Но надеяться на расположение мадам не приходилось, поэтому Самаэлис брался за любую работу в пансионе: перегрузить мешки с продовольствием, вычистить конюшни, убрать учебные комнаты поздним вечером.
В этот день работы было немного. Старик Лойд, издалека наблюдавший за блужданиями Леона, вздохнул и хриплым окликом подозвал к себе.
– Не знаешь, чем себя занять, малец?
– Не то чтобы не знаю, – замялся Леон, – но если мадам застанет меня без дела, то подвергнет наказанию.
– Не дрейфь, – рассмеялся старик. – Ты усердно работаешь изо дня в день, так за что тебя наказывать? Может, я и не могу дать тебе выходной, но могу разрешить немного отдохнуть. Вот, держи. Отдашь кухарке в обмен на печеную картошку.
Леон ловко поймал брошенную ему монету.
– Но мадам велела оставить меня без ужина…
– А откуда ж ей узнать, что ты ел до него? – подмигнул старик. – Не противься. Молодому организму нужно нормально питаться, иначе помрешь, не дожив до тридцати. Все, ступай. И если все же пойдешь на кухню, то захвати вон тот мешок с картошкой. Миссис Биккель просила принести побольше к ужину.
– Д-да!
Леон, воодушевленный словами старика Лойда, тут же подхватил мешок и потащил к задней двери, которая вела прямиком к кухне. Он оказался тяжелее, чем тот предполагал. Леону пришлось три раза останавливаться, чтобы перевести дух, но в итоге он и сам ввалился на кухню, как мешок, наведя много шуму.
– Леон, мальчик мой, кто ж тебя такие тяжести таскать заставляет? – вскрикнула вторая кухарка. – Так можно и живот надорвать.
Женщина оттащила мешок в сторону и помогла ему подняться, после чего спешно стала отряхивать его одежду.
– Мэри, что ты с ним, как с ребенком? – нахмурилась миссис Биккель. – Он уже взрослый юноша.
– И что? Оттого, что он почти взрослый, в моих глазах он ребенком быть не перестанет. Леон, золотце, присаживайся. Хочешь чего-нибудь?
– Да, мистер Лойд велел передать вам это и попросить дать одну печеную картошку.
– Да я бы тебе картошку и без денег дала! – оскорбилась Мэри. – Оставь себе, тебе нужнее будет, когда из этого места выберешься. А пока присядь туда.
Леон спрятал монету в карман и примостился в углу за небольшим столиком для обеда прислуги. Пока Мэри накладывала еду, юноша смог осмотреться на кухне. Десять женщин в возрасте от двадцати до шестидесяти лет работали в поте лица: двое чистили картошку к ужину, еще одна мыла ее в ледяной воде, отчего ее худые руки с выступающими венами стали почти белыми, а остальные готовили простые блюда. Ученикам пансиона не полагался богатый стол, чтобы не испортить молодых людей роскошью и сосредоточить на обучении, вместо этого они получали скудное, но полезное, по заверениям врачей, питание.
Кухня была сравнительно небольшой, но находившиеся здесь десять женщин настолько к этому привыкли, что не чувствовали стеснения. Они ловко обходили углы тумбочек и таскали тяжелые кастрюли, не задевая друг друга. Но и прохлада на кухне не была помехой для работниц. Когда становилось невмоготу, они растапливали дровяную печь и собирались скопом, чтобы погреть около нее руки, а потом снова принимались за работу. Эти женщины так упорно трудились, что щеки их покрывались румянцем, а по вискам скатывались капли пота.
Леон наблюдал за ними с увлеченным видом. Его никогда не учили готовить, для таких занятий он был юн в то время, да и дворянское происхождение не позволяло, не говоря уже о том, что он мужчина. Кухарка бы оскорбилась, если бы молодой господин заявил о подобных намерениях, сочтя это упреком в адрес своей готовки.
Самаэлис так увлекся разглядыванием женщин, что не заметил, как Мэри поставила перед ним тарелку с двумя печеными картофелинами со сливочным маслом и зеленью.
– Ешь, пока не остыло, – подмигнула она. – Не беспокойся. Наедайся до отвала. Если захочешь еще, то только попроси – подам с пылу с жару. Из меня эта грымза и слова не вытянет, пусть хоть желчью подавится!
Она дала клятву мизинцем и вернулась к своим делам. Мэри поражала своим бесстрашием. Она была из тех женщин, что и грудь прикроют, и спину не откроют, так еще и смело плюнут на ботинки врагу. К сожалению, был у нее один недостаток – ее излишняя заботливость. Своих детей Мэри вырастила уже двоих, но материнское самозабвение так и не ослабло: она все грезила о воспитании еще одного ребенка, и так как третьего понести не могла, то окутала своими сетями Леона, которого знала с первых походов под стол.
Уплетая ранний ужин, Леон не планировал подслушивать разговор, но визгливые возгласы Мэри было сложно не услышать, да и тема оказалась интригующей. Размахивая руками, словно напуганная куропатка, кухарка выдала:
– Вчера посчастливилось мне нести чай в кабинет мадам, и я застала ее за чтением какого-то письма. А конверт-то с печатью семьи Аверлин оказался, стало быть, от самой леди Констанции. Я и не думала там задерживаться, но мадам услышала шум и поспешила спуститься, а я что? Ну, меня интерес обуял. Я взяла да заглянула одним глазком. Женщина я малоученая, но читать умею. Так вот, в письме леди Аверлин сообщала, что собирается вскоре посетить пансион да устроить смотрины для учеников в середине осени. Стало быть, хочет явить их обществу да сосватать племяшку свою одному из этих белобрюхих богачей! Возраст-то уже позволяет.
– Всюду ты нос засунешь, Мэри, – усмехнулась миссис Биккель. – Сплетен мало по пансиону ходит, что ли?
– Так а чем еще развлекать душу, как не сплетнями? – отмахнулась вторая кухарка. – Да и какие же это сплетни, если я чистую правду говорю, своими глазами видела. Может, и нашего львенка на том балу судьба найдет…
– Так кто ж ему позволит? – хмыкнула одна из кухарок. – Туда только дети богатеньких птиц приглашены, а нашего мальчишку туда даже подавать шампанское не пустят.
Леон не стал дослушивать их разговор, поблагодарил за еду и сбежал так быстро, как смог, пока они не начали сватать ему всех хорошеньких девиц в пансионе. Оставалось надеяться только на то, что старик Лойд менее склонен к задушевным разговорам.
Леон как раз подметал брусчатые дорожки, когда услышал звуки выходящих на прогулку воспитанников. Это означало только одно – ровно в шесть часов вечера наступало свободное время, которое каждый мог провести как пожелает. В это время ученики выполняли домашние задания, читали книги в библиотеке или отправлялись на прогулки и дополнительные занятия по верховой езде и фехтованию. Последнее Леон когда-то и сам обожал, особенно когда его соперником был Вик. И хотя Леон ни разу не выиграл в спарринге с Викери, он все равно вспоминал те времена с теплотой.
Пробудив в памяти имя лучшего друга, Леон с упованием взглянул на открытую тренировочную площадку. Там, под прохладой ветра и светом вечернего солнца, двигались в боевом танце юноши в черно-белых костюмах. С достоинством и грацией они уворачивались от выпадов друг друга и не давали тонкому острию рапиры себя коснуться. Зрелище очаровывало взгляд.
Защитные шлемы закрывали лица фехтовальщиков, но по одной лишь манере Леон узнал Викери. Его шаги были легкими и быстрыми, словно парящими, а врожденная пластика позволяла уворачиваться от уколов под самими неожиданными углами. Да, стиль был не классическим, скорее выдуманным им самим, но делал его одним из сложнейших противников в дружеском спарринге. И все же, даже будучи непобежденным, он оставался любимцем других мальчишек.
Закончив поединок, фехтовальщики сняли шлемы, и темно-рыжая голова Викери заблестела на солнце. Вик в целом был весьма привлекательным юношей: бледная от природы кожа, добродушные васильковые глаза, высокий рост и жилистое тело. Своей широкой улыбкой он не только покорял сердца воспитанников, но и располагал к себе преподавателей; даже слуги души не чаяли в юноше, что не стыдился грязной работы и не брезговал оказать помощь.
– Это был хороший поединок, Реймонд-Квиз. – Другой мальчишка пожал руку Викери.
– Согласен, Гувер. Нужно будет повторить, – рассмеялся Вик.
Он передал оружие и шлем следующему бойцу и за разговором с мальчишками заметил, что Леон выжидающе наблюдает за ним, уткнув подбородок в черенок метлы.
– Простите, ребята, я отойду…
Юноши проводили его взглядом, и по лицам стало понятно, что они недовольны компанией Викери. Им было невдомек, почему такой, как он, общается со слугой-оборвышем, но лезть не в свое дело они не стали.
– Звезды снизошли до простых обывателей? – съерничал Леон и склонил голову набок, словно хитрый кот. – Мне стоит начинать молиться?
– Прекращай, – засмеялся Вик и по-дружески пихнул его в плечо. – Я видел, как ты смотрел… Признай, что грезил стоять там и размахивать рапирой, как раньше.
– Грезил я или не грезил – это не имеет смысла. В руки столь изящное оружие мне больше не взять.
– Не будь столь пессимистичен. Ты говоришь, как старый калека.
Оба юноши посмотрели друг на друга и прыснули со смеху. Но стоило признать, что в свои годы Леон действительно ворчал не хуже старика, и даже если он молчал, можно было быть уверенным, что в душе он уже обругал все и всех не хуже сапожника. Это отчетливо читалось по его глазам.
Пройдясь вдоль кипарисовой аллеи, они нашли одиноко стоящую в ее конце лавку. Ветви приятно шуршали под завывания ветра, разносящего по округе ароматы терпкой смолы и садовых цветов и приносящего из-за каменной ограды дорожную пыль и копоть Лондона. Там, за высокими стенами, была настоящая, но суровая жизнь, где люди впадают из крайности в крайность; где, чтобы выжить, нужно либо воровать, либо прослыть честным; где днем ты срываешь спину на каторжной работе, а ночами губишь разум в табаке и абсенте. Но они были здесь, в крепости, отгораживающей их от того мира, защищающей от пагубных и низменных пороков той жизни. Здесь можно было чувствовать себя под защитой, но в клетке; сытым, но изголодавшимся. Каждый день здесь напоминал предыдущий, отчего душа изнывала до дурноты.
И ни один из этих миров не был близок Леону. Он грезил свободой и желанием посвятить свою жизнь чему-то необыкновенному, докопаться до правды и явить ее миру, даже если та могла нарушить привычный ход вещей.