Вера Михайловна принимала Юлю в зеленом длинном платье, именно принимала, потому что другого определения этому процессу не было и быть не могло. Большой зал в коттедже сиял позолотой, блестели зеркала, и кремовые шторы в этом праздничном великолепии дополняли атмосферу роскоши.
— Как у вас красиво! Здесь можно устраивать балы. И вы такая красивая! — не удержалась Юля.
Вера улыбнулась:
— Не до балов мне нынче.
— Извините меня. Я сказала, что первое на ум пришло. У вас правда очень красиво. Музей отдыхает. Просто представила, как двигаются тут женщины в длинных платьях, мужчины во фраках. Девятнадцатый век, моя любимая эпоха. Вера Михайловна, вы простите меня, что я навязалась на встречу.
— Ты очень часто извиняешься. Не типично для журналистки. Так что ты хотела?
— Я понимаю, что вам не до меня, но так сложилось, что в тот день я приходила к… — Юля запнулась, она хотела сказать к убитому, — к вашему мужу на интервью. Я так и не задала ни одного вопроса, потому что он вышел позвонить по телефону, а потом случилось то, что случилось. — Она перехватила внимательный взгляд Веры Михайловны. — Теперь я хочу написать о Владимире Николаевиче статью, и мне необходимо поговорить с вами и с вашей дочерью.
— Аня улетела домой, в Англию.
— Так быстро? Она совсем не скучает по России?
— Нет, не скучает. Говорит, что Англия самая лучшая страна для жизни. Там у нее теперь хорошая работа. Отца похоронили, и она улетела через два дня.
— Жаль, я думала, успею и с ней поговорить.
— Да что Анюта могла бы сказать! Папа был для нее кумиром, а она для него принцессой, чьи желания исполнялись мгновенно. Они были единым целым. Это он ее убеждал, что из России надо уезжать, а когда она уехала учиться, затосковал, загрустил, запереживал. Но я вам уже говорила, что не даю интервью и не хочу никаких статей о нем. Не хочу ничего.
— Да я понимаю, — подхватила Юля. — Сейчас у вас тяжелые времена, но, к сожалению, я обязана о нем написать. Поймите и вы меня, впервые убили героя моего интервью. У меня тоже шок, стресс, а главный редактор не отступает, заставляет написать. А как я могу написать, не встретившись с вами? — Она говорила почти правду. Сейчас она пустит в ход вопросы-фильтры, уточнит смыслы и предложит варианты тех или иных факторов. Что выберет супруга убитого?
— Хорошо, — согласилась женщина. — Только и вы тогда ответите на мои вопросы.
От ее взгляда не скрылись дешевые потертые джинсы и явно китайская кофточка в блестках, такую не носила даже ее горничная.
— Договорились! — Начало Юльке понравилось. Если у вдовы есть к ней вопросы, это даже интересно. — Вера Михайловна, расскажите, каким человеком был Владимир Николаевич. Про то, какой он замечательный ученый, организатор, директор, я уже знаю. Об этом много информации. Он легенда космической отрасли, это понятно. Он ученик основателя отрасли, это тоже всем известный факт. Но мне хотелось бы что-то живое: что он любил, что его раздражало, что приводило в восторг. Вы ведь с юности знакомы, когда он не был корифеем, космическим мэтром, а просто молодым человеком. Почему такая красавица, как вы, обратили на него внимание?
— Тут ты ошибаешься, девочка, — улыбнулась Вера. — Я первая влюбилась в него, первая, а он меня не замечал. Знаешь, сколько девчонок на него вешалось!
— Он был такой неотразимый мачо?
— В нем была какая-то неведомая сила, как сейчас говорят, харизма. Он отличался от всех ребят нашего общежития особой энергетикой. Я влюбилась в него с первого взгляда.
— А он?
— А он меня не любил, никогда не любил, девочка. Вот в чем парадокс. Не жди от меня рассказа о счастливой семейной жизни. Мне сейчас терять нечего. Но писать об этом нельзя, разрушать иконы не полагается. Я приложила столько усилий, чтобы стать его женой, и ничего не получила взамен. Но ты же не за этим пришла? У тебя умненькие глазки, Юлечка, и ты понимаешь, что я не буду развенчивать ореол героя. Он не любил меня, и что же, я знала это с первого дня, я знала это всегда. Насильно мил не будешь. Я занималась его бытом, нашим домом и, конечно, дочерью. Володя любил, когда у нас бывали гости, он вообще был гостеприимным человеком, и я «держала» дом и старалась соответствовать его требованиям. Жизнь без любви — тяжелый, утомительный труд, не дай бог тебе узнать это. Никогда не выходи замуж без любви, обязательно люби сама.
— Почему вы так откровенны со мной?
— Не люблю врать, хотя делала это часто. Могу я сейчас позволить быть сама собой и говорить то, что думаю?
— Ну, в общем, да.
— Потому что надоело. Так бывает. Копится, копится соль в растворе — и раз, выпадает в осадок. Можешь считать, что я тоже «выпала в осадок».
— А вы никогда не пытались изменить жизнь? Вы такая красивая!
— Попытки могли приравняться к расстрелу.
— Он не хотел вас отпускать?
