Лукреция остановилась перед нами, преградив путь, а Вильд прошел вперед еще на несколько шагов, прежде чем заметил отсутствие сестры.
– Интересную компанию ты выбрал, – язвительно заметила девушка, бросив на меня оценивающий взгляд. Она провела рукой по вышивке на груди Ария, разглаживая несуществующую складку.
Он не шелохнулся. Словно не замечая присутствия Лукреции, он смотрел поверх ее головы куда-то вглубь парка. Раздражение Ария выдавали лишь желваки, играющие на скулах. Тамиру был на голову выше меня и Лукреции, поэтому, чтобы приблизиться к его уху, девушке пришлось встать на цыпочки и положить изящные руки ему на плечи.
– Звериный Король уже близко, и он жаждет твоей крови.
Лукреция говорила полушепотом, но я отчетливо слышала каждое ее слово, отчего по коже пробежал липкий холодок. Девушка не сводила с меня пытливого взгляда, ожидая ответной реакции. Я стиснула челюсти и впилась пальцами в юбку своего платья, сумев сохранить непроницаемое спокойствие, не позволив страху и удивлению отразиться на лице.
В голове тем временем, будто разбуженные осы, роились тревожные мысли.
Откуда Лукреции известна истинная природа Ария? Как она собирается использовать эти знания? Вдруг уже завтра над Эллором прозвенят колокола и люди, вооружившись рапирами, выйдут на охоту за тамиру? Тело Ария повесят на городской площади, а в мою комнату ворвется господин Омьен и вонзит клинок в спящего Эспера. Не пора ли нам бежать?
– Неужели ты продала свою душу, Лу? – прорычал Арий сквозь сжатые зубы.
Лукреция едко улыбнулась:
– Как и ты, Йору.
Она похлопала Ария по плечу и как ни в чем не бывало вернулась к брату. Игриво подхватив Вильда под локоть, девушка увлекла его вглубь парка.
Когда Арий повернулся ко мне, его маска треснула. Прежде спокойный взгляд теперь был полон страха. Сердце тревожно екнуло. Мне захотелось взять Ария за руку, успокоить его, убедить, что отныне он не один и никто не посмеет причинить ему боль.
Я потянулась к нему, но мои пальцы замерли в дюйме от его сжатого кулака. Чем дольше я всматривалась в льдисто-голубые глаза, тем отчетливее понимала: не моей помощи ждал Арий, не моей поддержки и сочувствия он искал. За моими человеческими глазами тамиру пытался разглядеть звериные глаза своего брата. Арий нуждался в Эспере, а я была всего лишь мостом, ведущим к нему.
Или же отделявшей его стеной.
Мне не принадлежало даже непреодолимое желание утешить и защитить Ария. Злость, разгоревшаяся в душе Эспера, затмевала мои собственные эмоции. И в то время, как я видела перед собой всего лишь напуганного человека, которого настигло прошлое, тамиру видел маленького, беззащитного и очень одинокого щенка. Перед ним вновь стоял Йору – крошечный волчонок, нуждающийся в семье и острых когтях старшего брата.
Из оцепенения меня вывела Шеонна.
– Что она сказала? – поинтересовалась подруга и раздраженно фыркнула. – Я точно выцарапаю ее последний глаз.
– Я сделаю это раньше, – бесстрастно ответил Арий.
Мальчик, который убил волка
200 год со дня Разлома
1-й день седьмого звена
Болота берегли покой Шираэна. Они скорбели по детскому смеху, который столетия назад звучал на его улицах, скорбели по людям, чей последний крик все еще носили бушующие в чреве Разлома ветра, скорбели по жизням, несправедливо погребенным на дне ущелья. И не позволяли ветрам завывать над разбитыми мостовыми, дождям – омывать осевшие крыши, а птицам – кружить над костями мертвого города и нарушать криком его спокойствие. Даже туман не смел касаться дорог. Не смел до тех пор, пока ведьма не привела в Шираэн своего сына.
Серая дымка стелилась над холодными камнями, поросшими мягким ковром мха, каждый раз, когда по ним бесшумной поступью проходила Саит. Туман пытался скрыть ее следы от взора Болот, но Старуха появлялась все чаще и чаще. Иногда ведьма замечала ее силуэт в тени деревьев, когда собирала травы, или слышала за спиной шорох ее юбки, когда спускалась в деревню, или – что было страшнее всего – видела ее по утрам склонившейся над постелью сына.
Вот и сейчас липкая мгла вновь опустилась на мертвый город. Но к чьему угасающему огню Саит пришла погреться сегодня?
Ведьма нашла их в саду. Черный волк свернулся на траве, вытянув скрещенные лапы, – тусклый свет клейма подсвечивал заостренную морду и сомкнутые веки. Пышный хвост накрыл голые колени мальчика. Голова ребенка покоилась на зверином боку, пальцы утопали в густой шкуре, задумчиво перебирая шерсть.
Тамиру не открыл глаз и даже не повел ухом, когда женщина опустилась рядом. Вопреки своей природе, она неожиданно почувствовала жалость к зверю.
– Что же ты наделал, родной? – тихо прошептала ведьма.
Мальчик удивленно заморгал и с трудом приподнялся на ослабевших руках.
– О чем ты, мама? – спросил он.
– О звере.
