Я поднимаю ключи с гравия и сажусь в машину, открываю окно, и ворвавшиеся капли дождя леденят кожу. Нажав на газ, я еду прочь.
Сквозь пелену дождя, заливающую лобовое стекло несмотря на включенные «дворники», проступает неясное темное пятно, и через миг я различаю впереди очертания сгорбленной фигуры. Расстояние между нами неумолимо сокращается, но я успеваю ударить по тормозам и в последний момент останавливаюсь. Ее руки подняты вверх, как будто она сдается, и я слышу свой отчаянный вопль:
– Анна!
Я выскакиваю из машины и бросаюсь к ней. Она обхватывает руками живот, спотыкается, морщась от боли, и с криком валится на гравий, неловко разбросав ноги и потеряв туфлю. Она тянет ко мне руки, словно просит защиты. В спешке я тоже оступаюсь и падаю, обдирая колени, встаю и снова бегу к ней. Она стонет и корчится от боли; колготки заливает кровь. Я присаживаюсь рядом, бормоча слова утешения.
– Джо, я теряю ребенка! – Она хватает меня за руку. – Не бросай меня! Побудь со мной, пожалуйста.
– Анна, мне нужно вызвать «Скорую». Я мигом!
Я мчусь к дому, громко крича на бегу, отчаянно барабаню в деревянную дверь под ледяным дождем, снова и снова зову по имени то мужа, то дочь.
Глава 24
Три месяца после падения
Я паркуюсь на привычном месте у дома и выхожу из машины. Тут все по-прежнему. В знак приветствия ветер бесцеремонно хлещет меня по лицу моими же волосами. Убираю влажные пряди с глаз, гляжу на темные окна, на тусклое, затянутое тучами мрачное небо над голыми деревьями. Декабрьская сырость пробирает до костей. Я запираю машину и снова оборачиваюсь к дому. В кухне горит свет. Что лучше – постучаться или открыть своим ключом? Впрочем, входная дверь приоткрыта и хлопает на ветру. Только спустя два месяца с того дня, как я покинула дом, я нашла в себе силы вернуться. До этого все нужные вещи передавала мне Саша.
– Привет! – произношу я.
Каблуки гулко стучат по плитке в холле. Кажется, что в доме еще холоднее, чем снаружи, хотя на вершине холма зима всегда особенно сурова. При виде выбоины у подножья лестницы, повторяющей форму моей головы, я почему-то удивляюсь – как будто ждала, что она исчезнет за время моего отсутствия, и даже вовсе не верила в ее существование.
– Джо, это ты? – зовет Роб.
Я иду на голос в кухню, освещенную ярким светом. Полированные гранитные столешницы покрылись слоем пыли за тот месяц, что дом пустовал. Я думала, Роб останется, но он съехал спустя несколько дней после меня.
Он стоит ко мне спиной, на кофемашине мигает красная лампочка, в чашку плавно сползает облако взбитой пены. Роб оборачивается и, улыбаясь, предлагает мне кофе. К горлу подступает тугой ком, и я тяжело опираюсь на кухонный островок.
– Как дела?
Роб передает мне чашку. Он добавил в кофе молока, но я заставляю себя сделать глоток.
– Нормально, – как можно более ровным голосом отвечаю я. – А у тебя?
Вместо ответа он хмурится, и я замечаю, как он изменился: лицо постарело, волосы поредели и сильно отросли, глаза запали еще глубже.
– Не очень. – Роб снова поворачивается к кофемашине.
– А что там с Анной?
Он качает головой.
– Саша случайно встретила ее в больнице, – поясняю я. – Наверняка ей тяжело было видеть Сашу с животом.
– Могла быть девочка… Даже не знал, что так ее хотел. – Он криво усмехается. – И тут я все изгадил.
– Мне очень жаль, – искренне говорю я. – Уверена, что ребенок был бы любимым и желанным.
Он кивает.
– По словам Саши, вы с ней встречаетесь только на приеме у врача.
– Стараюсь не пересекаться с Томасом, – отвечаю я, отводя глаза. До сих пор не могу ему простить то унижение. А может, не могу простить себе минуту страсти. – Попробую через пару месяцев.
Роб кивает.
Мы выходим в сад, несмотря на пронизывающий ветер и мокрую траву, от которой вишневая замша на сапогах сразу пропитывается влагой и ниже щиколотки становится тускло-бордовой. Как ни жаль портить сапоги, находиться тут легче, чем в четырех стенах. Мы медленно идем рядом; слова тонут в порывах ледяного ветра. Роб говорит, что попросил Сашу с Томасом взять на себя оплату квартиры. Ох, вряд ли получится, смеюсь я, хотя, конечно, им давно пора становиться самостоятельными, как Фин. Роб молча проглатывает «укор»; он прекрасно знает, как мерзко было под видом помощи сыну тратить деньги на любовницу. Фин долго сердился на меня и только недавно согласился встретиться, а с отцом и вовсе почти не общается.
Я немного отстаю, делая вид, что рассматриваю ярко-красные ягоды остролиста – единственное цветное пятно в заброшенном саду. Роб ждет, пока я догоню, и сообщает, что есть шанс довольно выгодно продать дом. Я соглашаюсь, что цена хорошая, и нам повезло. Слово «повезло» повисает между нами и как будто насмешливо пляшет в воздухе, прежде чем растаять в облаках белого пара, вылетающих с каждым выдохом.
