– Если это так, то второй вариант совершенно не объясняет того, что они изучали родимое пятно Николь задолго до ее рождения, – вступил в обсуждение Викери. – Символ на корешке, даты на фотографиях и записи в дневнике мистера Самаэлиса – все они сделаны очень давно. Простые верующие не стали бы собирать столько информации…
– А вот исследователи стали бы, – договорил Леон. – Это может прозвучать как бред, но что, если все, что они написали, – это правда? Что, если они нашли способ попасть в Энрию?
– Тогда нам нужно расшифровать дневник и узнать, что там есть об амонах. Если судить по легенде, рассказанной отцом Викери, то именно они привели странников в земли Энрии. Найдем амоны – попадем в Энрию, – предположила Николь и довольно хлопнула в ладоши. – Если все получится, то я узнаю, как связана со всем этим…
Она взглянула на ладонь с такой тоской, словно сквозь плотную ткань перчатки продолжала видеть родимое пятно, и кончиками пальцев коснулась корешка альбома. Было видно, что ее терзают вопросы, на которые пока никто не в состоянии дать ответы.
Из основного зала библиотеки раздался стук каблуков. Час уже прошел, и миссис Хоффман поспешила вернуться на рабочее место. Женщина пребывала в хорошем настроении после общения со слугами Господа, а потому напевала какую-то мелодию под нос, пока приводила себя в порядок и убирала верхнюю одежду.
Лишь заслышав краем уха скрип решетки, Леон спешно схватил фотографию из альбома и вместе с дневником спрятал в сумке. Понизив голос до шепота, он скомандовал:
– У нас еще будет время покопаться в этом, а сейчас уходим!
Глава 3. Поиск призрачной надежды
Окунувшись во тьму своей каморки, Леон прижимался спиной к стене и губами беззвучно повторял ведомую только ему одному фразу. Усталость велела мыслям ходить по кругу, но он заставлял себя держать глаза открытыми и не сводил взгляда с едва различимого силуэта фотографии.
«Вот оно, так близко, но все еще непонятно», – думал он, поглаживая пальцем шершавую текстуру снимка.
И действительно, казалось, что они приблизились к разгадке, но тем не менее ни он, ни Николь, ни Викери понятия не имели, что им делать дальше. На секунду он поддался внутренней меланхолии и опустил голову на руку. Леон чувствовал, что его старания бесполезны… Его дух ломался на куски от желания найти ответы и невозможности отыскать к ним пути. Николь помогла им пробраться в библиотеку, Викери взялся расшифровать записи в дневнике, а что сделал он?
В раздражении Леон ударил кулаком по крышке сундука. Возможно, именно поэтому он не хотел привлекать их к поискам? Знал, что они могут помочь больше, чем он того хотел. Может, в глубине души он жаждал чувства вовлеченности? Как капитан тонущего корабля, готовый погибнуть на дне вместе со своим судном, но сохранивший тлеющую в груди мысль, что он сделал все, что мог, даже если рядом проплывал корабль, способный помочь.
Устав сидеть в темноте, Леон достал из кармана спички и зажег керосиновую лампу на углу стола. Огонек вспыхнул, а потом посеял в комнате приятный глазу полумрак. Со вздохом Леон вернулся к прежнему занятию. До этого он не рассматривал других людей на фотокарточке, но сейчас его внимание привлек ребенок. Он стоял с самого края, одетый в брючки и свободную рубаху, и, словно маленькое приведение, терялся на фоне взрослых. Лицо едва можно было рассмотреть: черты на выгоревшей фотобумаге размылись, и единственное, что оставалось ярким и четким, – это его глаза: нетипично светлые и пронзительные. Они утаскивали в забытье.
Что-то в его груди колыхнулось. Словно по наитию Леон протянул руку к фотокарточке и коснулся ребристой поверхности. Мысли помутились, и в следующую секунду он уже не видел старых стен своей каморки, облепленных листами с записями и рисунками, пропали составленные башенкой книги, и утихло потрескивание пламени в лампе. Перед ним появился цветущий сад в солнечном свете дня, дивной красоты лабиринт из зеленых кустов тянулся на много ярдов[7], а за ним стоял старый, но ухоженный особняк в три этажа, на красной черепичной крыше которого на ветру колыхался флюгер с буквой «К», вот только смотрел он в одну сторону – на запад, – хотя ветер гулял в разных направлениях.
Но прохлада не смущала компанию, раскинувшуюся в саду на белых деревянных лавочках. Они беседовали на легкие темы и смеялись, позабыв о строгих правилах этикета. Все здесь были почти по-родственному близки, а Леон стоял среди них, словно призрак, – никем не осязаемый и невидимый.
Он блуждал по саду, как неприкаянная душа, и лишь из мимолетного интереса рассматривал гостей. Все они были хорошо одеты: мужчины – в аккуратные костюмы, женщины – в простые, но элегантные платья или дневной ансамбль. Находиться в столь изысканном обществе Леону не слишком-то нравилось. Если бы эти господа видели, во что одет молодой человек, то оскорбились бы до глубины души.
С новым порывом ветра задрожала листва на высокой плакучей иве. Только тогда Леон заметил на тонких ветках привязанные ленты. Их было так много, что издалека они походили на разноцветную гирлянду. Их вид напомнил Леону об одной традиции: люди вверяли свои желания старому дереву и повязывали ленту, чтобы оно сохранило мгновения их веры.