Ведьма ласково коснулась холодной щеки сына, провела большим пальцем по бледным губам, стирая с них темную кровь, – кожу неприятно защипало от чуждой волчьей магии, сердце болезненно сжалось.
– Я спас его, – недоуменно пролепетал мальчик. – Я дал ему Силу и помог обрести свободу, в которой он так нуждался.
Ведьма с грустью улыбнулась в ответ.
Каким бы могуществом и древними Знаниями ни обладал ее ребенок, он по-прежнему наполовину оставался человеком – и, как многие люди, с легкостью поддавался самообману, если это могло хоть ненадолго унять боль. Может, в то мгновение, когда его сознание, блуждавшее по миру в попытке спрятаться от агонии, все чаще и чаще терзавшей тело, впервые, совершенно случайно, коснулось живого существа за тысячу миль от Болот, мальчик действительно помог от всего сердца. Он освободил тамиру от уз звериного Короля, подарил Силу, которая заострила смертоносные когти. Но после ребенок уже не мог покинуть его – разум, полный любви, счастья и жизни. Мальчик обманул себя, уверившись в том, что зверь все еще нуждается в его защите и нет для него места безопаснее, чем Болота.
Ведьма понимала: все, чего на самом деле желал ее ребенок, – это жить под солнцем, не заслоненным тенью Саит, вдыхать затхлый запах родных земель, не ощущая боли, раздирающей легкие. Касаясь волчьего разума, он на краткий миг забывал о ней, чувствовал себя по-настоящему живым. Но однажды и этого стало мало: мальчик возжелал спрятаться в чужом сознании от пристального взора Старухи. Ведьма не вмешивалась, закрыла глаза, когда ее сын испил волчьей крови и напоил зверя собственной, – и теперь острые когти вины болезненно скребли по ее сердцу.
– Мама, – встревоженно позвал ее сын, когда молчание затянулось. Тишина стала невыносимой, и из пелены тумана, затянувшего сад, донесся шорох чужих одежд.
Ведьма встрепенулось, будто пробудившись ото сна, и положила руки на хрупкие плечи сына.
– Отпусти его, – попросила она. – Этот зверь достаточно настрадался, будучи заперт на болотах, вдали от стаи, которая в нем нуждается. Неужели ты не слышишь их вой? Вся Чаща вторит их потере. Ты помог ему. Ты подарил ему свободу, о которой тамиру могут лишь мечтать, но после отнял ее лишь потому, что сам боишься сгореть в одиночестве. Но разве это справедливая цена? – Ведьма пригладила растрепавшиеся волосы сына. – Отпусти. Позволь же ему хотя бы умереть свободным.
Мальчик перевел растерянный взгляд на спящего волка. Бока зверя тяжело вздымались, каждый вздох давался с трудом, но он все еще боролся с человеческой кровью, медленно отравлявшей его тело.
– Умереть, – эхом повторил ребенок, и его глаза округлились от осознания. – Я не хотел его убивать, мама. Я… – он запнулся, – я лишь хотел увидеть его мир.
Глава 11
Он завидовал свободе Старцев с малых лет.
Проклятие, века назад напетое ведьмами, заковало тамиру в темницы собственных тел, превратив в пленников Чащи и Короля. Жгучие узы его разума, подобно стальным нитям, оплели всю стаю, проникли в самые сокровенные мысли, связали лапы, не давая покинуть древние руины, в которых волки нашли пристанище. И лишь к Старцам Король никогда не протягивал своих призрачных когтей.
Задолго до того, как его черная шкура окрасилась в рыжий, а широкая морда по-лисьи заострилась, молодой волк с завистью наблюдал за Старцами, покидавшими Чащу, провожая их взглядом из густого подлеска. Он не понимал, почему, обладая свободой, мудрые волки никогда не уходили насовсем, рано или поздно возвращались во мрак разрушенного города. Он сгорал от зависти, слушая их смелые приглушенные беседы, – любым другим волкам Король бы уже связал пасти, в наказание даже за мимолетную невысказанную мысль вывернул бы разум наизнанку.
Старцы часто подкармливали мечтателей сладкими сказками о былых временах – когда тамиру передвигались на двух ногах, обзаводились собственными домами и жили среди людей, ничем от них не отличаясь. Но за потускневшими взорами мудрых волков хранилась память и о том роковом дне, когда ведьмы наложили на тамиру свои чары. Старцы помнили боль, с которой сползала человеческая кожа, помнили, как ломались кости. Помнили ужас, обуявший волчьих предков, когда черная шкура запечатала их души в звериных телах. Эти воспоминания были для Старцев одновременно благодатью и тяжкой ношей. Король даровал им свободу, потому что боялся увязнуть в трясине их прошлого. Но эта свобода была полна холодного одиночества, неуемной боли и жутких кошмаров, которые овладевали сознанием с заходом солнца, прокладывая себе путь острыми иглами под кожей и вонзаясь в холку ледяными когтями.
Молодой волк хорошо знал о боли Старцев. Он провел не одну ночь под боком дрожащей матери, вслушиваясь в ее тихое, неразборчивое бормотание, изредка прерываемое сдавленным скулежом. И, несмотря на зависть, которую он испытывал к мудрым волкам, он никогда не желал для себя их участи: свобода от уз Короля не стоила ни бремени многовековых воспоминаний, ни пережитой и принесенной смерти.