На его глазах из этого мира ушли трое Старцев – одной из которых была его мать.
Когда годы брали свое и пепельная седина касалась жесткой черной шкуры, мудрые старые волки на ослабевших лапах в последний раз поднимались по ступеням разрушенного храма в самом сердце Чащи – густая зелень обвила руины задолго до того, как в Гехейн пришли первые боги, – и ждали тех, кто осмелится испить их крови, разделив страшное мгновение смерти и забрав себе память нескольких поколений. Занять их место решались немногие – лишь самые отчаянные мечтатели, тешившие себя фантазиями о побеге из Чащи, но судьба их всегда была одинакова: груз памяти прижимал лапы к лесной земле, и новоиспеченные Старцы никогда надолго не покидали холодных руин.
Это был священный ритуал и благородная смерть для Старца. Но по злой воле людей его мать не удостоилась ее.
Он нашел ее на каменистом берегу реки. Шерсть на боку черной волчицы выгорела от соприкосновения с магией зачарованных Слез, из зияющей раны сочилась темная кровь, веки были плотно сомкнуты, дыхание ослабевало с каждым глотком воздуха. Молодой волк, замерев от ужаса, смотрел на мать, но был не в силах помочь: людская магия въелась глубоко под кожу, отравив тело, и очередное биение сердца лишь приближало неизбежный конец. В тот момент впервые за свою жизнь тамиру возжелал разделить бремя Старца – ее личное бремя. Ее воспоминания. Ее свободу. Он не был готов отпустить ее и желал спрятать в своем сердце ее душу – хотя бы ту частицу, которую мог унести.
Но стоило сделать шаг к волчице, как незримые стальные когти впились в загривок, а лапы налились свинцом, приковав к месту.
Король никогда не позволит ему обрести свободу.
Кому угодно, но не ему.
Застыв на берегу, молодой волк наблюдал, как жизнь покидала тело матери. Она приоткрыла голубые глаза – и в них читалось лишь сожаление. Он хотел напоследок коснуться ее холодного носа, но невидимые цепи не пускали, оттягивая назад, к сердцу Чащи.
Где-то среди деревьев под легкой лапой хрустнула ветка, зашелестела высокая трава. Из леса выскользнула тень – и острые клыки сомкнулись на шее волчицы. Она тихо, но благодарно вскрикнула и с облегчением сомкнула отяжелевшие веки. Раздался короткий, едва слышный вздох – и жизнь покинула Старицу. Черный волк, один из отчаянных мечтателей, жалобно пискнул. Лапы подкосились, тело сотрясла дрожь. Волчица уже не дышала, а Преемник, испивший ее крови, еще долго выл в пустоту.
Так уходили все Старцы – оставляя последний вздох в клыках молодых волков. Но никогда прежде они не уходили так рано.
С того дня осиротевший волк больше не приближался к Старцам, не провожал взглядом их удалявшиеся спины, не слушал их историй. Он сохранил лишь те сказки, которые однажды поведала ему мать. И как когда-то она рассказывала их ему под сенью плакучей ивы, он рассказывал их маленькому Йору.
Эти сказки, как и обрывки воспоминаний, я впитала с его кровью.
Я думала, что теперь хорошо понимаю волков. О них слагали жуткие легенды, изображая тамиру чудовищами, кровожадными хищниками. Вот только люди не знали – или предпочли забыть о том, что волки не убивали. По крайней мере, собственными клыками.
Кровь была для них священна. Тамиру находили в ней Силу: испив крови, они обретали возможность изменять свой облик, перенимать чужие черты. Но мало кто решался воспользоваться этим даром – даже капля крови порождала одностороннюю Связь, обнажая чужие эмоции и мысли, от которых невозможно было закрыться. Поймать зубами прыткого зайца во время охоты было сродни самоубийству – чувствовать, как твои клыки вонзаются в плоть, ощущать страх несчастного зверя, вторить его последнему вдоху, а после, преодолевая жгучую боль в груди, открывать глаза и учиться жить заново.
На это была способна лишь одна капля чужой крови. Что уж говорить о крови, которая объединила нас с Эспером.
Я наивно полагала, что теперь хорошо понимаю нашу Связь, осознаю ее Силу и опасность, представляю ту боль, которую она способна причинить.
Но по-настоящему я поняла ее лишь в ту ночь, когда тамиру ушел.
Йору…
Имя, произнесенное Лукрецией, назойливой мухой жужжало в голове Эспера. Насмешливый девичий голос непрестанно звенел в ушах. В груди, будто в раскаленном котле, кипели злость и ненависть, ядовитые пары которых я ощущала даже сквозь возведенную между нами стену.
Наша прогулка завершилась у ворот парка, и тамиру последовал за братом. Скрываясь в тени городских улиц, он проводил его до дома Артура Моорэта. Спрятался в переплетении ветвей старого дуба и не спускал взгляд с окон Ария, готовый растерзать любого, чье существование станет угрозой для брата.
«Звериный Король уже близко, и он жаждет твоей крови».
Холодная решимость наполняла Эспера: больше он не оставит брата перед обнаженными клыками тварей, охотящихся в сумерках, когда их шерсть сливается с тьмой. Он не позволит причинить ему боль, не допустит, чтобы Король вновь дотянулся до его разума своими призрачными когтями.
Я пыталась противиться эмоциям Эспера, но они глубоко вонзались в мое сердце, заставляя его учащенно биться. Я разделяла тревогу тамиру, но так и не смогла понять, почему той же ночью он бросил нас с Арием в Эллоре одних.
