– Да, сэр. Простите за беспокойство.
Я тащу тележку в ванную, потому что в двери опять кто-то стучит. Если это настоящая горничная, нужно действовать немедленно. Дверь ванной закрылась за мной. Я слышу, что это не горничная. Это пришла какая-то женщина. Они говорят на языке, который я понимаю. Они говорят по-русски. Ну, еще бы!
– Эти снимки ты взяла из его кармана? – Это говорит мужчина.
-Да.
– Значит, задание они выполнили. Здесь все трое. Но кто уничтожил группу?
Спроси чего-нибудь полегче, мистер.
– Когда я приехала туда, уже никого не застала. Трупы лежали только наших. Те куда-то пропали. Их слишком быстро убрали, но остались следы крови и следы от протекторов машины, которая приехала. Я не понимаю.
– Странно все это. Если допустить, что был еще кто-то… Но на фотографии все трое мертвы, она не могла стрелять, она убита наповал. Вот, отверстие посреди лба. А если нет – тогда это просто спектакль. Кто тогда фотографировал? Ты смотрела следы?
– Там никого другого не было.
– Ну что же, будем считать, что они перебили друг друга.
– Нет. Юрия кто-то допрашивал. У него отрезан мизинец, – женщина встала, я слышу ее шаги. – Там кто-то был. Но, видимо, вовремя не успел. Они все уже были мертвы.
– Тогда надо немедленно уходить отсюда.
– Именно это я и хотела тебе предложить.
Я выкатываю из ванной тележку. У меня в руке револьвер. Им этого хватит. Пусть бы даже и услыхали выстрел. А они не обращают на меня внимания, упаковывают вещи.
– Все готово. О, вы уже уезжаете? Мне сказать портье, чтобы он помог вам с багажом?
– Нет, спасибо, не стоит. Я сам.
Он дает мне бумажку в пять баксов. А я стреляю в него, потом – в женщину. Не очень громко, небольшой калибр, но тут не надо большего. Я быстро сбрасываю с себя чужие тряпки и бегу в ванную смывать краску. Тушь безжалостно жжет мне глаза, черт ее дери!
Он жив. Я не хотела ему легкой смерти. Он жив. Я берусь за телефон. Голос дядюшки Макса спрашивает:
– Керстин, ты где?
Но я не могу ему сказать. Я плачу. Я знаю, что мамы больше нет. И Стивена. Господи, боже, что мне скажет папа?
Через некоторое время дверь открывается и входит Мицуко. Она прижимает меня к себе, и я уже не могу сдерживаться. Я начинаю кричать. То, что сидело, сжавшись, у меня в груди, вырвалось на волю. Мицуко колет мне что-то, но я так кричу, что лекарство, наверное, не подействует. Однако подействовало.
…Когда я проснулась, все уже закончилось. Приехал папа, маму и Стивена похоронили. Наверное, допросили Кубова.
Его смерть, скорее всего, была не из легких. Но мне-то что?
– Ты действовала безупречно, – дядя Макс держит мою ладонь. – Но отныне – все. Задание такое: ты будешь учиться жить там. Ты должна стать там своей, поэтому поедешь в Лос-Анджелес и будешь ходить в школу. В лучшую школу. А здесь, на базе, тебя уже нечему учить.
Я молчу. Я теперь всегда молчу, мне стало все равно. Мой мир уничтожили. Так имеет ли значение, где жить? И жить ли вообще?
– Керстин… – дядя Макс немного растерян. – Скажи хоть что-то, милая. Только не молчи вот так.
– Я не знаю, что говорить. Я осталась жива, потому что убили Стивена. Его кровь попала мне на блузку, поэтому удалось их обмануть. Я жива, потому что Стивен умер. Но он же был еще такой крохотный. Он же никому не сделал никакого зла, не то что я. Так почему?
У дядюшки Макса растерянный вид. Я впервые вижу его таким. Потому что он всегда все знает лучше самого Господа Бога, а сейчас он – просто немолодой, растерянный человек, который не может справиться с ребенком. Но я уже не ребенок. Я выросла.
– А папа очень сердится на меня?
Он не пришел меня навестить. Я знаю почему. Он считает, что я воспользовалась смертью Стивена, чтобы остаться в живых. Да, я воспользовалась. Я виновата.
– Папа? – Дядя Макс совсем уж растерялся. – За что?
– За Стивена. – Какие эти взрослые бывают туповатые! – За то, что я сделала.
– Что ты, детка! Он был ужасно рад, что ты жива. Но он сейчас… ему нужно немного побыть одному.
– Когда мне уезжать?
– Некуда спешить. Потом решим. Отдыхай.
Он уходит, а я снова смотрю в потолок. Папа сердится на меня. Он все понял.
…Что можно сказать о Лос-Анджелесе? Сюда едут со всего света – за успехом и славой кинозвезд, но не многие получают желаемое. Мне все это неинтересно. Эта проклятая школа, в которую я должна таскаться, здорово действует на нервы. Правда, никто меня здесь не трогает, но и дружбы я ни с кем не завела. Поэтому мы разлучились без сожалений – я и школа. Университет тоже ничего не привнес в мое мироощущение. Разве что секс… Но есть вещи поинтереснее. Те, которыми я занимаюсь иногда по просьбе дядюшки Макса. Он все такой же, как и раньше, только теперь у него есть заместитель, Кен Вилмер. Наверное, дядя готовит себе замену, но, на мой взгляд, все это попусту. Кен не годится для этого дела, кишка у него тонка и через край шакальих замашек. И слишком неравнодушен он к женщинам. Мне, во всяком случае, прохода не дает при каждой встрече. Только мне-то как раз совсем не до него. Я собираюсь использовать свои навыки в личных целях, а Кен Вилмер пусть катится в задницу.