– Чем думаешь заняться? – пристально глядя на меня, спрашивает Роб. С неба падают первые снежинки, залетая в глаза и оседая на голове и плечах.
– То есть? – Я закутываюсь в пальто.
– Что собираешься делать с утра до вечера? – Он останавливается и смахивает у меня со щеки невидимую соринку.
– Перестань! – Мы стоим лицом к лицу. Снег валит крупными хлопьями.
– А как там Ник? Ты с ним еще спишь?
– Перестань, – повторяю я и направляюсь обратно в дом. – Не надо!
Если и был момент, когда я готова была рассказать Робу, что произошло между мной и Ником на самом деле, то он давно позади. Роб убежден, что мы с Ником были любовниками, и в каком-то смысле так даже удобнее. Теперь это его не касается, и у меня нет ни малейшего желания откровенничать. У меня тоже найдется к нему немало вопросов – о стертых письмах, спрятанном телефоне и так далее, но какой в них сейчас смысл? Я уже нашла все ответы.
– Как ты проводишь время, Джо?
Обернувшись, я открываю рот для ответа, однако не произношу ни слова. О чем ему рассказывать? Что я раз в неделю хожу в свою группу поддержки, ем домашнюю еду у Роуз, сплю в ее односпальной кровати, а она – в комнате своих родителей? Что мы бесконечно обсуждаем исчезновение Ника и свою работу в центре соцпомощи, что я похудела и быстрее устаю, что считаю недели до рождения Сашиного ребенка, как будто новый год и новая жизнь исцелит любое разбитое сердце? Или может, рассказать ему о том, что, сидя за бывшим столом Ника, теперь аккуратно прибранным, и обновляя новую систему электронного документооборота, которую мы с Роуз (впрочем, в первую очередь я) настраивали не одну неделю, я временами почти довольна собой? Что я забываю о боли и ужасе, пережитых в этом кабинете, и с головой погружаюсь в работу? Или похвастаться, что благотворительная организация предложила мне должность Ника, а я обещала подумать? Что бывают моменты, когда я наконец чувствую себя хозяйкой собственной жизни? Или что, уходя домой вместе с Роуз, я представляю, как после продажи общего дома буду возвращаться по вечерам к себе в квартиру или в небольшой домик, обставленный по моему вкусу и выбору?
– Тебя это больше не касается. – Я захожу в пустой дом.
Документы сложены аккуратной стопкой на обеденном столе; рядом лежит ручка. Я ставлю подпись первой. Роб медлит, глядя на меня. Я передаю ему ручку, и он склоняется над столом.
– Анна хочет снова попытаться забеременеть, но лично мне плевать, если есть хоть малейший шанс, что… – Он вопросительно заглядывает мне в глаза.
– Нет шансов, – отвечаю я.
Когда он уезжает, я поднимаюсь на второй этаж, включаю в спальне свет и опускаю жалюзи, чтобы отгородиться от сумерек за окном. Снегопад прекратился, дорожка скользкая. Нужно поспешить домой, пока окончательно не стемнело. Чемодан лежит на кровати: Роб принес его с чердака, как я просила, и даже расстегнул. Я открываю шкаф и начинаю собирать оставшуюся одежду. Снимаю с вешалки платья и кофты и аккуратно складываю, затем методично вынимаю вещи из ящиков. На прикроватной тумбочке лежит недочитанная книга. Бросив взгляд на обложку, я кладу книгу сверху на одежду и закрываю молнию. Я качу чемодан по коридору, мимо пустых комнат, и наконец останавливаюсь у лестницы и, сложив ручку, опускаю его на одну ступеньку. Тяжелый чемодан шатается, едва не увлекая меня за собой, но я выпрямляюсь и начинаю спускаться спиной вперед, таща за собой махину. Стоит мне преодолеть две ступеньки, как в голове возникает картина – идеально четкая и завершенная.
Роб догоняет меня, умоляет не уходить, обещает сделать все возможное, лишь бы я осталась. Он протягивает ко мне руку, и я отступаю. Ему не остановить меня! Оправдания бессмысленны. Он мне больше не нужен, между нами все кончено. Я бросаю попытки снять фотографии со стены. Мне просто нужно уйти отсюда. Я чуть заметно оступаюсь и выбрасываю вперед руку, чтобы ухватиться за Роба. Долю секунды он медлит, но тут же, опомнившись, ловит мое запястье. Спасена. Я испытываю колоссальное облегчение, его пальцы надежно обхватывают мою руку, сжимая изо всех сил, и кажется, что кость вот-вот треснет.
Стоя тут, я заново переживаю это чувство защищенности, и слезы катятся градом. Он спас меня, крепко, до синяков сжимая руку.
И все-таки я упала.
При виде, как искажается лицо Роба, как затуманивается его взгляд, я едва сдерживаю крик.
Он разом отпускает мою руку, разгибает длинные пальцы, и сила притяжения увлекает меня вниз.
Чемодан соскальзывает и летит прямо на меня, угрожая сбить с ног. Я оступаюсь, но на этот раз успеваю схватиться за перила и молча провожаю его взглядом. Два глухих удара – о стену, затем о каменный пол. Я бессильно опускаюсь на ступеньку. Руки дрожат, перед закрытыми глазами все еще стоит та картина: Роб разжимает пальцы, холодные каменные плиты неумолимо несутся мне навстречу, а на губах у мужа зреет первая ложь.