Почему?
Это был очередной секрет Эспера. Секрет, причинивший мне мучительную боль.
Я забылась крепким сном и потому не ощутила, как холодный камень городской мостовой под кошачьими лапами сменился мягкой лесной землей – тамиру не дал мне шанса себя остановить. Когда он покинул город, ночь наполнилась жгучим огнем и кошмарами. Она показала, насколько слабой я была на самом деле: с появлением в моей жизни Эспера я не стала сильнее или храбрее, как думала. Тамиру не научил меня храбрости – все это время он просто прятал от меня мои страхи в своих в когтистых лапах.
Уход Эспера обнажил все ужасы минувших дней, будто напоследок сорвав повязку с незажившей раны. Мое сознание кровоточило – и недавние события ожили в страшных сновидениях. Я заново пережила тот день, когда пробудилась Сила Зверя – услышала душераздирающий крик и липкий хруст, с которым древесные корни ломали кости воришки. Оказывается, я видела, как он мучительно умирал, но Эспер оберегал меня от моих же воспоминаний. Я вновь столкнулась с двуликим Призраком в отражении зеркала, застыв в немом крике, не в силах оторвать взгляд от кривой усмешки, на задворках сознания вновь зазвучал безмолвный зов из зеркального лабиринта.
Я беспомощно металась по кровати, сминая мокрую от пота простынь, кричала, пытаясь вырваться из болезненных пут сна, но они оплетали меня все туже. Изредка одновременно близко и недосягаемо далеко я слышала встревоженные голоса Омьенов, но не могла разобрать слов, ощущала чьи-то прикосновения к руке, чувствовала на губах горький вкус травяной настойки.
Рассветные лучи, залившие комнату золотым светом, и солнечные зайчики, разбегавшиеся по стенам от серебристых крыльев тэмру, не принесли успокоения.
Казалось, в моей груди разверзлась пропасть, и там, где прежде, будто второе сердце, пульсировало теплое сознание тамиру, теперь бушевал сквозняк. Я больше не чувствовала Эспера, не слышала отголосков его мыслей. О нашей Связи напоминало лишь давящее чувство – словно шипастые лозы оплетали ребра, стискивая их до боли.
По щекам потекли горячие слезы.
Я с головой забралась под одеяло. С губ сорвался тихий жалобный стон. Я зажала рот руками и, до боли впившись зубами в палец, обнаружила, что ночью кто-то перевязал мои ладони хлопковыми лентами. Этот кто-то защитил мои шрамы от чужих глаз, но явно видел их сам – и впервые это не напугало меня. Мне было безразлично: мне не хватало сил размышлять об этом человеке. Все, о чем я могла думать, – это неистовый огонь, медленно пожиравший меня изнутри.
Внезапно дыхание сперло. Я жадно хватала воздух ртом, но не могла сделать и вдоха. В глазах потемнело. В панике я отбросила одеяло и вскочила с кровати, но ноги словно налились свинцом. Я попыталась ухватиться за тумбу – дрожащие пальцы лишь проскользили по холодному серебру подноса: кто-то оставил его у кровати вместе с влажными полотенцами и чашкой, наполненной темной настойкой. Поднос съехал на край, опасно накренился и, потеряв опору, вместе со мной обрушился на пол. По комнате разнесся оглушительный звон.
Я сдавленно вскрикнула.
Тело полыхало огнем, сердце превратилось в раскаленный уголек. Боль стала невыносимой, и я вновь закричала сквозь слезы, застилавшие глаза, и сжалась в комок, ощутив щекой прохладный паркет. В отчаянной попытке вырвать обжигающий камень из груди, вонзилась ногтями в кожу.
Кровь шумела в ушах, и за бешеным стуком сердца я не могла разобрать голосов, наполнивших спальню, – встревоженных и дрожащих. Кто-то перевернул меня на спину и держал за запястья, мешая дотянуться до шеи и груди. На лоб опустилось холодное полотенце, нос защипало от горьких трав. На краткий миг жар отступил. Я набрала полную грудь воздуха, словно несостоявшаяся утопленница, которую только что вытащили из бурной реки, – и в этот момент меня вновь накрыло сокрушительной волной боли. С губ сорвался истошный крик, и я выгнулась дугой, пытаясь достать до груди, в которую будто вонзили раскаленное копье.
Нужно лишь вытащить его – и все закончится…
Внезапно сквозь пелену боли прорвалась непомерная усталость. Тело мгновенно обмякло – и я провалилась в блаженную тьму.
Шейн был первым, кого я увидела, когда пришла в себя. Я все так же лежала на полу, моя голова покоилась на его коленях. Шеонна сидела неподалеку. Поймав мой прояснившийся взгляд, она оживилась: плечи распрямились, на лице растаяли хмурые тени. Элья тоже была здесь. Она сменила высохшее полотенце на моем лбу и, устало улыбнувшись, произнесла что-то ободряющее – но ее слова уплыли от меня, будто подхваченные темной водой, из которой я, кажется, так до конца и не выбралась. Когда служанка вновь заговорила, Шейн кивнул и расслабил пальцы, обхватывавшие мои запястья. Отяжелевшие руки безвольно легли на живот. Сквозь повязки я чувствовала теплую ладонь, которую он не спешил убирать, мягко сжимая мои пальцы. Сил, чтобы противиться прикосновениям, не было: любое движение отзывалось ломотой в костях. Я чувствовала себя потерянной и совершенно опустошенной. И мне было все равно, что происходит вокруг.