Пока они пили кофе, секретарь положила Герасименко на стол адрес.
— Ну вот, нашлась твоя дама. Телефон домашний есть, позвонить можно.
— Сотового почему нет? Тоже мне, Генеральная прокуратура называется. На Горбушке телефонная база спокойно продается.
— Мы закон обязаны соблюдать. — Алексей Петрович хитро улыбнулся. — Машину дать?
— Не откажусь!
Кочетов спускался по высокой лестнице. Прокурорские работники то и дело сновали туда-сюда, и у каждого были в руках толстые папки. Вдруг рядом с ним такая папка упала на ступеньку, листочки разлетелись по лестнице, и женщина бросилась их собирать. Иван Николаевич наклонился, подобрал несколько бумажек и протянул женщине.
— Спасибо. — Она была расстроена. Кочетов вдруг увидел перед собой знакомые и когда-то так любимые «простоквашные» глаза, что сначала не поверил. Этого не могло быть по определению. Невозможно! Она давно стала для него фата-морганой, призраком, миражом, его несбыточным желанием. Перед ним стояла Элька. Она была такая красивая, что у него зажгло внутри.
— Элька. Элька?! Что ты тут делаешь?
— Иван? — Ему показалось, что она растерялась и обрадовалась. Нет, правда обрадовалась, потому что в глазах загорелись и заплясали огоньки. — Я тут работаю. А вот ты что тут делаешь? Ты ведь в Сибири прокуроришь?
Ему показалось это обидным.
— Слова-то какие нашла — прокуроришь. Я, между прочим, на сибирской передовой, здесь в командировке, а осенью перевожусь в Москву совсем, будем вместе в Генеральной прокуратуре работать. Элька, я так рад встрече с тобой. Может, посидим где-нибудь, хоть расскажешь, как жизнь сложилась. Семья, дети? — Он не хотел ее отпускать ни под каким предлогом. Сотни раз Иван представлял себе эту встречу, в мечтах он обязательно спасал ее от злых хулиганов, оползней и селей, наводнений и прочих катастроф. Но встретиться средь бела дня, на лестнице Генеральной прокуратуры… Какая-та насмешка судьбы. Эля молчала.
— Ты стала такой красивой, что я тебя не сразу узнал.
Он врал. Он узнал бы ее из тысячи, с завязанными глазами, дотронувшись до руки, он чувствовал ее энергетику, а когда-то и тело, нежное и любимое. Ивану хотелось застонать, завыть, схватить ее на руки и унести отсюда куда-нибудь, где они могли быть только вдвоем. Он не ожидал от себя такой реакции.
— Иван. — Она по-прежнему звала его именно так, строго и серьезно. — У меня обед через час. За углом, через два дома есть небольшая кафешка, называется «Уют». Давай там встретимся, а сейчас, извини, я должна идти работать с документами.
Эля прижала к груди папку, как самую дорогую вещь на свете, и начала подниматься по лестнице.
— Через час, Иван, через час.
Он уже ничего не понимал. Кочетов готов был ждать ее не только час, но и год, век, лишь бы она пришла. Она обещала прийти и, значит, придет, она не умеет врать, его красавица Элька. У нее еще со студенческих времен было какое-то обостренное чувство правды. Он пытался объяснить ей, что люди врут не потому, что хотят врать, а потому, что не хотят говорить правду. Правда опасна и мало кому нужна, правда обнажает пороки людей. Иван тоже был за правду, и в этом они очень похожи, но ему хотелось уберечь от ошибок любимую.
— Ты ископаемое, Элька. — Она соглашалась, но по-прежнему не врала.
Он предрекал ей адвокатскую деятельность, а она вон ходит в строгом костюме по ступенькам Генеральной прокуратуры.
«Сколько же мы не виделись? Семнадцать лет! Целая вечность, целая жизнь без нее. Как будто и не жил. Тоже, дурак, разбалагурился, «чушню» какую-то понес. Как жила она все это время, что делала, кого любила, с кем спала?»
Чувство нежности так заполняло его, что не было нигде пустого места, пустой клеточки. Господи, как он любил, как любит ее! И любовь не прошла, не улетучилась, не исчезла, а воспряла, восстала мгновенно, как только Иван увидел Элю. Напрасно все эти годы он убеждал себя, что все кануло в Лету, что он стал другим и избавился от «зависимости по имени Элька». Вранье! Он любит ее так сильно и так страстно, что готов встать у высоких классических колонн, построенных графом Воронцовым, и кричать о любви к Эльке так громко и сильно, чтобы оглохли все прокурорские.
Кочетов стукнул кулаком об колонну и быстрым шагом пошел разыскивать кафе. Он займет там столик и будет сидеть до тех пор, пока она не придет, хоть целую вечность. Он дождется ее, потому что без нее он не может дышать.
Глава 20
Это был тот самый поезд. Юлька его сразу узнала: потертые вагоны, грустные проводницы. Только поезд не ехал, а стоял. Бабушки на перроне наперебой предлагали картошку, желтую, разваристую, обильно сдобренную маслом. Юля сглотнула слюну, ей так захотелось картошечки, и вдруг к ней подошла женщина и протянула кулек.
— Кушай, Юлечка, пока картошка теплая.
— Мама, мамочка! — Она не сразу узнала ее. — Ты где была, мамочка? Ты не уедешь без меня?
Мама взяла ее за руку, и Юльке стало легче дышать, она брала картошку двумя пальцами и заталкивала в рот.