– Простите, я вас не заметил, – высокий темноволосый мужчина в темных очках поднимает с пола мою сумочку. – Я не сильно толкнул вас?
– Нет, ничего страшного. Просто… мне немного дурно. Я сама виновата, просто хотела где-то присесть и налетела на вас.
О, его голос! Я с детства мечтаю о нем.
– Я могу вам чем-то помочь? Я на машине, отвезу вас домой, если вы не против.
Да, любовь моя, у тебя теперь много времени, потому что из-за твоих выходок и неприятных историй, в которые ты постоянно влипаешь, тебя совсем перестали приглашать сниматься. А ведь ты даже от наркотиков вылечился. Но здесь, в Голливуде, жестокие правила игры: сделал паузу, зритель тебя забыл – и все, вышел в тираж.
– Если вам не трудно. Потому что у меня немного кружится голова.
Он уверенно ведет машину. Я вижу его руки – такие красивые мужские руки! Я мечтала о нем. Он никогда не узнает, что я все подстроила.
– Хороший дом, вы здесь живете? Или гостите у кого-то?
– Я живу здесь совсем недавно. Может, выпьете что-нибудь? О, простите, мне немного дурно… Может быть, в другой раз.
– Я провожу вас. Если вам станет плохо в лифте, вы можете стать жертвой преступников. Даже в таких домах это иногда случается. У меня волосы дыбом встают, когда я слушаю криминальную хронику.
Я чувствую его руки, запах его кожи. У меня кружится голова. Наконец я смогу составить о нем собственное мнение. Только оно никак не повлияет на мои чувства, разве что он окажется гнилой дрянью. Но я знаю, что он не такой. Просто очень вспыльчивый и увлекающийся.
– Может быть, стоит позвать доктора?
Мы поднимаемся наверх, и он так близко, что я почти счастлива.
– Не знаю. Со мной иногда такое случается. Я еще не полностью восстановилась после болезни. Вернее, травмы. Разбилась на машине.
Он тоже несколько раз попадал в автокатастрофы, в основном по пьяной лавочке, и последняя из них положила конец его карьере героя-любовника. По-моему, его внешность только выиграла, но продюсеры так не думали. Он стал исполнителем ролей негодяев и психопатов. Темный ангел… Мой темный ангел.
– Это плохо. Но я по опыту знаю, что все скоро пройдет.
– Вам приходилось попадать в аварии?
– К сожалению. Это ваша квартира?
Мы стоим около двери. Пора. Я пошатываюсь, и у меня, наверное, вид не очень. Я по роду своей деятельности тоже актриса. Все кинодивы позеленели бы от зависти при виде моего мастерства. Но в жизни все эти штуки проделывать интереснее, чем перед камерой.
– О боже, вам совсем плохо? Я могу вам помочь? – Он немного испуган.
– Если вам не трудно, вот здесь, в сумочке, ключи. Я должна прилечь, но не могу…
Я съезжаю по стене на пол. Все. Он открывает дверь.
– Я сейчас поднимусь. Простите, это так неприятно. Вы идите, я же не могу вас задерживать вечно. Я уже как-нибудь сама. Вы мне и так помогли, вы были слишком добры ко мне, а у вас, наверное, дела…
Я пробую встать и падаю. Он склоняется ко мне и поднимает на руки. Ого, парень, сила еще есть! Вешу я не так уж и мало. Он несет меня в гостиную, кладет на диван, снимает с меня обувь, потом возвращается к двери, закрывает ее на замок и идет в ванную. Но это будет уже немного слишком – хотя почему бы и нет?
Холодная вода льется на мои щеки – нет, это его ладони. Я хотела его всегда.
– Простите меня.
– Здесь нет вашей вины, – его глаза такие… невероятные! – Просто вам еще нельзя выбираться в магазины. И переутомляться.
– Да, но очень хотелось. Я просто не смогла устоять.
– Я могу остаться с вами, пока вам не станет лучше. Может, лучше было бы позвать доктора?
– Нет, я не хочу. Мне надоели больницы и доктора. Если хотите кофе, на кухне есть. И сок в пакетах. Спиртного не держу. Сама я не пью, угощать тоже некого.
Он, не отрываясь, смотрит на меня – только сейчас заметил, что я не просто женщина, а красивая женщина. Наши глаза встречаются. Твой ход, Керстин.
– Это странно, но ваше лицо кажется мне знакомым. Мы раньше не встречались?
– Не думаю. Но теперь мы знакомы. Меня зовут Эрик. А вас?
– Керстин. Мне нравится ваше имя. Оно вам подходит. Знаете, иногда человек и его имя существуют словно отдельно друг от друга. Но это не ваш случай.
Он молча смотрит на меня. В нем сейчас борется задетое самолюбие – как же, он – звезда, а я его не узнала! – и желание свести со мной более близкое знакомство. Насколько я его знаю, последнее победит. А мне так много нужно ему сказать!
– Вы удивительно красивы, Керстин.
Ради этого стоит жить, правда? Когда мужчина, о котором я мечтала с детства, говорит мне, что я красива. И вот так смотрит на меня. Мне так нужна его любовь! Именно его. Потому что после смерти мамы меня никто уже не любил. Так сильно – никто. Папа был сначала слишком сломлен горем, потом – слишком занят… И словно чувствовал вину за то, что не смог нас защитить. Не знаю, мы с ним мало пересекались. Я так и собрала по новой свой мир – без него.