— Я никуда не собиралась уходить, но я знаю, что ему бы это не понравилось. Володя был самолюбивым человеком, да и потом, я приложила столько усилий, чтобы стать его женой. В общем, в демонстрациях не было смысла. Мы понимали друг друга и, несмотря ни на что, были близкими людьми.
Вера вдруг вспомнила, как муж кричал на нее, когда заболела маленькая Аня.
— Ты что, не видела, что у ребенка ангина?!
Она оправдывалась как могла, вызвала врача, брызгала дочке в горло лекарством, давала жаропонижающее, а он не разговаривал с ней целую неделю, потому что она совершила страшный, по его мнению, поступок, не уследила за дочкой.
— Он был хорошим отцом, — сказала Вера.
— Вы уже говорили об этом.
— Да, я помню.
Вера помнила и другое: когда муж приходил поздно вечером и от него не пахло, нет, от него несло сладковатыми женскими духами, от одежды и волос.
— Что надо? — нетрезвым голосом спрашивал Володя.
— У тебя все нормально? — У жены был традиционный вопрос.
— У меня все зашибись.
— У меня аллергия на женские духи, которыми ты пропах.
— А мне плевать. — Он умел обижать.
Яценко делал ей невыносимо больно, когда разговаривал так, как будто она была предметом домашнего интерьера: стулом или люстрой.
Вера Михайловна подумала, что обо всем остальном девочке в дешевой китайской кофте знать необязательно. Разве может она понять то, что творилось в Вериной душе? Но и сейчас, когда в доме пустота и никто не закричит из прихожей: «Это я, Вера», — ее душа неспокойна. Она сама выбрала Володю, и претензии предъявлять нужно только к себе.
— Я и так сказала тебе много лишнего.
— Я обещаю, что не буду использовать ваши откровения в статье. Большое спасибо, это поможет мне понять его образ. Вера Михайловна, вы тоже хотели у меня что-то спросить…
— Надеюсь, он не мучился перед смертью?
— Все произошло очень быстро, я думаю, что нет.
Юлька вышла из коттеджа по ухоженной плиточной дорожке, и все вокруг было так правильно: подстрижено, вымощено, устроено и организовано, что радовался глаз. Но сердце, сердце саднило от встречи, потому что в этом роскошном доме не было главного — любви. А вот материала для исследований у Юли теперь много.
Глава 19
Иван Кочетов не любил столицу, пафосную и высокомерную, презирающую людей и загоняющую их в толпы. Конечно, здесь было красиво, но людской поток омывал улицы, площади и бульвары, и побыть наедине с этой великой красотой не представлялось возможным.
«Как я буду работать здесь, когда переведусь? Жена тоскует по столице, ей, видите ли, культурных мероприятий не хватает, засыхает она без культуры в Сибири. Тоже мне, театралка, Добролюбова от Добронравова не отличит».
Иван Николаевич свернул на Петровку и задержался. В каждый свой приезд он останавливался вот так, на несколько минут, чтобы полюбоваться величественным зданием усадьбы графа Воронцова, где обрела нынешнее жилище Генеральная прокуратура. В летящих в небо колоннах была строгость композиции, простота, понятность, и олицетворяли они сегодня не графское благополучие, а прокурорские непредвзятость и независимость от других ветвей власти.
— Иван Николаевич, с приездом! — Старый приятель Алексей Петрович Герасименко его обнял. Он был в штатском и не переставал вытирать пот с лица.
— Жара нынче стоит невозможная.
— Да у нас лето тоже хорошее выдалось, помидоры на даче знаешь какие зреют!
— Ты, Иван Николаевич, брось свои помидоры, у нас есть дела поважнее. Убийство Яценко на контроле там. — Он показал пальцем вверх. — Сроки продлили, а что толку? Версии одна слабей другой.
— Ты думаешь, я на даче этим летом был? Ошибаешься, это жена про помидоры сказала. Проверка финансовая в «Орбитальной группировке» заканчивается, скажу, что вопросы есть, в том числе и по кредитам, но такого, чтобы лишить Яценко жизни, — нет.
— Есть, Иван, есть, не зря выстрел был. Завтра встречаешься со специалистами из Космического управления, изучишь документы, а сегодня жду на ужин домой. Жена плов приготовит, бутылочку красного я купил. Водка в такую жару не полезет.
— Алексей, пробей мне одного человечка по московской базе. Жену гения российской космической отрасли Лидию Ивановну Гладкову. Хочу наведаться к ней, поговорить о прошлом Яценко. Если он так дружил с Учителем, она должна его помнить. Может, ниточки его убийства идут из былого.
— Ты думаешь, она что-то может знать? Она жива еще?
— Вот и прошу тебя узнать, жива она или нет, если умерла, кто из родственников остался. Алексей, ты же знаешь, что в нашем деле и прошлое иногда приходит к настоящему и берет его за горло, да так цепко, что не отвертишься.
— Иван, ты мне скажи, чем история закончилась с прослушкой?
— Ничем. Выгнал своего помощника с работы. Знаю, что работа Вороткина, а доказательств нет. Сначала взбеленился, а потом решил плюнуть, все равно ведь к осени сюда переезжать. Иногда надо принципами поступаться.
— Ты? Не поверю! Ты пересолишь, да выхлебаешь! Ты без компромиссов, Иван! Получается, что мы, прокурорские, сами за себя постоять не можем. Ты ведь прогремел почти на всю Россию, одно время в Интернете новость про тебя была самой читаемой.