Впереди повозки лежало что-то тёмное, крупное, и тоже не шевелилось.
— Хм, чего это он там расселся? — спросил Семён, напоследок отряхнув брюки комбинезона. — Сходить надо, посмотреть...
— Зачем? — живо отреагировал медальон. — Сидит — ну и пусть себе сидит. Чужой Мир, чужие нравы... Может, он молится. Или клятву какую даёт... Убить первого встречного, например! А тут р-раз — и ты на подходе. Будьте любезны!
— Есть у меня сильное подозрение, что не просто так он там сидит, — упавшим голосом ответил Семён, направляясь к повозке. — Подозреваю, что это я его лошадь того... На линии огня случайно оказалась, и тю-тю лошадка...
— Золотую монету ему дай, и пусть себе проваливает куда ехал, — недовольно буркнул Мар. — Оно, конечно, не стоит никакая сельская кляча такой дикой цены, но зато совесть тебя грызть не будет. Вообще-то, по-моему, совесть есть атавизм и пережиток, очень вредный для нашей работы! Заблуждение, от которого надо всемерно избавля... — медальон осёкся на полуслове. — Вот так лоша-адка... — протянул Мар и умолк.
Упряжной лошадкой был серый, с подпалинами, матёрый волчище. Мёртвый матёрый волчище, с рослого телёнка размером, лежавший на боку и запутавшийся лапами в ремнях упряжи: из пасти волка вывалился тёмный от пыли язык, открытые глаза стеклянно смотрели куда-то поверх Семёна; волк не дышал. На видимом боку волка, в области груди, было три чёрных входных отверстия от неразменной пули; четвёртое отверстие приходилось на шею. Пятый выстрел отстриг зверю ухо.
Земля под волком была залита тёмно-бурой запёкшейся кровью; над кровью жужжали зелёные мухи.
— Кучно, — еле слышно выдохнул Семён, останавливаясь позади неподвижно сидящего человека. — Метров с двадцати... невероятный результат!
Однако сидевший человек его услышал.
— Да, — сказал он, вставая на ноги и легонько покряхтывая. — Вот именно, что невероятный! По монастырской купчей... ох ты, бедная моя поясница... по купчей ведомости ездовой волк проходил как оборотневый, самовосстанавливающийся... многоразовый, так сказать. И где же его обещанная многоразовость? Где восстанавливаемость, я вас спрашиваю? — человек в коричневом повернулся к Семёну. — Жулики, кругом одни жулики... Никому верить нельзя! По документам — практически бессмертная скотина... ан нет: ни с того, ни с сего сама по себе продырявилась, упала и сдохла.
Судя по всему, это был священнослужитель. Может быть, монах из какого-нибудь ближнего монастыря — коричневая одежда оказалась чем-то вроде сутаны, перетянутой в поясе тонким кожаным ремешком; на ногах у монаха были деревянные сандалии. Монаху было лет под пятьдесят: стрижен он был коротко, «под горшок», хотя особо стричь было и нечего — на макушке у священнослужителя имелась обширная плешь-тонзура, то ли природная, то ли специально выбритая; красный нос и плутоватые глазки выдавали в нём человека жизнелюбивого, бойкого. Пройдоху и пьяницу выдавали, короче говоря.
— Вот, сидел и ждал, пока он восстановится, — пожаловался монах Семёну, со злостью пнув дохлого волка сандалией. — Как дурак сидел и ждал. Видать, бракованного волка подсунули. Надо будет монастырю в суд на заводчика подать... — монах склонился над возком, сильно навалившись животом на его борт. Словно нырять в повозку собрался.
— Эй, селянин, — глухо донеслось из возка, — подсоби-ка аптечку выгрузить... Одному несподручно, радикулит замучил! Достал, понимаешь, сил просто нету... И лечить некогда — дела всё, дела.
Семён подошёл к возку, помог монаху вытащить из него небольшой, но увесистый сундук с двумя боковыми ручками.
— Пешком теперь, да? — понял Семён. — Могу помочь нести, — Семёну всё ещё было стыдно, что это именно он пристрелил ездового волка. Пусть случайно, но всё же... Да и волк, скорее всего, был не бракованный — просто изрешетившие его серебряные пули не оставили оборотневому созданию ни одного шанса на восстановление.
— Зачем же пешком, — возразил монах, откинув крышку сундука и сосредоточенно копаясь в нём: изнутри сундучок оказался разделён перегородками на множество отделений-ячеек. — Сейчас я моего зверя немного оживлю... до ближнего посёлка довезёт и ладно... тебе в какую сторону? В ту же, что и мне? Славно. Подвезу, вдвоём оно веселее, безопаснее... ты драться-то умеешь? А то, говорят, душегубцы здесь шалят. То ли разбойнички какие, то ли живые умертвия, не знаю. Глухое место... кабы не служба, я бы ни за что, на ночь глядя, к тому же в полнолуние... — голос монаха становился всё тише, он уже забыл о Семёне, разыскивая что-то в своём сундуке.
— Ага, — сказал наконец монах, выпрямляясь и сразу хватаясь за поясницу, — ох ты... Слушай, селянин, тебя как зовут?
— Симеоном кличут, — вежливо ответил Семён, входя в роль простодушного селянина, — а вас, святейшество? — И смиренно сложил руки поверх кармана-животика.
— Зови меня отец Вуди, — монах потрусил вынутым из сундука чёрным флакончиком, взбалтывая его содержимое. После отвинтил крышечку — из горлышка посудины сразу потянулась струйка тёмного дыма — и осторожно, далеко отставив руку, уронил по одной капле на каждую рану волка. Чёрная жидкость мгновенно впиталась в волчью плоть: через секунду от ран не осталось и следа! Даже срезанное ухо по новой отросло.
