– А я просмотрю записи в нашей библиотеке! – предложила помощь Джоанна. – Наверняка в ней осталось что-то, что сможет помочь.
– Ты прелесть, Джоанна, – улыбнулся Леон и бросил пренебрежительный взгляд на Рэйдена: – Твоему брату стоило бы поучиться.
– О, проклятые боги, ты заигрываешь с моей сестрой? – театрально возмутился Кассерген. – О, Лайон, я начинаю ревновать!
– Пф! Нам надо возвращаться, – холодно бросил Леон.
– Уже? – захныкала Николь. – А мне так хотелось послушать истории об Энрии! Я ведь еще не узнала, кто такие эти даймоны и сфероны…
– Успеется, Черешенка. Вы еще не раз сюда вернетесь, – Рэйден погладил девушку по волосам. – А пока вам следует послушать вашего сурового льва и топать баиньки в свой мир.
Николь состроила недовольное лицо и достала амон, но лишь заметив его, Рэйден бесцеремонно выхватил карту и принялся рассматривать фигуру на ее поверхности. Прекрасный мужчина с длинными светлыми волосами выглядел преисполненным спокойствия. За его спиной сверкающим холстом сливались воедино ночь и день. В одной руке, словно на весах, он держал легкое павлинье перо, в другой – идеально круглый самородок. Он всем своим видом являл мировое равновесие.
– Это амон Натаниэля Аверлин? – удивленно спросил он.
– Да, это проблема? – изогнул бровь Леон.
– Нет, но… – на секунду Рэйден растерялся, но быстро взял себя в руки. – Амоны подчиняются лишь своему владельцу. Как вам удалось заставить их признать в вас хозяев?
– Мы не знаем. Мы просто использовали их и все, – пожал плечами Викери. – Может, дело в том, что мы дети их прежних владельцев.
– Вероятно, – потер подбородок Рэйден. – Ладно, топайте в свой мир.
По его виду становилось понятно, что он что-то недоговаривает, но времени разбираться не было. Ребята соединили амоны, и когда сияние магического кокона рассеялось, вновь оказались окружены тусклым полумраком каморки.
– Смотрите! – раздался восхищенный возглас Николь.
Амоны засияли ярче прежнего. Из их сияния явились три хрустальные бабочки. Они закружили над картами, опыляя их блестящей пыльцой, и, достигнув потолка, превратились в пыль. Крупинки света медленно спланировали на амоны и покрыли рисунок плотным белым полотном, а после мягкая вспышка расплескала сияние по сторонам, явив ребятам новые узоры на картах.
Мужчина на карте Натаниэля Аверлин исчез, а его место заняла длинноволосая женщина с ангельскими крыльями в длинном хитоне из летящей ткани. В ее волосах сверкали украшения из металлических листьев, а острые наплечники венчали хрупкие плечи. Тонкие руки в изящных браслетах держали длинный свиток и хрустальную чашу.
Амон Викери изобразил молодого человека с мягкими чертами лица. Он сидел в прекрасном жасминовом саду в окружении дивных павлинов и своим голосом приковывал их внимание. Заколка из острых перьев сцепляла на затылке пряди длинных волос, водопадом спадающие на многослойные узорчатые одежды, а тонкая цепь удерживала на плече меховую накидку. Сердце наливалось теплом от мягкости его улыбки.
Леон взглянул на свой амон. Из-под прямоугольных очков на юношу смотрели суровые острые глаза молодого мужчины. Его длинные волосы были собраны на затылке тонкой шпилькой и спускали по плечам атласную ленту до самого пояса. Тонкие губы, подобные натянутой струне, сквозили внешним равнодушием, но взгляд сиял, словно проклятый огонь, готовый в любую минуту сжечь дотла все вокруг. Особенно выделялся символ в виде языков пламени в центре лба юноши.
«Иронично», – усмехнулся в мыслях Леон.
В одеждах молодого человека не было той роскоши, что отображалась на картах Викери и Николь. В холодной красоте незнакомца чувствовалась строгая натура. С идеально прямой спиной он восседал за столом, заваленным стопками бумаг, и, удерживая острое перо в длинных тонких пальцах, выглядел так, словно его только что отвлекли от подписания важного документа.
– Что все это значит? – Леон уловил настороженный шепот Викери.
– Кажется, то, что теперь у амонов появились новые владельцы, – ответил Леон, и его лицо осветила гордая улыбка.
До подъема оставалась пара часов. Николь и Викери уже давно разошлись по комнатам и, вероятно, видели седьмой сон, в то время как Леон не смог сомкнуть глаз. Его мучили мысли, метавшиеся взбунтовавшимся роем. Подоконник в лестничном пролете служебного крыла послужил ему пристанищем. Спрятавшись за плотной шторой, он держал на коленях дневник отца, и невиданная прежде тоска сгрызала душу. Амон был его связью с отцом, но теперь, когда тот сменил одеяние, Леон почувствовал, что утратил нечто важное.
Разразившаяся за окном гроза освещала вспышками молний уставшее лицо юноши. Холодные капли барабанили по стеклу, и от этого ему только сильнее хотелось закричать, выпуская всех демонов вместе с собственным голосом.
