ьшается и становится крошечным, — реки превращаются в тоненькие полоски, а леса — в зеленые отметины. Облака почти прикасались к самолету и казались мягким и пушистым одеялом. Она вытянула ноги и думала, думала про маму до самой посадки.
Москва ей показалась горячим каменным мешком. Солнце стояло так высоко и жарило так сильно, что дома парили, создавая водяную баню. Спрятаться от огненного шара было невозможно, его лучи проникали сквозь листья деревьев, нагревали фонтаны и прожигали кожу сквозь платье. В душном воздухе разум словно заволакивало чем-то непонятным, в висках стучало, давило на глаза.
— Вот это лето! — Юля сняла босоножки и села на скамейку у фонтана, в котором брызгалась и визжала ребятня.
Максим Петрович Геранин долго не отвечал на звонок, но этим Юлю не возьмешь, она будет набирать номер и ждать ответа столько, сколько нужно. Юлька почти расплавилась на скамейке, когда он ответил.
— Геранин слушает!
— Максим Петрович! Меня зовут Юлия, я журналист из Сибири, готовлю материал о Владимире Николаевиче Яценко. Он трагически погиб, вы знаете. Вы учились с ним. — С той стороны телефонной трубки вздыхали и сопели. Юлька прибавила в голосе нотки обаяния и просьбы: — Максим Петрович, ваш сокурсник был легендарной личностью, много сделал для космической отрасли России, как и многие с вашего курса, вы тоже в их числе.
С той стороны трубки продолжали вздыхать:
— Мне говорили, что вы будете звонить!
— Я займу в вашем графике только пятнадцать минут, пожалуйста!
— Хорошо, подъезжайте, меня очень просил с вами встретиться один известный журналист. Я не смог ему отказать. — И продиктовал адрес, голос оказался хорошо поставленным баритоном, неожиданно приятным.
«Уж теперь ты никуда от меня не денешься! — улыбнулась Юля. — А Егору Петровичу большая благодарность за такую протекцию».
Юлька отлипла от скамейки и двинулась к офису Геранина. Ему было невдомек, что идти ей минут десять, не больше.
Кабинет Максима Петровича был среднестатистическим офисным кабинетом, на прямоугольном столе аккуратно и по порядку разложены документы — бумажка к бумажке, ручка к ручке, степлер к карандашику.
Юлька вспомнила свой стол, где бумаги раскиданы самым нелепым образом, сразу найти ручку в этом хаосе не представлялось возможным. Ее производственное место скорее напоминало «рабочий окоп».
— Ну-с? — Максим Петрович так и сказал: «Ну-ссс», и это прозвучало так нелепо среди хай-тека и образцово-показательной чистоты, что Юля с трудом сдержала смех. — Что вы хотели, милая девушка?
— Хотели совсем немного, чтобы вы рассказали, каким был Владимир Николаевич Яценко в молодости, когда вы были студентами. Какой предмет он больше всего любил? Чем увлекался? Какие отношения были у него с друзьями, с девушками? Какие книги он читал? Любил ли бегать лыжный кросс? Кто был для него героем? Кому он хотел подражать?
— Вы сказали, пятнадцать минут, а это три дня рассказывать. Мне обещали, что вы на меня ссылаться не будете. — Он пытался спрятать руки, которые его выдавали. Руки тряслись так мелко и часто, словно листья на ветру, и не заметить вибрацию было невозможно. Да и сам Геранин покраснел и покрылся потом. Юлю вдруг осенило: «Да он же боится! Боится! Но кого и чего? Моих простых и примитивных вопросов о боге космонавтики Яценко? А может, и не боге вовсе?»
Глава 23
Кофе не лезло ему в горло, напиток был дрянной, с мерзким привкусом. Иван Николаевич поморщился. Впрочем, никакой, даже самый божественный напиток не пришелся бы ему сегодня по душе. Он корил себя, что не смог скрыть радости при виде Эльки.
«Тоже мне, а еще прокурор! Ты должен был бесстрастно, холодным и спокойным тоном произнести: «Здравствуйте, Эльвира Александровна! Рад вас видеть. Как ваши дела, семья, муж, дети? Как работа?»
А вместо этого он расплылся, как оладушек на сковородке, и радостно зашипел. Что она подумает о нем? Да, впрочем, что ей про него думать? Если бы Элька хоть чуть-чуть о нем думала, то не разрешала бы чужим мужикам вставать рядом с ней. За эти годы она ни разу ему не позвонила, не нашла.
А он сам? Женился глупо, безрассудно. Нынешняя его жена Арина Геннадьевна приехала однажды в составе комиссии по надзору. Работала комиссия в прокуратуре целый месяц, изучала справки-бумажки. Иван запомнил эту женщину Арину только потому, что голос у нее был такой громкий, что ему резало уши, а шума он не любил. Результаты проверки обмывали в ресторане, он тоже был приглашен, как начальник, и после ресторана вся компания в прекрасном настроении завалилась к нему в холостяцкое жилье. Дома выпили еще и еще, и она осталась у него ночевать. У Ивана иногда ночевали женщины, но, как говорится, — «ничего личного», утром они уходили домой, и он благополучно забывал об их существовании. Эта дама вела себя по-другому. Утром Арина уходить не спешила, с наслаждением пила кофе, осматривалась в двухкомнатной прокурорской квартире.
— У тебя когда поезд? — бесцеремонно спросил он. — Я тебя провожу.