Волк медленно втянул в пасть язык, встал, тяжело помотал башкой и застыл в несколько неестественной позе — похоже, у него был серьёзно повреждён позвоночник; взгляд у волка так и остался мёртвым.
Отец Вуди поспешно завинтил крышечку и положил флакон в одну из ячеек сундука.
— Симеон! — торопливо приказал монах. — Клади аптечку в повозку и запрыгивай! Сейчас он чесанёт. Ох и чесанёт! — Семён ухватил сундук, поднапрягся и рывком перенёс его в повозку, после чего и сам запрыгнул в неё: в повозке была лишь одна лавка, для возницы, потому Семён устроился на дне возка, возле аптечки. Отец Вуди, подобрав полы сутаны, покряхтывая, забрался следом — на лавочку.
Волк, словно дождавшись именно этого момента, сначала медленно, неуверенно, а после всё быстрей и быстрей потрусил по дороге: повозка катилась легко, лишь изредка несильно подскакивая на особо крупных ухабах — видимо, у повозки помимо дутых шин имелись и хорошие рессоры.
— А как долго он так бежать сможет? — с любопытством спросил Семён. — Отдыхать ему надо или нет?
— Разве ж это бег, — пренебрежительно усмехнулся отец Вуди, наматывая на руку вожжи. — Зверюга только разогревается. Снадобье пока ещё не полностью всосалось... кровь слишком густая, сворачиваться начала... Подожди минутку, кровушка у нашей скотинки разгуляется, вот тогда и будет бег! А отдыхать ему не надо, зачем мёртвому отдых? Будет бежать, пока не развалится... Они, временно оживлённые, от снадобья хоть и бодрые становятся, но гниют слишком быстро... на ходу могут развалиться. Ну, посмотрим, посмотрим, — монах озабоченно поглядел в небо. — Солнышко садится. Это плохо... Слушай, Симеон, у тебя хоть какое-нибудь оружие с собой есть? — отец Вуди оглянулся на Семёна. — Вы же, селяне, без топора или складных дубинок в лес ни шагу! Есть чего, говорю?
— Есть, — Семён похлопал себя по животу. — В кармане.
— Значит, дубинка, — удовлетворённо кивнул монах. — Складная. Небось, с выдвижными медными шипами?
— С серебряными, — коротко ответил Семён.
— Богато живёшь, селянин-Симеон, — уважительно сказал отец Вуди. — От нежити отмахаться можно... Говорят, вы в свои дубинки и ножи самострельные ухитряетесь вставлять, которые на десять шагов лезвием стреляют?
— Ухитряемся, — согласился Семён, — мы такие! Умелые мы.
— Покажешь потом, ладно? — попросил отец Вуди. — Ни разу не видел.
— Покажу, — пообещал Семён. — Потом. Если захотите.
— Договорились, — монах сосредоточился на управлении волком: мёртвый зверь шёл ходко, всё быстрее и быстрее, движение лап уже было трудно заметить в сгустившемся вечернем сумраке.
Дорога нырнула в лес: по обеим её сторонам чёрными стенами высились стволы угрюмых вековых деревьев; кроны деревьев закрывали почти всё небо.
Наступала ночь — в узкой полоске неба, тянувшейся над дорогой, постепенно загорались крупные августовские звёзды; далеко впереди из-за крон высунулся краешек полной луны.
Было тихо — лишь иногда поскрипывали колёса да что-то еле слышно бормотал себе под нос отец Вуди; волк бежал совершенно бесшумно, разве что изредка издавал звуки, похожие то ли на кашель, то ли на хруст костей.
— Вообще-то есть в этом что-то романтическое, — томным голосом сказал молчавший до этого Мар. — Летняя тёмная ночь, глухой лес... одинокие путники, спешащие к далёкому уютному очагу... дохлый волк, который везёт тех путников к тому очагу... и зловещие умертвия, которые вот-вот нападут сзади на беспечных путешественников. Всё прямо как в старинной легенде о принцессе Мариэль! Только там в упряжи скелет коня был. Хорошая легенда! Я её в Пыльном Мире услышал. Значит так: у одного короля было две дочери-близняшки. И, когда настало время, решил король выдать их обеих замуж за...
— Какие умертвия? — в испуге вскинулся Семён, резко оборачиваясь назад. — Где?!
Умертвия были неподалёку, метрах в пятнадцати позади повозки: было их около дюжины, более точно сосчитать в темноте не получалось; мчались они по дороге с той же скоростью, что и возок, не приближаясь, но и не отставая. Бежали совершенно беззвучно. Молча.
Кем они были при жизни, понять нынче было практически невозможно: эти существа не выглядели ни людьми, ни животными. Вернее, они были одновременно и тем, и другим — словно некий чокнутый умелец сшил воедино, как попало, случайно оказавшиеся под рукой разрозненные части тел из морга и скотомогильника, сшил как попало, а после интереса ради оживил свои созданья.
В лунном свете были хорошо видны красные зеркальца глаз, до четырёх-пяти штук у каждой твари, и белые острые кости, торчавшие из умертвий в самых неожиданных местах, наподобие игл дикобраза.
— А, чёртовы душегубцы объявились, кол им в брюхо! — зло крикнул отец Вуди, мельком оглянувшись. — Ну и поездочка у меня в этот раз выдалась, давно такой не было... Эй, се