместе со мной слушал барда, но внезапно его внимание переключилось на что-то более интересное, и я почувствовала тянущую пустоту. Историю я дослушала в одиночестве. Когда рассказ Боркаса Золоторукого подошел к концу, дети загалдели, требуя больше сказок, но мужчина лишь весело рассмеялся и похлопал протезом по мешочку, лежавшему рядом. В мешочке зазвенели монеты, и дети наперегонки кинулись к нему: первый, чья монета упала в мешочек, получал право выбрать следующую историю.
Я пробралась в первый ряд. Когда настало время новой сказки, я нашла в себе храбрость броситься к мешочку, чтобы первой опустить в него свою монету.
– Что ты хочешь услышать, дитя? – поинтересовался бард.
– Есть ли у вас легенды о тамиру? – недолго думая, спросила я, но отчего-то мои слова прозвучали столь тихо, что я засомневалась, услышал ли их сказочник.
Боркас Золоторукий снисходительно улыбнулся, склонился к моему уху и так же тихо ответил:
– По эту сторону Разлома, дитя, я могу рассказать лишь о несчастьях, которые приносят волки. Ты действительно желаешь услышать об этом?
Я покачала головой: подобными преданиями полнились местные библиотеки, и я не желала вновь слушать их. Боркас Золоторукий вложил монету мне в руку, и я вздрогнула от безжизненного холода протеза, когда он накрыл мою ладонь своей.
– Если однажды мы встретимся на севере, вновь попроси меня рассказать историю. – Он лучезарно улыбнулся.
Спрятав монету в карман, я отошла в сторону, не скрывая своего угрюмого настроения. Люди тихо зашептались, явно удивленные отказом барда, и я поспешила скрыться от их любопытных глаз. За спиной звякнула монета, и внимание толпы вновь захватили слова сказочника.
Я медленно побрела по улице, выискивая взглядом Шеонну.
Настроение испортилось окончательно. До этого дня я не придавала значения тому, как сильно сказки влияли на умы людей, как слепо южане верили в древние рукописи, не желая принимать изменения этого мира и учиться соседствовать с его обитателями. Я глубоко погрузилась в мрачные мысли и не заметила, что мой разум вновь оказался в плену у Эспера.
– Ты думаешь, я не знаю, что творит моя дочь? – холодно спросила женщина. Офелия Моорэт с трудом унимала дрожь в теле: стоять на ногах ей было невыносимо сложно. И даже помощь Шейна, поддерживавшего ее под руку, не облегчала ее мучений. – Ты забываешь, что я Видящая, Шейн. Я вижу все, что происходит с моими детьми или мужем каждую прокл