«Есть в этом свое очарование», – подумал юноша и провел пальцами по темно-синей ленточке.
И пусть ему хотелось узреть написанное на ленте, Леон предпочел остаться в неведении. Его отвлек звонкий женский смех буквально в паре шагов за его спиной. Он развернулся так резко, что едва не запутался в собственных ногах. Глаза уцепились за счастливые лица родителей, и, не сдержав порыв, он подбежал к ним. Но ладонь прошла насквозь. Ему не суждено было их обнять. Он был незваным гостем в этой истории.
Однако ему было плевать, что происходит и как он попал сюда. Все, что он мог, это запечатлеть улыбку дорогих ему людей в памяти, увидеть, как любвеобильно они сюсюкаются с малышом на руках и щиплют за пухлые розовые щечки. Леон едва смог подавить слезы, но губы предательски продолжали дрожать, и сердце щемило от мимолетности этого мгновения. Он уже и не помнил, когда видел родителей такими… счастливыми?
– Этан! Алексис! – добродушно поприветствовал их мужчина. Судя по неформальности обращения, он либо являлся хозяином дома, либо был весьма близок с ними, чтобы позволить нечто подобное. – Мы успели вам наскучить?
– Что вы, лорд Кассерген. Ничуть! – рассмеялся Этан. – Но боюсь, еще один бокал, и я растеряю все свое достоинство перед вами.
– Достойнее человека, чем вы, мне еще не доводилось встречать, и потому я уверен, что не случится ничего страшного, если его станет чуточку меньше. – Лорд Кассерген по-дружески похлопал Этана Самаэлиса по плечу.
– И все же, если вы предложите, мне придется отказаться. Боюсь, моя дорогая жена не одобрит, если ее муж опьянеет раньше, чем придет время ужина, но, надеюсь, вы не откажите мне в просьбе сыграть с вами в шахматы вечером. Такого соперника, как вы, нужно еще поискать.
– Не откажу, друг мой! – расхохотался лорд. – И, по правде, я понимаю причину твоего отказа… – Он взглянул на ребенка. – Дети – цветы нашего будущего. Отрадно видеть, что ты так заботлив. Не каждый отец в наше время уделяет столько внимания своему отпрыску.
– Боюсь, в будущем я не смогу быть рядом, когда он будет во мне нуждаться, – честно признался мистер Самаэлис.
Остановив наполненный любовью взгляд на своих жене и ребенке, он заглянул за спину лорда Кассергена. Делая вид, будто не подслушивает разговор взрослых, мальчик прятался за высокой и статной фигурой отца. Заинтересованность выдавали лишь бегающие глаза. В мальчике Леон узнал того ребенка со светлыми глазами с фотографии, только теперь он казался еще прекраснее. Темные длинные волосы оттеняли бледность кожи, а сквозь пряди сияли яркие голубые глаза, похожие на два кусочка чистейшего льда. Взгляд у ребенка был не по годам умный и пронзительный. Своей фигурой он закрывал маленькую девочку – сестру – и держал ее за ручку. Едва ли ей можно было дать два года. Приятно было видеть, что этот маленький мужчина растет настоящим джентльменом.
– Мне стоит равняться на вас, – вежливо подметил Этан. – Ваши дети не только воплощение очарования, но и обладатели прекрасных манер.
Лорд лишь хрипло рассмеялся в ответ на его слова.
– Боюсь, вы слишком высокого мнения о моих отцовских подвигах. Их воспитание – заслуга моей дорогой жены, а не моя.
К ним подошла невысокая худая женщина. Она только что закончила разговор с другими гостями и поспешила присоединиться к мужу. Лорд приобнял ее за плечи, а она сохранила вежливую полуулыбку.
– Надеюсь, мой муж не слишком утомил вас разговорами? – поинтересовалась она. Голос у нее был мягкий и нежный, приятный слуху.
– Что вы, леди Кассерген, – вступила в разговор Алексис Самаэлис. – Редко встретишь человека, который с таким восхищением говорит о своей жене.
– Да, это он любит, – рассмеялась она. – Могу я поинтересоваться, вы уже выбрали имя ребенку?
Этот вопрос леди Кассерген заставил Леона задуматься. Обычно имя ребенку давалось в течение пары недель после рождения, а то и сразу, но он родился в середине декабря, а сады дома Кассергенов не были укрыты снегом. Не могли же его родители затянуть с выбором имени до самой весны? Стало быть, и место, где они находились, было отнюдь не Лондоном.
– Мы еще не объявляли об этом официально, но да, выбрали, – кивнула миссис Самаэлис. – Признаюсь, было сложно, но мы с Этаном пришли к общему решению и назвали его Леоном.
– Прекрасное имя! – восхитилась леди Кассерген. – Леон Самаэлис – как гордо звучит.
– И вправду, – согласился лорд Кассерген и пожал руку Этану. – Поздравляю!
– Спасибо! – принял поздравление мистер Самаэлис.
Ко всеобщему удивлению, вперед выступил сын лорда. Он немного замялся, не зная, как правильно преподнести свою просьбу, но после того как отец ласково погладил его по волосам, произнес: