per se[26]. Скорее об истоках зла.
Ватсон что-то записала, а потом опять посмотрела в камеру:
– И какие впечатления у вас остались от этой беседы?
Пол вздохнул:
– У меня создалось впечатление, что он полностью осознает моральную сторону своих поступков. Если я не ошибаюсь, он находит им какое-то объяснение. Такова человеческая природа. Никто намеренно не лишает себя совести. Мое предположение – и это только предположение – таково: для него в этом деле есть нечто большее, чем деньги.
Ватсон вскинула брови:
– Хотите сказать, его толкает идеология?
Пол ловко обошел ловушку:
– Сомневаюсь. Борцы за идеи их не скрывают, даже наоборот. Тут я могу только догадываться, но готов поспорить, что у него есть личные мотивы.
Ватсон спросила с откровенным скептицизмом:
– И какие личные мотивы, позвольте узнать, могут быть у такого человека, как он?
Пол ничуть не смутился:
– Самые мощные мотивы – это любовь, преданность, ненависть и месть. Или любое их сочетание.
– Вы выставляете его романтиком, – вставил адмирал Принс. – Этакий сомалийский Джек Воробей. В реальном мире пираты – hostis humani generis, враги всего человечества.
– Может, он и враг, – заметил Пол, – но от этого он сам не перестает быть человеком.
Редман заскрежетал зубами:
– Я согласен с адмиралом Принсом. Думаю, агент Деррик слишком уж превозносит Ибрахима. Этот человек – пират. Он приставлял автомат к голове капитана Паркера и прострелил потолок парусника. Он угрожал убить восемнадцатилетнего парня, если его семья не соберет для него пять миллионов долларов. Я не верю ни единому его слову. И вам советую.
– Капитан Редман, – сказал Гордон Талли, – я ценю вашу объективность. Сомневаюсь, что кто-либо из присутствующих станет спорить с вашей оценкой характера Ибрахима. Но как, по-вашему, мы должны поступить?
Редман ответил прямо:
– Сэр, я прошу разрешения вывести из строя парусник. Мы можем сделать это под прикрытием темноты и обставить все так, будто винт застрял в мусоре. Как только Ибрахим поймет, что не сможет уйти, он откроет карты.
Глаза Талли впились в него через экран монитора:
– Вам не приходило в голову, что в его картах может быть расстрел одного из заложников?
Когда командир «морских котиков» замешкался с ответом, снова вклинился Пол:
– Сегодня утром я бы согласился с капитаном Редманом. Переговоры требуют времени, и повреждение парусника казалось наиболее подходящим способом выиграть время. Но Ибрахим открыл нам дверь. Если я прав насчет его мотивов, мы можем добиться своего без тактических действий.
Советник по нацбезопасности покосился на камеру:
– Вы же не предлагаете, чтобы мы отпустили пиратов с деньгами? Это не только пойдет вразрез с политикой Соединенных Штатов, но и окончательно лишит мой прагматический разум веры в справедливость.
Пол покачал головой:
– Я предлагаю сделать все, чтобы освободить заложников. А потом можно будет взяться за Ибрахима и его банду. – Он помолчал. – В молодости Юлий Цезарь попал в плен к пиратам в Средиземном море. Они захватили его вместе с кораблем и стали требовать выкуп. Он сделал так, чтобы им заплатили, но, как только оказался на свободе, собрал отряд и призвал к ответу преступников. Насколько я понимаю, это самый безопасный подход.
Талли язвительно рассмеялся:
– Я всю жизнь прожил в Вашингтоне и ни разу не слышал, чтобы случай с Юлием Цезарем предлагали как прецедент. Но я вас понимаю. Аманда, что у нас по юридической части?
– Пока мы находимся в море, все хорошо, – ответила Вулф. – Если они достигнут берега, будет сложнее. ООН позволяет задержать их на территории Сомали. Но мы не хотим разозлить правительство. Мы много работаем над тем, чтобы выборы в следующем году прошли как полагается.
– При всем уважении, сэр, – вставил Редман, изо всех сил стараясь оставаться учтивым, – а что если агент Деррик ошибается? Что если все это – хитрость и Ибрахим не собирается отпускать Паркеров в море? После того как он связался с семьей, прошло несколько часов, а парусник до сих пор движется в сторону Хобьо. Если бы я решил предать своих боссов-преступников, я бы бежал от них как можно дальше.
– Пол? – вопросительно произнес Талли, переведя на него взгляд.
– С этим я согласен, – признался Пол. – Не могу объяснить. Могу говорить только то, что мне подсказывает чутье. Думаю, он играет честно.
Талли что-то записал в блокнот и снова посмотрел в камеру:
– Фрэнк, ваше беспокойство объяснимо. Но я не вижу ничего плохого в том, чтобы предоставить семье свободу действий. Вы будете следить за переговорами. Если что-то пойдет не так, мы всегда можем обездвижить парусник.
Редман мигнул:
– Сэр, если мы отдадим контроль семье, вернуть его будет очень трудно. Вмешается человеческая природа.
– Вероятно, – согласился Талли, – но эта тропа еще не хожена…
– Прошу прощения, мистер Талли, капитан Редман, – заговорил Мастерс, – но я вижу что-то странное на GPS. – Он снял с ремня переговорное устройство и поднес ко рту. – Мостик, это капитан. Проверьте по радару и подтвердите курс и скорость движения «Возрождения».
Пол посмотрел на экран на стене и сразу увидел несоответствие. Когда совещание начиналось, три военных корабля и парусник шли в одном направлении. Теперь курс парусника слегка отклонился к западу, а скорость увеличилась более чем на один узел.
– Капитан, – произнес бестелесный голос, слегка растерянный, – парусник идет на двести девяносто восемь градусов, сорок девять минут, на скорости семь целых три десятых узла. Шел на триста двадцать девять градусов на шести узлах, когда я проверял в последний раз. – После паузы он продолжил: – Вахтенный офицер говорит, что яхта уже не буксирует лодку.
Все взгляды в каюте адмирала и в конференц-зале в восьми тысячах миль от нее обратились на Мастерса.
– При таком курсе и такой скорости где и когда «Возрождение» достигнет берега? – спросил он.
Ответ последовал спустя несколько секунд:
– При данном курсе и скорости, если не вмешается течение, парусник достигнет берега в двадцати четырех милях к северу от Могадишо приблизительно в семнадцать ноль-ноль по восточноафриканскому времени четырнадцатого ноября.
Пол мгновенно увидел связь. «Этот срок указал Ибрахим Ванессе».
Редман с недовольным видом откинулся на спинку стула и прокашлялся.
– В это трудно поверить, но, похоже, версия агента Деррика заслуживает доверия. Кажется, он убегает.
Талли выдохнул:
– Это упрощает дело. Значит, мы поступим следующим образом. Если Паркеры хотят заплатить, мы не станем их останавливать. Если Ибрахим спросит, что мы собираемся делать, мы ответим ему то, что он хочет услышать. Прессе ничего сообщать не будем, пока пираты не отпустят заложников. Когда это случится, возьмем их.
Дэниел
За час до рассвета в каюте было темно, как в могиле, лишь свет далеких звезд сочился сквозь иллюминаторы. Дэниелу не спалось. Его с Квентином запихнули на койку, в которой едва хватало места одному, но не дискомфорт мешал ему заснуть. Ванесса. Ее голос, нежный, как шелк, но и преисполненный чувств, произносящий слова, в которые он не мог поверить: «Я купила билет на самолет. В Кейптаун. На Рождество. Я снова играла Бетховена. По памяти. Ты ведь просил меня сделать это. И поэтому ты должен там быть. Хорошо?» Что с этим делать, он не знал, поэтому просто держал их в уме и прислушивался к ним.
Глядя, как поднимается и опускается грудь Квентина, Дэниел вспомнил его рождение. Случилось это неожиданно, так же, как зачатие. На свет он появился на три недели раньше срока, и они не были к этому готовы. Детская не закончена, кроватку еще не привезли, в юридической фирме отпуск Дэниелу давали только в следующем месяце. Он вспомнил, как Ванесса проснулась рано утром и положила руку ему на грудь. «Кажется, у меня схватки», – прошептала она, и он тут же засуетился, забегал так, будто опаздывал на важное собеседование, которое изменит всю его жизнь. За пятнадцать минут они добрались до больницы, но схватки продолжались тридцать часов. Он до сих пор видел боль и отчаяние на ее лице, когда сестра наконец сказала, что она может начинать тужиться. Ванесса схватила его руку и вдавила ногти в его плоть. «Я не хочу это повторять, – сказала она. – Обещай мне». И он пообещал. Тогда это решение не казалось им преждевременным, ведь они оба были почти детьми. Все, что они имели, они вложили бы в ребенка. «Мы и не догадывались, насколько трудно быть родителями, – подумал он. – Но теперь я не представляю этого мира без него».
Дэниел обратил мысли к другой вещи, теребившей краешек его сознания, – к тени, которую он увидел ночью, поднимавшейся по трапу и крадущейся к штурвалу. Луна тогда была закрыта облаками, но он увидел достаточно, чтобы узнать в темной фигуре Афиареха, или Ибрахима, или как он там себя называл сегодня. Он услышал, как на автопилоте нажимаются кнопки, и почувствовал поворот налево. Еще он почувствовал легкий рывок и внезапное ускорение, как будто яхта избавилась от груза. «Лодка, – рассудил он. – Он ее отвязал». Почти сразу пират проскользнул обратно тем же путем, которым пришел, и скрылся из виду.
Он не мог решить, что сулили ему эти действия Афиареха, добро или зло. Предыдущий день прошел крайне неудачно. Учения военных разворошили пиратское осиное гнездо и накалили и без того напряженную обстановку на яхте до такой степени, что Дэниел почти чувствовал запах страха сомалийцев. Даже Афиарех вышел из себя и начал размахивать «калашниковым», как какой-нибудь дикарь. Когда он выстрелил во второй раз, оружие находилось так близко возле уха Дэниела, что он потом еще час ничего не слышал.
Страх достиг апогея, когда Афиарех что-то заметил в бинокль. Дэниел до сих пор не знал, что это было, но он видел, как потемнели глаза сомалийцев,