— А я в отпуске с сегодняшнего дня. Тридцать шесть дней. Я у тебя погощу, ты не возражаешь?
Выставить женщину, с которой ночью делил постель, ему показалось неудобным. Иван нехотя кивнул.
Первые дни по возвращении домой ему были непривычны и приготовленный ужин, и вымытый пол, и, что говорить, регулярный секс. Арина ему не нравилась, вернее, не вызывала острых ощущений и эмоций. Но женщина была ему удобна, делала все, как полагается, и не задавала лишних вопросов.
Когда отпуск ее закончился, оказалось, что Арина перевелась в их город и устроилась на работу в суд. А однажды вечером сказала ему:
— Иван, я делаю тебе предложение — женись на мне. Тебе со мной будет хорошо. Я не буду тебе докучать, сделаю твой быт, твою жизнь удобной.
Он подумал и согласился, они поженились. За все время совместной жизни Иван Николаевич не мог сказать о своей супруге что-то плохое, Арина действительно старалась для дома, для семьи, готовила вкусные обеды, стирала рубашки, не беспокоила вопросами о работе, и он на время забыл об Эльке. Так бывает, когда человек устает воскрешать в памяти былое, где с ним поступили несправедливо, где его предали, и начинает просто жить, вопреки. Воспоминания об Эльке приходили редко: иногда она смеялась в его снах, в ветреную погоду, словно ее рука гладила его по голове, а совсем недавно она смотрела на него глазами юной журналистки. Его Элька, девушка-березка.
Сейчас он ждет ее в кафе с названием «Уют» и пытается справиться с нахлынувшими воспоминаниями.
Иван увидел Элю тотчас, когда она зашла в дверь и направилась к его столику. Мужское сердце забилось так сильно, что Иван задержал дыхание, ему показалось, что сердце стучит так громко, что могут сбежаться все повара.
— Иван, давай обедать, я голодная. — Эля говорила так, будто они вчера расстались и не было почти двадцати лет молчания.
Он одергивал себя: «Ну что ты волнуешься, как мальчишка, честное слово, пацан!»
— Я правда очень рад тебя видеть. Давай рассказывай, как ты и что?
— Нормально, — улыбнулась она. — Нет в моей биографии особо ярких страниц. Все просто и буднично. Работала на Урале, много работала, потом перевели в Подмосковье, потом в Генеральную прокуратуру. Научной работой занялась, докторскую недавно защитила, теперь я доктор юридических наук. Вот как-то так, без надрыва.
— Не удивлен, ты всегда была умная.
— Ой, Иван, писать научные труды сложно, надо всегда быть в курсе нового, а для этого времени не хватает.
— А семья? — он не отставал.
— Дочка у меня, красавица и умница. Взрос-лая уже.
— А муж?
Почему она молчит про мужа? Ему надо было это знать. На кого она его променяла?
— Мужа нет.
— В каком смысле?
— Иван! Ты, как всегда, категоричен. Я рассказала про себя, теперь твоя очередь.
Его слегка отпустило. Раз мужа нет, это меняет дело, хотя объяснить, что меняется, он не мог.
— Да что я? Рутина, сплошная рутина. Работаю как сумасшедший по сорок восемь часов в сутки. Дослужился до городского прокурора, вот закончу одно дело и перевожусь к тебе поближе, в Генеральную прокуратуру. Возьмешь меня на буксир, будешь мне наукообразно объяснять юридические закавыки, у тебя это всегда хорошо получалось.
— Значит, Алексей тебя уговорил и ты переводишься к нам? — Ивана царапнуло это «к нам». К нам — это к кому? К ней и Алешке? А он собирался к нему в гости!
Он глотал теплый суп и не чувствовал вкуса.
— Как сложилась твоя семейная жизнь, Иван?
— Сложилась как сложилась, не хорошо и не плохо. Сложилась, и все.
— Время тебя не поменяло. Не хочешь, не говори. — Она улыбалась.
Ивану вдруг захотелось вскочить, схватить ее за плечи и потрясти с криком: «Поменяло, Элька! Все поменялось! Тебя со мною не было!» Но вместо этого он глупо улыбнулся:
— Ну, ты же не одна была все это время?
— Одна, Иван. Так сложилось, что одна. Те, кто ко мне сватался, не нравились моей дочери, а без ее согласия я не могла решиться на такой шаг.
Ей позвонили, и она взяла трубку движением, которое он хорошо знал. У Эльки были красивые и нежные руки с тоненькими пальчиками, которые он так любил целовать.
— Сейчас я тебя с дочкой познакомлю, она прибежит сюда за деньгами, экзамены скоро сдает, поступает в институт.
— А в какой? — Он хотел бы увидеть ее дочь.
— В юридический, она с медалью школу окончила, — с гордостью сказала Эля. — Знаешь, Иван, раз так складываются обстоятельства, что ты переезжаешь в Москву и мы будем работать вместе, наверное, надо сказать тебе то, что я должна была сказать давно. С моей стороны это неправильно, наверное. — Она прикусила губу и замолчала. Она всегда так делала, когда нервничала, Кочетов это помнил хорошо.
Иван терялся в догадках, но она всегда «рубила» правду. Что за правда у нее на этот раз? Какие отношения у нее с Алексеем?
— У меня есть дочь, ее зовут Соня, Софья. Это твоя дочь, Иван. Скрывать бессмысленно и глупо. Соня знает, кто ее отец, я ей рассказала.