Неизвестность пугала. От новости, что его отец может быть жив, становилось легче, но что, если они ошибаются? Что, если это лишь мимолетная иллюзия и, когда они найдут темницу, та окажется пустой? И почему никто не знает, куда подевалась его матушка? Какое несчастье произошло с Алексис Самаэлис, что ее не было в тот злополучный миг вместе с возлюбленным мужем? Вряд ли Леон сможет вновь пережить крушение надежд…
– Детям положено спать в это время, но я полагаю, ты и сам это знаешь, – раздался хриплый теплый голос в коридоре. – Так что же заставляет тебя терзаться, дорогой?
Миссис Биккель приоткрыла штору и взглянула на юношу.
– Я уже собирался отправиться спать, – соврал Леон и закрыл дневник.
– Тебе незачем лгать мне, милый, – улыбнулась женщина и присела рядом. – Если тебя что-то мучает, то ты можешь поделиться этим со мной.
– Почему же тогда вы не в кровати, миссис Биккель? – поинтересовался он.
– Ох, старческая бессонница. Мы, старики, мало спим и все чаще мечтаем, чтобы хороший сон стал последним, что мы увидим на закате жизни.
– Не рановато ли вы говорите об этом? У вас в запасе еще многие годы, так зачем же подгонять смерть ее ожиданием?
– Потому что смерть – неотъемлемая часть нашей жизни, Леон. Ее не нужно бояться. Жизнь имеет смысл лишь тогда, когда ты знаешь, что в один прекрасный миг ты встретишься с этой госпожой и поймешь, что сделал достаточно для того, чтобы с покоем уйти.
– А что, если ты осознаешь, что сделал недостаточно, но окажется уже поздно?
– Тогда нужно оставить это тем, кто продолжит твой путь, – усмехнулась миссис Биккель. – Именно поэтому люди так хватаются за мысль о продолжении рода. Дети – это цветы, которые ты взращиваешь для того, чтобы они радовали своей красотой мир, когда ты будешь на это уже неспособен.
– А если у людей нет своих детей? – не унимался юноша.
– А разве родная кровь имеет значение? – вопросила старая женщина. – Посмотри на меня: у меня нет своих детей, но я когда-нибудь умру с покоем на душе, потому что цветок, который я взрастила, это ты.
Ее грубые от тяжелой работы руки погладили его щеки. В них чувствовались слабое тепло и дрожание, но тем не менее эти прикосновения ощущались родными. Тяжесть отлегла от сердца, и Леон подался вперед. Он крепко обнял кухарку и уткнулся лбом в ее плечо.
– Что бы вы сделали, если бы узнали, что дорогой вам человек может быть жив?
– Зависит от того, что я могла бы сделать. – Ее сухие губы коснулись его макушки. – Надежда – это единственное, что нельзя отнять у человека. Если в моих силах найти его, то я бы не переставала искать, если же нет, то ждала бы и молилась Господу, чтобы он нашел дорогу ко мне.
– А если выяснится, что вы проделали этот путь зря? – поднял глаза Леон.
– Господь ничего не делает зря, мой милый. Хуже горькой правды может быть только неизвестность. Каким бы ни был этот путь, он откроет тебе то, о чем ты ранее и не догадывался, заставит тебя измениться, и, главное, он даст тебе понять, кто ты есть. Может, ты даже не догадываешься, насколько особенный?
– До недавнего времени я действительно этого не осознавал, – тяжко усмехнулся Леон.
– И что же изменилось? – полюбопытствовала миссис Биккель с хитринкой в глазах.
– Наверное, я сам, – пожал плечами Самаэлис. – Как вы и сказали, я ступил на этот самый путь и, полагаю, уже не могу свернуть.
– Это правильно, мой мальчик. Но чтобы не отклониться от этого пути, тебе следует для начала поспать. Один утренний час стоит двух вечерних.
Она оставила на его лбу поцелуй с пожеланием спокойной ночи и медленно удалилась, предоставив Леону возможность обдумать ее слова.
Ветер взволнованно завывал за окном, капли дождя барабанили по стеклу, аккомпанируя раскатам грома, а на опустевшем подоконнике постепенно остывало место, послужившее пристанищем для человека, который, наконец, смог уверовать в собственную решимость.
Глава 6. Лень и похоть
– Николетта, следи за шагами! Больше легкости! Не ты ведешь юношу, а он тебя! – кричала приставленная к Николь для личных занятий преподавательница танцев.
Женщина в строгом платье вальсировала по залу с невидимым кавалером и умудрялась не сводить ястребиного взгляда с Николь и ее партнера.
От ее наставлений девушка уже готова была взвыть волком. Она всегда верила, что ее умение танцевать безупречно, но пришедшая мадам Шарель разбила вдребезги все представления. Она заставляла ее кружить по залу на протяжении нескольких часов, пока та не стирала ноги в кровь и не начинала дышать, как старая умирающая кобыла. В туго затянутом корсете и с вечно сползающими чулками танцевать становилось адским наказанием.
– Ай-ай, Николетта! Ты таким чудовищным напором отдавишь ноги кавалеру! – разразилась недовольством мадам Шарель и выругалась на смешанном французском. – Ты что, не выспалась, дорогая? Хватит клевать носом воздух! И еще раз! Раз-два-три, раз-два…
Николь негодующе стиснула зубы. Будь ее воля, она немедленно бы покинула этот зал, хлопнув дверью так, чтобы удар заглушил надоедливый звук скрипки, а переступив порог, швырнула бы свои танцевальные туфли к подолу преподавательницы.