— Не испачкайся. — Мама улыбалась.
— Мамочка, это наш поезд?
— Это мой поезд, Юлечка.
— Мама, мамочка, не уезжай!
— Я вернусь, ты будешь с папой.
— Мама, мамочка! — Юля подскочила на кровати в слезах. Она видела, видела любимое мамино лицо, чувствовала тепло ее рук, пусть даже во сне.
Тут она услышала, как повернулся в скважине ключ, это мог быть только отец.
— Папа! — Она накинула халат и пошла в прихожую.
— Не стал звонить, извини, что разбудил. Вот приехал на побывку, на целую неделю.
— Да не поверю, что на неделю, через два дня загрустишь, затоскуешь и рванешь на свой Байконур.
— Не рвану, устал нынче, тяжелые были испытания. Хочу отдохнуть, отлежаться дома. Как ты на это смотришь, дочь?
— С удовольствием, папа. Я смотрю на это с удовольствием.
Евгений Сорнев распаковал сумку.
— Вот конфеты местного производства и зефир, знаю, что любишь. Ложись, спи, утром поговорим.
— Нет уж, знаю я тебя. Сначала раздразнил девочку зефиркой, а потом заставляешь ее спать. Не пройдет твой номер, сделаю сейчас нам с тобой ночной чай. Потом спать, мне на работу утром. Кстати, по работе я хотела с тобой посоветоваться.
— Сначала накормите меня, напоите, а потом спрашивайте, — пошутил он.
— Ой, конечно, конечно, прости меня.
Отец был самым родным и близким для нее человеком, она всегда удивлялась одноклассницам, когда те рассказывали про конфликты с родителями, Юля не могла конфликтовать по определению. Папа часто находился в командировке, девочка жила с бабушкой, и каждый отцовский приезд был для нее настоящим праздником. Кто же в радости выясняет отношения? А еще он был самым добрым, самым замечательным человеком на свете и любил ей рассказывать сказки, которые сочинял сам, о красивых космических феях с других галактик, о неизведанных планетах и летающих космических кораблях.
— Ну что там у тебя, дочь? — Они сидели на кухне и пили чай. — Вам в газету требуются ученые?
— Нет, пап, мне лично требуется консультант. — И Юля рассказала историю несостоявшегося интервью с Владимиром Николаевичем Яценко.
— Ну, Юльчик, такого твоего участия в судьбе Яценко я не предполагал. Я знаю, что его убили, но то, что рядом находилась моя дочь и тоже подвергалась опасности… Может, ну ее, твою газету?
— Пап, ну какая опасность? И какое участие? Ты говоришь как следователь. Я пришла к Яценко на интервью, а его убили, без моего ведома. Когда в него стреляли, я разглядывала в кабинете грамоты и сувениры. Никакой опасности быть не могло!
— Нет, могло! Была вероятность оказаться с ним рядом во время выстрела.
Юля видела, что отец расстроился.
— Папк! Все в прошлом! Я даже испугаться не успела, честное слово!
— Ну, Юля!
— Ты лучше помоги мне, пожалуйста! Ты не можешь не знать про Яценко. Если не ты, то люди, которые с тобой работают. Я веду сейчас журналистское расследование, мне нужна твоя помощь.
Отец вздохнул.
— Интересный у нас с тобой ночной чай получается. — Он погрузил ложку в сахарницу, набрал сахар с горкой и зазвенел ложкой, размешивая горячий напиток в своей любимой красной большой кружке. — Я ей про опасность, а она мне про свое расследование! Да, конечно, я знал Володю Яценко, учились в одном институте. Извини, но он в молодости был противным типом, любил слабый пол, ни одной юбки не пропускал.
— Пап, а за что извинять? Мне он тоже не понравился.
— Уже в зрелом возрасте я видел его на пусках космических аппаратов на космодроме в общей компании. Один факт в его биографии меня всегда удивлял.
Юлька насторожилась:
— Что ты имеешь в виду?
— Понимаешь, у меня нет фактов, но когда и как он вдруг стал любимым учеником Гладкова — не понимаю. Володя Яценко учился неважно, помню, летательные аппараты трижды сдавал. Когда его приблизил к себе Илья Сергеевич? Не помню. Хотя Володя мог к любому втереться в доверие. Илья Сергеевич тоже иногда совершал странные поступки, например женился на своей студентке Лидочке. Девушка была милая, симпатичная, смешливая, не устояла перед харизмой Учителя.
— А он? Ну, Учитель, Гладков?
Юля боялась пошевелиться, обычно сдержанный и немногословный, отец рассказывал очень интересно. Вот так она готова сидеть с ним хоть каждую ночь.
— Учитель был необычным человеком. Он не был женат, вернее, когда-то давно у него была семья, но жена и дети эмигрировали в Америку, а он остался. Он был женат на своей кафедре, на своей науке, на своих открытиях, на своей лаборатории. Нам казалось, он вообще не видел женщин, да и на студентов смотрел исключительно как на неодушевленные предметы, и вдруг Лидочка становится его женой. Кстати, она прекрасно справлялась с этой ролью. Илья Сергеевич помолодел, его взгляд стал живым, и пуговицы на его пиджаке были крепко пришиты, а не болтались, как солнечная батарея у спутника.
— Но Яценко-то что?
— Об этом надо спросить Лидочку. Лидию Ивановну. Что делал Яценко около ее мужа? Как стал лучшим учеником? Лидочка боготворила Учителя.